Служащий канцелярии ответил на это: «У меня никакого ордера нет, а вот да его пришлют, я выдам без задержки».

Солдаты отошли в сторону и стали переговариваться между собой, г-жа Г. спросила чиновника что ему известно. Не делая никакого секрета, он ответил ей совершенно спокойно: «Состоялось постановление комиссии арестовать Графа Коковцова, как заложника, ордер подписан, но число еще не проставлено и мне его не передали. Может быть вышлют каждую минуту, а может быть задержать на день другой, у нас ведь порядки разные».

На замечание г-жи Г., что по газетам Граф Коковцов был уже арестован и освобожден самим Урицким, ей было отвечено: «Мало ли что, теперь уж его не освободят, пора с ним покончить». Солдаты оставались в это время все еще в комнате и медлили уходить. Г-жа Г. подошла к ним и, т. к. они не участвовали в ее разговоре со служащим и даже не слышали его, переспросила их кого им предстоит арестовать. В ответ она услышала: «почем мы знаем, нам сказали, что многих будут арестовывать, а только назвали бывшего царского Министра Коковцова».

Зная, что Кистер близко знаком со мною, Г-жа Г. тотчас побежала предупредить его и таким образом мне стало известно это намерение.

Терять времени было нечего, а тем более проверять правильность слуха точными справками не было возможности, т. к каждую минуту, в особенности с приближением ночи (было почти 9 час.) можно было ожидать ареста. Мы решились немедленно покинуть дом и скрыться в предложенном месте, чтобы там обдумать на что решиться.

Я все-таки успел попросить жившего в одном доме со мною В. И. Тимирязева спросить осторожно по телефону Германского Консула, с которым он находился в постоянных сношениях, нет ли у него сведений и узнал тут же из телефонного его ответа, что те же сведения имеются у него, и что мне следует быстро принять решение.

Жена стала собирать кое-какие вещи для 1-2 ночлегов, а я немедленно решился ехать на трамвае к Николаевскому мосту, чтобы оттуда зайти к упомянутому выше нашему близкому знакомому с целью спросить его, можем ли мы теперь найти тот временный приют, о котором была уже речь, с тем чтобы жена, захвативши чемоданчик с вещами и взявши нашу прачку проводить ее также по трамваю в том же направлении, – последовала за мной. Я обещал встретить ее у выхода из вагона, взять вещи, отпустить прачку, чтобы ей не было известно куда мы направились. Так я и сделал. Когда я пришел в указанное место, хозяина не было дома – меня приняла его экономка, которая была заранее предупреждена, сказала, что помещение для нас всегда готово, и я вернулся к месту остановки трамвая, ожидая жену. Бесконечно тянулось время моего ожидания, прошло нисколько трамваев, а жены все еще не было.

Затем более получаса совсем не было трамвая №25, с которым должна, была приехать жена; затем издали появился этот трам, остановился, стала выходить публика, а жены все, еще не было. Наконец, в полутемноте меня дернула за рукав наша прачка: оказалось, что жена вышла, с передней площадки, я просмотрел было ее, – взял чемоданчик, и мы пошли в наше убежище. Хозяина помещения (адрес его был мне указан раньше) также не было дома, мы заняли, однако, отведенное нам помещение и до утра не видели никого. Ночь прошла, конечно, без сна: мы все обдумывали что нам предпринять, т. к. было ясно, что необходимо бежать из Петрограда. Только куда я как?

В качестве первого предположения, на котором я решил остановиться, было просить моего домохозяина вызвать к нему для свидания со мною одного финляндского уроженца, с которым я встретился дважды за последнее время, а также и германского консула, отчасти с целью точнее проверить сообщенные мне слухи, но, главным образом, для того, чтобы узнать нет ли у него теперь в виду кого-либо для помощи нам…

Утром, в среду, 30 октября наш хозяин встретил нас самым приветливым образом, просил располагать его помещением сколько нам бы ни потребовалось, одобрил вызов предложенных мною лиц, пригласил их к себе к 2-м часам и советовал только мне не выходить из дома и не приглашать многих из наших знакомых. Я попросил его разрешения повидаться только с одной из моих сестер, в лице которой я хотел проститься со всею моей семьею.

Ровно в два часа съехались все. О консулом фон Брейтером приехал его помощник, который и вел весь разговор. Жена при этом не присутствовала. Асессор подтвердил, что слух о моем близком аресте дошел и до них, и все втроем в один голос они сказали, что не должно быть и речи о каком либо колебании – уезжать или оставаться, что я и без того слишком долго рисковал своею жизнью, что он даже недоумевает каким образом я все еще на свободе, и, что все сводится только к вопросу, куда и как бежать. Оба эти лица решительно отвергли всякую мысль бежать на Украину каким бы то ни было путем – на Оршу или Псков – оба пути представлялись просто закрытыми.

Я тоже отверг эту комбинацию, сославшись на то, что от Украины я давно отказался по соображениям чисто политическим, не желая участвовать в ее сепаратизме. Об этом последнем соображении я, конечно, умолчал в присутствии указанных лиц, и мы стали обсуждать возможность побега через Финляндскую границу. Два плана, были предложены на мое решение.

Мой знакомый финляндец, удостоверив меня в том, что я могу быть заранее уверен в прекрасном приеме и во всяком содействии со стороны Финляндских властей, предложил переговорить с одним рыбаком, недавно перевезшим на парусной лодке Сухомлинова, и его жену с Лахты в Териоки.

Этот план показался мне просто неприемлемым. Пускаться в море на четырехчасовой переезд с женой, под носом у большевистских сторожевых судов, было просто безумьем. Так отнеслись и все присутствующие. Мне предложили тогда другой, более простой, хотя все же рискованный план: попытаться переговорить с тем человеком, который два месяца назад переправил через Белоостров А. Ф. Трепова. Один из участников нашего совещания взялся, правда, только прислать этого человека ко мне, если он согласится в принципе участвовать в таком предприятии, предоставляя все дело моему непосредственному с ним соглашению, но изъявив готовность даже поехать вместе с нами в Белоостров, чтобы в случае какого-либо несчастья защитить нас, снабдив нас предварительно какими-либо документами. Все мы, конечно, отлично понимали всю бесцельность такой защиты, если бы ее пришлось применить, но выбора у меня не было, потому что всем было ясно, что мне нужно бежать, а сделать все без большого риска не было никакой возможности.

Мы стали ожидать следующего дня. Пришла моя сестра, чтобы разделить мое томительное одиночество, т. к. жена решилась сходить домой, начать готовить вещи к укладке и прибрать кое-что в доме. Наш хозяин обещал после нашего отъезда постараться помочь нам переслать кое-что наиболее нужное из наших вещей, конечно, если их будет немного, и если нам удастся не только наладить, но и выполнить наш рискованный план.

Мучительно и медленно тянулся день, и еще мучительнее было в бессонную вторую ночь. Рассудок явно рисовал всю опасность задуманного шага, всю невыносимую тягость разлуки со всеми, кого я люблю, и всю беспросветную перспективу скитания на чужбине в обстановке, проникнутой всевозможными неожиданностями и полнейшею неизвестностью того, что нас ждет впереди, решиться на эту прямо-таки смертельную опасность было все же необходимо, потому что тут была еще надежда на спасение, а оставаясь в Петрограде – приходилось только ждать ареста и неизбежного конца.

В четверг, 31-го утром жена опять ушла домой, потому что обыска там ночью не было, о чем мы справились по телефону не в нашей квартире, и никто, видимо, еще не установил наблюдения за нашей квартирой.

Ровно в 2 часа наш хозяин пришел ко мне и сказал, что меня спрашивает некто, назвавшийся Антоновым, которого он и ввел в комнату. Жена, к тому времени вернувшаяся домой, вышла, и мы остались с ним вдвоем. Первое впечатление было самое неприятное – невольно промелькнула, мысль: вот у кого в руках теперь моя жизнь и жизнь жены; мы погибли, если только он выдаст нас большевикам.