Все изменилось с пожара, который случился не более чем за год до того, как Клара
попыталась уйти из дома. Карина даже не могла с уверенностью сказать, то ли ее отец поджег ресторан, то ли речь шла о несчастном случае или, как говорила мать, о мести одного официанта, которого они уволили, (вернее, уволила она, а не ее муж) из-за его привычки прикарманивать сдачу.
Ресторанчик процветал много лет. Он находился недалеко от площади Кортес.
Посетителям предлагалась качественная современная еда по умеренным ценам. Ресторанчик притягивал к себе политиков и служащих, и, хотя по вечерам он редко заполнялся людьми, обедов и ланчей было достаточно, чтобы дело было прибыльным.
Но, потом все закончилось. Отец никогда не понимал, почему. Он менял меню, постоянно
обновляя его, добавляя или убирая то или иное блюдо, но никогда не менял стиль ресторана и всегда оставлял блюда, пользующиеся особым спросом. Обстановка и посуда не были ни авангардистскими, ни традиционными, но были, безусловно, качественными. Однако постоянные клиенты перестали заходить сюда, политики уже не заказывали столики на десять-двенадцать человек, как частенько делали это раньше. Путеводители и журналы, прежде балующие ресторанчик своим вниманием, потеряли к нему интерес, и немногие публикующиеся сообщения о нем, были всего лишь малозаметной рекламой. Отец вынужден был распрощаться с двумя поварами (а в старые добрые времена их было шестеро) и сомелье14, покупать менее качественные продукты, признать, что они быстро портятся в холодильниках и, скрепя сердце, с неохотой уменьшить меню до дюжины основных блюд.
Пожар произошел в понедельник на рассвете, в день, когда ресторан был закрыт. По ночам
в воскресенье и по понедельникам он не работал. Карина помнит телефонный звонок, помнит то, как, стоя в дверях своей спальни, она увидела выбегающего из квартиры отца, который даже не попрощался с женой. Она помнит мать в ночной рубашке, со скрещенными на груди руками, глядящую вслед убегавшему отцу скорее строго, чем с беспокойством. Возгорание началось на кухне. Несмотря на то, что полиция пришла к выводу, что причиной пожара было короткое замыкание, страховая компания отнюдь не была в этом убеждена и провела собственное расследование. Спустя три дня, они составили доклад, в котором утверждалось, что это был предумышленный поджог, и выдвинули обвинения против неустановленного лица.
Каринин отец всегда отрицал свою причастность к этому пожару, он говорил, что не имел
к нему никакого отношения. К несчастью, камера видеонаблюдения соседнего банка записала на пленку, как отец входил и выходил из ресторана той ночью за полчаса до того, как сосед позвонил пожарным и предупредил их, что снизу выходит столб дыма. И хотя дверь, ведущая в парк, расположенный перед рестораном, была сломана, и отец утверждал, что маньяк-поджигатель вошел в ресторан через нее, страховой эксперт, базируясь на том, что большинство стекол вывалились наружу, отстаивал мнение, что они были выбиты изнутри. Стороны так и не пришли к соглашению, доказать что-либо было невозможно, и платить компания отказалась. Суд затянулся на годы. На него была потрачена львиная доля семейных средств, и в итоге все закончилось внесудебным двухсторонним соглашением, по которому страховая компания выплатила минимальную стоимость помещения.
Но, меняться отец начал гораздо раньше. Как катились под уклон дела в ресторане, так и
он шел параллельным с ними курсом. Точно так же, как с каждым разом ресторан все больше пустел, так же и отец терял былую осанку и внешний вид, становясь все более молчаливым. Он по-прежнему обедал и ужинал вместе с семьей и находился дома по выходным, но это была лишь оболочка прежнего человека, неразумное существо без души, без собственных желаний. Когда мама спрашивала, что ему хотелось бы на ужин, он безразлично отвечал: “Что хочешь” или “Мне все равно”. Он отвечал так практически на любой вопрос. Отец от корки до корки прочитывал, по крайней мере, две газеты в день, возложив на плечи жены ответственность за семью. Теперь уже она вытаскивала семью из кризиса и двигала ее по жизни вперед. То, что происходило с отцом, длилось уже несколько лет. Тот человек, каким он стал, был похож на отца Клары и Карины, но не был им. Сестры перестали приходить к отцу утром по воскресеньям и забираться в кровать не только потому, что они выросли, но еще и потому, что он уже не откладывал в сторону газету и не встречал их улыбкой. Когда суд, наконец-то, закончился, то, несмотря на частичную компенсацию, все восприняли его, как провал. Сестры вдруг поняли, что отец сильно изменился, и эти изменения не были временными, связанными с переживаниями и стрессом, они были окончательными. Они поняли, что эти бренные останки, находившиеся тут, и есть их отец.
Рассказывая все это, Карина не сбивается с дыхания, несмотря на то, что дорога
временами очень крутая, и мне трудно за ней поспевать. Иногда я останавливаюсь и задаю ей какой-нибудь вопрос. Я делаю вид, что меня настолько интересует ее ответ, что я даже не могу идти дальше, не услышав его. “Твой отец был поваром?” или “Как он составлял меню?”, “И что твоя мама сказала о пожаре?”, “А ты никогда не подозревала его в поджоге?”
- Нет, я никогда его не подозревала, – отвечает Клара, снова продолжая идти вперед и не
обращая внимания на сотрясающий меня внезапный приступ кашля, который заставил меня снова остановиться. Я бегу за ней вдогонку, а, поравнявшись с ней, стараюсь, чтобы она не заметила мою одышку. – А вот сестра его подозревала. Иногда она подходила ко мне с видом заговорщицы, закрывала дверь и шептала так, чтобы не услышали родители: “А вдруг это был он?” Она говорила это таким радостным тоном, как будто ей и в самом деле хотелось бы, чтобы наш отец был способен на подобный поступок, возможно, глупый, безрассудный, плохо спланированный, но, по крайней мере, смелый. Этот поступок показал бы, что отец был человеком, гораздо более интересным, чем мы подозревали. Она снова и снова возвращалась к этой теме, спрашивая меня, например, не была ли мама в курсе всего, а, может, они с отцом спланировали поджог на пару. “Мама была мозгом, а отец – ее правой рукой и исполнителем”. Клара пришла к выводу, что наша мать была непричастна к поджогу, хотя и хотела его совершить. Она не выдержала бы унижения быть разоблаченной, не хотела сознаваться на допросе, на котором полисмен, возможно, обращался бы к ней грубо и без должного уважения. Но, вполне вероятно, что поджог она и спланировала, убедив отца в необходимости мошенничества по отношению к страховщикам. Вот отец и купил горючее. Мы представляли отца в темном ресторане с пластиковым бидоном, доверху залитым бензином, похожим на пиромана, которого мы видели на картинке в книжке о мятежниках и террористах. Хоть мы, играючи, и представляли себе нашего отца, крадущегося ночью к ресторану с бидоном в руке, а потом освещенного первыми всполохами огня, на самом деле я никогда в это не верила. Я говорила Кларе, что наши родители абсолютно нормальные люди, а нормальные родители не поджигают ресторан и не планируют аферу. Впрочем, я считаю, что подавляющее большинство тех, кто совершает подобные вещи, нормальные люди до того самого момента, пока их фантазии не заканчиваются планом, и они не решают пойти по иной дорожке, сделав шаг, который основная масса людей не делает. И только этот шаг приводит их к тому, что они престают быть нормальными людьми. Говорю тебе, что я не могла поверить в то, чтобы мои родители сделали подобное. В конце концов, Клара устала от этой темы, перестала интересоваться семьей и пустилась во все тяжкие.
Самое интересное то, что сестра была права. Это были не просто ее буйные фантазии для
того, чтобы сделать нашу жизнь интереснее. После смерти Клары мама попросила меня привести в порядок семейные бумаги и отложить отдельно все документы, имеющие отношение к моей сестре. Я хотела сложить все в отдельную папку, но мама сказала, что она и сама в состоянии это сделать. В шкафчике с документами я обнаружила фотографии пожара, страховые свидетельства, полицейские и судебные протоколы. Я прочитала их с интересом, потому что они напомнили мне то время, когда наша семья только-только начала погружаться в дерьмо, и мы сами этого не замечали. И вот в одном конверте я нашла ряд написанных от руки подсчетов, сделанных отцом. В одном из них были представлены убытки и издержки за последние годы и постепенное урезание расходов, предпринимаемое им для того, чтобы счета не достигли красного сальдо, то есть отрицательного остатка. В одном примечании на полях отец указал стоимость ресторана на случай непредвиденного бедствия при условии, что кредит превышает дебет. Он произвел эти подсчеты четыре года назад, хотя я не думаю, что уже тогда он планировал поджог, потому что на самом деле скверные времена тогда еще и не начинались.