Этот первый встречный в Выборге, еврей, никогда не обращавшийся ко мне ни с какими просьбами и не получавший от меня никаких одолжений, проявил по отношению к нам такую теплоту и даже нежность, что мне хочется и теперь, издалека, сказать ему слово глубокой и самой искренней благодарности.

Во время моих передвижений по Выборгу с Гуревичем мне пришлось испытать еще одну отрадную минуту. На улице мы встретили члена Правления Международного Банка Я. И. Савича. Он не знал о моем приезде и думал, как и многие, что я уж погиб. Нужно было видеть с каким криком радости он встретил меня, бросился ко мне на шею и нисколько раз поцеловал меня. Проходившие мимо нас невольно останавливались я, видимо, недоумевали такому проявление радости.

На другой день, 6-го ноября, рано утром, мы съездили на ст. Вуоксениска к Принцу Ольденбургскому повидать его и Графиню Сельскую и вернулись уже довольно поздно.

Через день, в четверг, 7-го ноября, вечером, в хорошем спальном вагоне, мы уехали в Гельсингфорс, где на утро в пятницу, встретили такой же радушный прием, и проведенные там пять дней прошли совершенно незаметно. Там мы получили пересланные нам кое-какие наши вещи, как было условленно еще до нашего выезда. Мы переоделись, приняли приличный вид, повидали довольно многих, три раза даже были приглашены на завтрак и обед, ответили тем же и 14-го днем уехали в Стокгольм, предварительно оказавши внимание Шведскому посланнику Генералу Брендстрему, который за день до нас проехал в том же направлении из Петрограда, чтобы более не возвращаться туда…

Во время нашего пребывания в Гельсингфорсе, там же, в лучшей гостинице жил и Генерал Сухомлинов с женою. Мы с ним не виделись.

В Або мы сели поздно вечером на прекрасный пароход Ойхонна. Мы долго спали, потому что погода была удивительно тихая, и с раннего утра не сходили с палубы, – было красиво, солнечно, хотя и холодно.

В Стокгольм мы прибыли довольно поздно, Около пяти часов, но на берет сошли только в семь, после бесконечной волокиты с медицинскими и полицейскими, расспросами. Нас встретил тут только что приехавший перед нами Шведский посланник в Poccии Генерал Брендстрам (он приехал двумя днями раньше нас) и оказал нам всевозможное внимание, приехал встретить, прождал целые два часа нашего спуска на берег, выручил нас из невозможных таможенных придирок, отвез на автомобиле – величайшая редкость в ту пору в Стокгольме, впрочем, так же, как и конские экипажи – в гостиницу, уступил нам свою комнату, а, сам перебрался в соседнюю, маленькую, лишь бы дать нам сносные условия жизни.

Здесь мы пробыли, целых 3 недели и только 6-го декабря двинулись в дальнюю и сложную дорогу.

Не стоит, заносить впечатлений об этих 21 днях. Не будь гложущей тоски по близким и по родине, мы просто жили бы хорошо и спокойно. Чистый, благоустроенный город, прекрасная гостиница, радушие всех, окружавших нас, – все это давало полную возможность отдохнуть от пережитых волнений, а надежда на то, что с заключением перемирия и окончанием войны на западном фронте, дойдет очередь и до Poccии, и другие государства, поймут хотя бы собственный свой интерес и встанут, наконец, против кровавого насилия, давало основание смотреть с верою в будущее и даже нетерпеливо ждать бесконечных формальностей с получением разрешения на въезд во Францию; обмен телеграмм потребовал 14 дней.

Даже внезапно возникшая в Германии революция со всеми ее проявлениями, так верно воспроизводившими наши русские переживания в начале 1917-го года, воспринималась всеми, и в том числе мною, сравнительно спокойно, скорее с любопытством, чем с тревогой и как-то верилось, что там не будет того, что происходит у нас, что союзники, сломившие военную силу Германии, найдут путь заключить мир скоро, почетно, прочно и обратятся на истребление очага заразы там, где он был зажжен при помощи той же Германии, – то есть у нас.

С этой надеждой, сравнительно спокойно, выехали мы 5-го декабря вечером из Стокгольма. Проводил нас на вокзал молодой Эдгар Икскуль, привезший мне на вокзал успокоившую меня телеграмму от Г. Бенака, что бумаги моей дочери, который дали мне немало хлопот и беспокойств, прибыли в Париж из Дании, и мы в отличном настроении легли спать. Мысли о том, что все эти бумаги более ничего не стоят, в ту пору у меня не было, и я радовался тому, что найду их в Париже и сумею реализовать их.

На утро 6-го декабря, в 6 1/2 часов пришлось пересаживаться на Норвежской границе в простой вагон второго класса, т. к. первого класса в поезде не было, и тут опять произошел оригинальный эпизод, оказавший нам немалую помощь в дальнейших, далеко не таких простых передвижениях.

Выбирая себе место, мы вошли в отделение, в котором сидел только один человек. Раннее утро клонило нас ко сну, и мы почти не разговаривали друг с другом, а господин этот жадно проглатывал одну газету за другой. После какого то короткого вопроса и ответа, между женой и мною, он спросил меня на очень плохом русском языке, русские ли мы, и стал сначала пытаться говорить по-русски, но т. к. это ему не давалось, то скоро он перешел па английский язык, сказал, что знает больше Москву, чем Петроград, что имеет много русских друзей, из числа, живших на Дальнем Востоке, едет в Англию, в Ливерпуль, где состоит пастором, и затем спросил нас не читали ли мы случайно очень интересное интервью, которое напечатано в шведских и финляндских газетах, с бывшим русским Премьер-Министром Гр. Коковцовым, которое очень понравилось ему своею ясностью и определенностью изложения и встретило отличный прием во всей шведской прессе, конечно, кроме крайних социалистических листков, отозвавшихся о нем очень враждебно.

Я сказал ему, что читал это интервью, не обнаруживал моего инкогнито, и мы беседовали очень мирно почти до самой Христиании. За час до нашего приезда, туда, он стал выражать сожаление, что не запасся билетом на пароход из Бергена, а то был бы рад продолжать путь с нами и передал мне свою карточку с надписью «Пастор Сиоблом Ливерпуль Англия», такой-то адрес.

Мне пришлось дать ему свою карточку в обмен, и велико было его удивление, когда он узнал, что я и есть автор интервью. Старался он, что называйся во всю, быть внимательным, услуживал, чем только мог, куда-то быстро сбегал, на промежуточной станции, чуть было не отстал от поезда; оказалось, что он давал знать своему приятелю, русскому консулу в Христиании – Кристи, о нашем приезде и, когда мы, через ѕ часа подъехали к вокзалу, Кристи, который успел уже получить телеграмму, выехал встретить нас, показал нам город.

Мы пригласили нашего пастора обедать с нами около пяти часов в прекрасной гостинице, где к нам подошел бывший лицеист Грэвс, а вечером мы заехали к Кристи, где нашли М. И. Терещенко, и когда пришли около 10 час. на вокзал, то оказалось, что наш милый пастор раздобыл себе все-таки место в нашем спальном вагоне и решил продолжать путь до Берлина. Тут он опять был нам просто незаменим. Благодаря ему и Кристи, нас встретил в этом городе русский Консул Емельянов, посадил в автомобиль и повез отбывать нескончаемые формальности во французском и английском консульствах, в пароходной компании, вызвал Директора этой компании, который дал нам дневной приют в пароходной же гостинице, только что открытой, правда весьма примитивной, а пастор сдал наши вещи на хранение на вокзале и вечером перенес их на пароход. Словом, благодаря этим людям мы не пропали в Бергене, но все же были рады выбраться поздно вечером из него, хотя морское путешествие не предвещало нам большого удобства.

Мы попали на маленький, неважный пароход Ирма, всего в 760 тонн действительных. Каюту нам отвели очень тесную, с плохими, узкими и короткими кроватями; ни сидеть, ни стоять в ней не было никакой возможности и пришлось, в сущности, пролежать все 36 часов пути.

На утро я попробовал было выйти, но оставаться на палубе – не было возможности из-за дождя, да и стало порядочно покачивать наше утлое суденышко, двигавшееся очень медленно, вследствие малого количества угля. Жена вовсе не решилась вставать, так как ей становилось плохо при первой же попытке подняться с койки, и мы просто пролежали более суток, считая даже с утра, последовавшего за первой ночью.