Выглянул и Вадим. Да, деваться некуда. Володя — за ним. Что там стряслось и у кого?

Он молча обнял Галю, потом Маришку. Обе ответили ему, он порадовался, что на него не сердятся. Вадим быстро сбежал по лестнице; как обычно, садясь в машину, помахал окну. Ну и все. И поехали.

— В управление? — спросил он Володю.

— К Бабаяну.

Галя была права. Отключиться и на сей раз не вышло. Он уже думал только о том, что сказала ему Ирина, сопоставляя сказанное с тем, что сообщил ему еще на юге Никита и что он упустил из сферы своего внимания.

Итак, давайте попробуем свести все воедино. В институте у Ирины есть профессор, обладающий коллекцией икон. Не так давно он приобрел ценную икону, о которой мельком упомянул в разговоре с Ириной. Всех известных коллекционеров Браславский с Утехиным проверили. Об этой коллекции — фамилия ее владельца Качинский, теперь уже все всплывает в памяти, — не знают не только они. О коллекции не знают в комиссионных, не знают реставраторы.

Почему такая скрытность? Обычно коллекционеры меняются, постепенно, не путем приобретений, но именно при помощи обмена наращивая ценность своих коллекций. Так, во всяком случае, рассказывал Всеволод.

Могла икона Вознесенского осесть в доме профессора? Могла. Хотя Вадим по-прежнему не верит в полную случайность продажи такой ценной вещи первому встречному. «Продал ученому человеку в Третьяковке» — так показал Иванов в своем сочинении на тему явки с повинной.

Почему, кстати, Иванов определил, что человек этот — ученый?

Может оказаться, коллекция сама по себе, икона не та и вообще Вадим тянет пустышку?

Вполне возможно. И все же, поскольку известная логика в версии «Иванов — Качинский» есть, лучше ее проверить. Причем делать это нужно немедля, поскольку Качинский не сегодня-завтра может выехать за рубеж. В какую бы краткую командировку или турпоездку он ни отбыл, для дела срок окажется нежелательно долгим.

К Бабаяну Вадим вошел бодрый, словно выспался. Все постороннее отошло, остался интересно найденный ход в работе.

— Не огорчайся, Вадим Иванович, Володя тебя и отвезет, — такими словами встретил его Бабаян, жестом приглашая Лобачева садиться. — Дело спешное.

В маленьком кабинете у Бабаяна, спиной к окну, напряженно выпрямившись, сидела незнакомая Вадиму девушка. День простоял хмурый, смеркалось по-осеннему рано, да и мало проникало с улицы света в окна их отдела на первом этаже. На столе уже горела лампа, и лицо девушки было хорошо освещено. Выглядела она обреченно-печальной. Грима ни капли, некрасивая, грустная девушка.

«Что-то везет мне сегодня на женщин», — подумал, усаживаясь, Лобачев.

— Библиотекарь из Бутырской тюрьмы, Любовь Петровна Сычева, — представил ее Бабаян. — Следователь Лобачев, который ведет дело Громова. Это к нему вы хотели попасть. Вас направили ко мне, потому что его не было в управлении.

Бабаян говорил с Любовью Петровной — лет ей не больше девятнадцати — уважительно и тепло.

— Ознакомься, Вадим Иванович, — Бабаян пододвинул Вадиму лежавшую на столе бумагу, исписанные карандашом листы, взятые из тетради в клетку. Первый лист начинался словами:

Слова эти были подчеркнуты.

У Громова довольно характерный почерк, — Вадим сразу узнал крутые, четкие очертания букв.

Прочитав, Лобачев положил письмо на стол, поднял глаза на Бабаяна. Девушка смотрела на Вадима с вопросительным ожиданием, он это почувствовал.

— А теперь, Любочка, выйдите, пожалуйста, в коридор, подождите минут пять на диване. Мы посоветуемся и скажем вам все, что нужно, — попросил Бабаян.

— Хорошо, — сказала девушка и вышла.

Когда они остались одни, невозмутимость покинула обоих.

— Ни себе чего! — почесал затылок Вадим, не замечая, что на сей раз употребил любимое присловье Никиты, за которое сам иной раз поругивал брата: зачем калечит русский язык?

— Вот почему он тянул и тянет. Рассчитывает на помощь матери. Но на что конкретно? — вслух размышлял Бабаян. Сухое, резко очерченное лицо его еще обострялось, когда он обдумывал что-то.

— Полагаю, мы выясним, на что именно он рассчитывает.

Громов сделал все возможное, чтоб расположить к себе библиотекаршу, с которой лично виделся при обмене книг и журналов. Очевидно, уверился в успехе, коль скоро дал ей адрес матери и поручение съездить к матери на дачу. Правда, пока он еще осторожен, адрес и поручение познакомиться — поговорить — даны устно, он может отказаться от них.

— Когда он попросил ее поехать? — спросил Лобачев.

— Сегодня. Она сказала, что, может быть, поедет завтра. Завтра она работает в библиотеке во вторую половину дня. Молодец, разумная девочка.

Так и договорились, Люба завтра же едет к матери Громова.

— Пригласи ее, — попросил Бабаян.

Девушка вошла. Бабаян поблагодарил ее за разумные действия. Объяснил, как ей следует в этой ситуации впредь поступать. Она сказала, что все понимает и постарается все сделать. Уже попрощавшись, она повернулась к Лобачеву и спросила серьезно, даже строго:

— Товарищ Лобачев, а Громов правда виновен?

«Да, везет мне сегодня на женщин», — вспомнив зареванную Заварину, снова подумал Вадим.

— Виновен ли Громов, решит суд, Люба, — тоже со строгой серьезностью ответил он. — Но я думаю, вы сами скоро убедитесь, что он нечестный человек. Ему разрешили свидание с матерью, он может встретиться с ней. Зачем же ему понадобилось налаживать с ней связь через вас?

Но когда библиотекарша удалилась — Вадим проводил ее до постового в дверях, — вернувшись к Бабаяну, он вздохнул с досадой:

— А все-таки хорошо бы вместо этой чистой души старуху пенсионерку или парня!

Ну что же, появление Любы обещало серьезные сдвиги в ходе следствия. Если Громов решился на такой эксперимент, значит, он понимает, что дальше резину тянуть нельзя.

Что ему нужно от матери? Все, что он может предпринять по закону, может быть им сообщено ей через следователя…

Оставалось ждать. Очевидно, недолго.

— Возьми в дело, — Бабаян протянул Вадиму письмо «Прочти и уничтожь!».

Вадим вспомнил, как Громов терял привычную выдержку, доказывая Никите случайность участия Мартовицкого в задержании ростовской банды. Вот и Люба Сычева… Тоже «случайность»? А уж надо думать, с каким пылом обрабатывал ее без малого два месяца этот красивый, умелый стервец! И ведь какую лирику развел!

— Я не хотел без тебя ее отпускать, — сказал Бабаян, как бы в оправдание себе. Он не любил попусту дергать своих работников. — Расскажи, что там на опознании было, да Володя тебя отвезет.

— Опознала. Послушайте другое, Владимир Александрович!

И Вадим рассказал о новом пунктирчике, который прорезался в деле. Маленькая такая черточка: «Иванов — Качинский».

Пунктирчик Бабаяна заинтересовал. Пока они обсуждали его дальнейшее развитие, мрак на улице воцарился кромешный, шум на всех пяти этажах стих.

— Куда ж теперь? — Вадим засмеялся, поглядев на часы. — Теперь уж только, на заветную раскладушку, из наших никто не дежурит. Хорошо бы профессора этого завтра заполучить, очень мне не терпится.

— Ну, если завтра не заполучишь, хоть по крайности с утра выяснишь, когда едет. Но не тяни!

Вадиму удалось только по телефону с утра переговорить с Качинским.

Профессор был, естественно, удивлен и не скрывал своего удивления по поводу того, что к нему обращается славная, как он выразился, милиция Подмосковья. Но Вадим объяснил, что в наше время милиции приходится сталкиваться с самыми разными вопросами из самых разных областей, напомнил о знаменитом обломке, поднятом со дна озера Светлояра, о совместной работе криминалистов и искусствоведов, словом, беседа их прошла без холодка излишней официальности, вполне миролюбиво.

Качинский сам упомянул о близком («Нет, нет, не завтра, даже не на той неделе!») отъезде за границу. Лучше уж встретиться скорее, если он действительно может быть полезен. Потом он не сможет выкроить и часа.