- Но, он мог написать это потом, – говорю я, делая вид, что восхищаюсь пейзажем и полной грудью глубоко вдыхаю чистый горный воздух.

- Нет. В заметках на полях были также расчеты погашения долгов рестораном, на что была использована часть денег по страховке, другую часть он собирался вложить в ценные бумаги “Сокровища”¹⁵, и я проверила расчеты. Долг был подсчитан до пожара.

- Жертв не было?

Карина отрицательно мотает головой и ускоряет шаг, не глядя в сторону обрыва, который мы огибаем уже несколько часов, забираясь все выше и выше. Мы идем к вершине горы, на которой нет ничего, кроме огромных острых скал. На другом склоне, таком же крутом и обрывистом, как наш, видна зигзагообразная линия круто уходящей вверх дороги, которая ведет к хижине, находящейся в нескольких часах пути, до которой мы никак не можем добраться. Я хотел было повернуть обратно, но мне стыдно, что я не могу поспеть за этой женщиной, которую никогда не представлял себе не только альпинисткой, но даже любительницей деревенских полей и природы. Она не казалась мне физически сильной, отдающей дань спортзалу или зажигательной, ритмичной дискотеке. Я не представлял ее в спортивном костюме с пластиковой бутылкой в руке, с лентой в волосах и айпадом в чехле, прикрепленном к руке. Проклятье, она карабкалась по горам, как коза. А я уже еле плетусь за ней, спотыкаясь. Я в отчаянии и начинаю злиться на нее, на ее упрямство в желании добраться до другой стороны, как будто на этой самой другой стороне нас что-то или кто-то поджидает. Тем самым она точно так же удлиняет и наш обратный путь.

- Скоро наступит вечер, – громко замечаю я, почти кричу, потому что она ушла от меня, по меньшей мере, на двадцать шагов и скрылась за поворотом, так что мне ее уже не догнать, больше я не смогу пройти ни секунды. И, словно в подтверждение, какой-то камень сдвигается под моей ногой, и я чувствую острую боль в щиколотке.

- Что с тобой? Что случилось?

Когда я собираюсь ответить, к горлу подступает кислый привкус, я тут же наклоняюсь вперед, и меня рвет, выворачивая наизнанку. “Только бы она не вернулась,” – думаю я, уже слыша ее приближающиеся шаги. Я поднимаю руку, чтобы успокоить ее и задержать на время. Пока на меня накатывают приступы тошноты, мешая мне выпрямиться, я думаю о сценах из фильмов, в которых кого-то одного рвет, а другая, чаще всего, любимая или невеста, держит его лоб. Ну уж нет, я не позволю хватать себя за лоб. Но меня также обижает и то, что Карина остановилась в нескольких метрах от меня. Я не хочу видеть ни отвращения на ее лице, ни жалости, ни презрения. Я достаю платок и привожу себя в порядок, повернувшись к ней спиной. Я направляюсь обратно к машине, с которой нас разделяют несколько часов пути. Приближаются ее быстрые шаги. Карина касается моего плеча, но я не оборачиваюсь.

- Все нормально, – говорю я.

- Самуэль.

- У меня все хорошо.

- Я вижу.

Когда мы добрались до стоянки, на которой оставили машину, уже стемнело. Температура у меня спала, и выступивший пот холодил кожу. Мне и в голову не пришло привезти что-нибудь из одежды. Тошнота полностью не прошла, осталась и смутная злость к Карине. Обратная дорога проходила в таком же молчании, как долгий, утомительный путь к машине. Я не понимаю, почему я чувствую себя таким несчастным, и откуда берется этот упадок душевных сил. “Нехватка глюкозы, – сказала бы сестра и добавила:– Прими витамины или выпей немного вина, и увидишь, что все пройдет.” Карина ограничивается тем, что с тревогой поглядывает на меня. Вот она, здесь, эта странная, чужая мне женщина, которую я заставил войти в свою жизнь. Женщина, которую я одурачил, и которая думает, что я тот, кем на самом деле не являюсь. Она пытается воскресить свои воспоминания о сестре моими. Она ищет Самуэля, которого не может найти, и свою сестру, тоже ушедшую теперь уже навсегда.

Она задумчиво хмурится и кладет руку мне на лоб. Она делает это так просто и спокойно, что я смущаюсь. В замешательстве я даже откидываю голову назад, чтобы отдалиться от ее руки. Ее непринужденное прикосновение наводит меня на мысль о том, что мы вместе уже очень давно, что в тяжелые минуты она поддерживала меня, а я помогал ей. История наших жизней, поделенная на двоих, которой нам обоим так не хватает.

- Подожди, – говорит она и снова ищет мой лоб. – У тебя жар. Хочешь, я поднимусь с тобой?

- Не стоит, я справлюсь.

- Не сомневаюсь, что ты справишься. Мы все выкручиваемся. Вопрос в другом – хотелось бы тебе, чтобы я поднялась или нет? Я могу заварить тебе чай, почитать вслух какую-нибудь книжку.

Чтобы подшутить надо мной, она хранит тревогу на лице, и это волнение напоминает мне о том, что произошло другим вечером, на моей террасе, и о чем я до этого момента больше не думал. Это было после того, как я рассказал Карине, какой я помнил ее сестру, сочиняя для нее на ходу историю наших с Кларой тайных отношений, после того, как я обнимал Карину на моей террасе, после того, как мы снова уселись каждый на свой диванчик. Я задавал себе вопрос, что же творится в ее голове? Должно быть, она вставляет в головоломку клариной жизни лжекусочки, только что ловко подсунутые мной. С каждым разом Карина выглядела все более заинтересованной, словно открыв для себя, что сестра была намного сложнее, чем она думала, и, главное, она была совершенно другой, отличной от той, какой она ей казалась, или, по крайней мере, сама Карина стала находить ее другой.

- Какого цвета мои глаза?

Я машинально повернулся к ней. Глаза Карины закрыты, и я решил импровизировать.

- Карие.

- Так я и думала.

- Точнее, светло-карие, как лесной орех.

- Когда ты смотришь на меня, у меня такое чувство, что ты вырываешь сорняки.

- Впрочем, может быть, чуточку темнее, не уверен.

- Что ты стараешься убрать с дороги то, что тебе мешает. Ты смотришь на меня и ищешь Клару. Это все равно, что близорукому пытаться распознать родственный облик в нечетком, расплывающемся изображении. А именно это ты и ищешь во мне – ее жесты, черты лица. Мои тебе мешают.

- Синие?

- А кларины глаза?

- Учти, что у меня только черно-белая фотография.

Вот он риск лжи. Ведь что делает ложь интересной? То, что ты в любой момент можешь

выдать себя одной необдуманной фразой, потому что ты сосредоточился на чем-то другом. Я не знаю, сколько времени длилось молчание. Я ждал. Нет, я не сдерживал дыхание, напротив, я старался продолжать дышать равномерно, заставляя себя расслабиться и посильнее вдавливаясь в спинку сидения, словно наш разговор ничуть меня не взволновал. Если бы ее лицо выражало только удивление, это было бы нормально и означало, что она ничего не заподозрила и растерялась от моего загадочного ответа. Но на ее лице отразилось не удивление, а тревога, словно подтверждая ее опасения, которые она даже не осмеливалась высказать. Так что я опередил ее, начав говорить раньше. Я настороже и быстро прихожу в себя, как будто только что вышел из ледяной воды и ощущаю в ногах и руках покалывание тысячи острых иголок.

- Ты меня не понимаешь, – продолжаю я.

- Я действительно тебя не понимаю. Какая разница, что это фото было черно-белым?

- Не ЭТО фото. Я говорю о том, что это только у меня все фото черно-белые. Фотографии

Клары, твои, цветов на террасе. Я дальтоник.

- А я и не заметила.

- Знаешь, это не то, как если бы я был слепой или паралитик. Никто не должен подавать

мне руку, чтобы помочь перейти улицу, а также нет никакой необходимости говорить мне, что сейчас на светофоре красный свет.

- Клара ничего мне не сказала.

- Сильно сомневаюсь, что она об этом знала.

- Итак, мои глаза…

- Серые, как у Клары, только больше.

- Ты не знаешь также, русая я или рыжая.

- У тебя нет веснушек. Ты русая.

- Но ты знаешь, какого цвета твой диван.

- Оранжевый, если только моя жена не подшутила надо мной. Иногда она это делала. Не