А они, разумеется, заплатят ему больше, за то, чтобы уличить меня в желании бежать, нежели я смогу заплатить ему за наш отъезд. Его внешний вид не внушал мне тоже никакого доверия, и откуда пришел он, мне было совершенно неизвестно.
– Что Вам угодно? – невозмутимо опросил он меня. Я ответил, что, вероятно, ему сообщено уже о причине моего желания видеть его, но он категорически на это ответил, что лично никого не видел и ему только передано одним знакомым, что его просто желал видеть кто-то, находящейся в указанном ему доме.
Мне пришлось объяснить ему наше положение и в конце моего короткого изложения я сказал ему прямо: «скажите мне просто и откровенно, можете ли Вы помочь моему выезду из Петрограда, а если не можете или считаете время слишком опасным и не подходящим, то прямо откажитесь, не подвергая себя никакому риску, а я, в таком случае, освобожу моего хозяина от опасного для него моего пребывания в его доме и вернусь к себе, в ожидании своей неизбежной участи».
Выслушавши меня, Антонов сказал: «Вы одни собираетесь уехать или с супругой? Вас одного я берусь вывезти, но с дамой сейчас решительно нельзя выбраться».
Я сказал ему, что в таком случае, мне приходится отказаться от моего намерения, потому что жены я не оставлю и предпочитаю погибнуть быстро, нежели прийти медленно к тому же концу. Антонов стал уговаривать меня сначала уехать одному, так же, как сделал Трепов, и обещал через несколько дней доставить в Финляндию и жену. Я категорически отказался, объяснивши ему, что с моим отъездом более чем вероятен арест моей жены. Я истомлюсь от неизвестности и не дождавшись ее приезда вернусь обратно, чтобы освободить жену и отдаться моей судьбе.
Тогда Антонов, просидевши молча несколько томительных минут, уставился на меня глазами, в упор и титулуя «Ваше Сиятельство» задал мне, поразивший меня вопрос: «ведь Вы были близки с таким то (он назвал мне одного давно умершего близкого мне человека), и даже помогали ему всю его жизнь? В его доме, в окрестностях Петрограда, я часто мельком видел Вас, будучи сам еще совсем молодым человеком, а теперь скажу Вам, что он был моим истинным благодетелем, поднял меня из грязи, поставил на ноги, научил честно работать, женил меня и был крестным отцом моего ребенка. По памяти к нему я должен спасти Вас и Вашу супругу и, может быть, сам погибну, но Вас в Финляндию перевезу. Нужно только это сделать скоро, и чтобы никто об этом ничего не знал».
Эти слова произвели на меня ошеломляющее впечатление и я, уже привыкши за последнее время видеть целый ряд чудесных явлений надо мною, сказал себе, что, видимо, Господь не хочет еще моей гибели и ведет меня каким-то неведомым мне путем. Куда? Зачем? К чему? На это у меня не было, да и не могло быть ответа …
Да и на самом деле: каким логическим, рассудочным путем можно додуматься до того, что в самую страшную минуту жизни, когда мне казалось, что я предаю мою жизнь в руки какого-то неведомого человека, судьба ставит меня лицом к лицу с человеком, обязанным всей своей жизнью моему, давно умершему другу, и желающим, в моем лице, отплатить ему за то добро, которое он ему сделал.
Случай! скажут мне. Да, конечно, случай, но такой же случай был и мое возвращение с Кавказа и встреча с матросами на Тихорецкой и их изобретение, что я хочу занять место помощника Троцкого, и охрана ими нашего вагона во время разгрома поезда на ст. Богоявленской и допрос мой Урицким и освобождение из тюрьмы. Все «случаи», но все они спасли до сих пор мою жизнь, как была она спасена в 1909 году в Харбине, когда рядом со мной был убит Князь Ито, и через мою голову пролетели пули, ранившие японцев.
Мы быстро условились с Антоновым и установили все подробности отъезда. День он назначил сам – субботу 2-го ноября и тут же предложил целый план. Ни я, ни жена не должны менять нашего костюма, мне он посоветовал только подрезать бороду, заменить шляпу фуражкой, вещи должны быть уложены в небольшой ручной чемоданчик, обернутый в старый мешок, за ним придет, посланный Антонова не позже 10 часов утра; сам Антонов придет за мной в 12 час., и мы направимся кружным путем по трамваям и приморской дороге и сядем в Финляндский поезд в Озерках или на Удельной, а за женой приедет жена Антонова около 2 часов и поедет с нею прямо на Финляндский вокзал и выедет с поездом 3 часа 40 минут. В тот же поезд сядем и мы. Во всем остальном Антонов просил положиться на него. Плата за все предприятие была определена им в 4.000 руб., причем Антонов сказал, что проводит меня на Финляндскую сторону и там уже получит от меня письма для доставки моим близким. Деньги я отдам ему тоже в Финляндии.
Вечер этого дня и весь следующий день мы провели несколько менее тревожно. Отношение Антонова к близким мне людям, внесло значительную долю облегчения в наши опасения. Явилась, во всяком случае, надежда на то, что он не выдает нас большевикам. Спокойнее смотрела и сестра моя, совсем бодр был и наш хозяин, которого я мало знал, но он проявил удивительное участие к нам. Утром в пятницу пришла проститься со мною К Ю. Икскуль, но показалась мне, значительно менее бодрою и уверенною, чем в первое посещение в среду. Она стала, жаловаться на свою усталость, на полное одиночество после моего отъезда, и я всячески ее уговаривал уехать в Балтийский край, где у нее масса родных и знакомых, а оттуда, легче пробраться через Германию в Швейцарию. или в Грецию к брату. Этот план ей, по-видимому, понравился, и после обсуждения разных мелочей и подробностей она ушла от меня, видимо, успокоенная, успокоивши и меня категорическим обещанием уехать из Петрограда в конце декабря или начале января.
Никто из нас не подозревал, что через 11 дней развалится Германия, Балтийский край будет очищен ею, временно захвачен большевиками и возможность выехать туда, а затем далее заграницу – отпадет.
Днем в пятницу жена опять пробралась в дом – укладывала вещи и готовила перевезти небольшой чемодан, куда было условленно с нашим хозяином сложить добавочные вещи. Я провел опять часть времени с сестрой, а вечер и ночь (третья без сна) прошли в нервном ожидании утра и связанных с ним событий. Жена подрезала мне бороду и так нервничала, что у нее тряслись руки, и когда эта операция была кончена, то мы оба сказали, что никакой перемены она не дала.
В субботу, с 8-ми часов утра мы были уже на ногах, и я ждал, придут ли за нашим ручным мешком. В 10 час. никто за ним не пришел; пришла сестра проститься, и мы стали ждать прихода Антонова. Наступил условленный час – 12, он не пришел, наступило и 2 часа, никто не пришел и за женой, пробил час отхода, финляндского поезда 3 ч. 40 минут,. а мы все сидели втроем измученные; неизвестностью и расстроенные в конец невозможностью что-либо предпринять.
Вспоминать эти томительные часы, – их было более шести, просто жутко. Только в пятом часу, минуя всякие предосторожности, Антонов позвонил по телефону, вызвал прямо мня, обнаруживая тем место моего пребывания и, выражаясь иносказательно, дал мне понять, что произошла неожиданность, что все отложено до понедельника, и что между 6 и 7 час. он придет объяснить причину.
Ровно в 7 часов Антонов приехал, и дело разъяснилось совсем просто. Его надежный агент на границей Финляндии, без которого он не мог ничего сделать, оказался отлучившимся на другую часть границы и просил отложить наш отъезд до понедельника. Нам не оставалось ничьего другого, как принять эту томительную отсрочку, хотя нам становилось просто не под силу жить в этой атмосфере неизвестности, да и наш хозяин начинал, видимо, тревожиться нашим продолжительным пребыванием и возможностью его обнаружения.
Антонов внес еще изменение в установленную им же программу нашего отъезда. Сославшись на своих сотрудников на границе, он решительно не допустил, чтобы мы взяли с собой даже наш ручной чемоданчик. Пришлось согласиться и на это и ограничиться тем, чтобы завернуть в газетную бумагу мою ночную рубашку, женин тоненький шелковый капот, две зубные щетки, кусок мыла и одну гребенку.