- Хрен ли ты знаешь, – говорит он. – Какого черта ты знаешь.
Я разворачиваюсь и выхожу из квартиры. Не знаю, чем объяснить огромную печаль,
которая заставила меня, ссутулившись и тяжело дыша, медленно подняться по ступенькам. Говорят, такое удушье человек ощущает при инфаркте. Это не боль, а только нехватка воздуха, и все сильнее сдавливает грудь. Я останавливаюсь. Теперь уже я со слезами на глазах, веря и не веря, отрицательно качаю головой, как будто это именно мне сообщили трагическую новость.
Не знаю, когда я последний раз плакал. Я ворошу свою память, неподвижно стоя перед
дверью. Очень давно, лет десять назад, а, может и двадцать. Плач это что-то такое, что происходит с другими. Я не находил причин для слез. Мой плач – как испорченный телевизор. Хороший ли это симптом или плохой, я не могу разобрать до конца.
12 Casa de Campo – большой парк на западе Мадрида
Глава 18
Прочь из школы на лето, прочь из школы навсегда.13
Я просыпаюсь и напеваю эту старую песню. Она не выходит у меня из головы, пока я
принимаю душ и одеваюсь. Я выхожу из квартиры и спускаюсь по лестнице с чувством того, что у меня нет никаких обязательств. Ощущение такое, будто ты вылезаешь из постели, в которой провел ночь с женщиной, с которой тебя не связывает повседневная рутина бытия. С этой женщиной ты познакомился недавно, и каких бы то ни было перспектив на будущее с ней не предвидится. Ты смотришь в окно, солнце уже очень высоко, и ты спрашиваешь себя, где бы хлопнуть аперитива.
Я вспомнил о Самуэле только у самой двери. Выйдя на улицу, я останавливаюсь и
спрашиваю себя, не должен ли я снова подняться к нему и посмотреть, как он себя чувствует. Какой-то китаец уже восседает на ступеньках. Думаю, я никогда его не видел. Он гораздо упитаннее знакомых мне китайцев. По внешнему виду он тянет скорее на владельца сети ресторанчиков, чем на торговцев этих маленьких оптовых лавчонок с одеждой. Я присаживаюсь справа от него. Я не знаю, как завязать разговор, поэтому, несмотря на ранний час, достаю пачку сигарет и предлагаю ему одну. Он энергично мотает головой, скорее испуганно, нежели соглашаясь, но все же достает сигарету толстыми и умелыми пальцами. Я тоже достаю сигаретку и он предлагает мне огоньку. Я называю ему свое имя, он что-то говорит мне в ответ, вероятно, называет свое, а потом сплевывает на середину тротуара. Пока мы молча курим, у меня звонит мобильник. Это Хосе Мануэль хочет узнать, какого черта творится, и когда я приду на работу. Я говорю, что уже в пути, но на дорогах пробки. “Ты же едешь электричкой”, – ехидничает он, но, когда я отвечаю, что сегодня сел в автобус, ему нечего возразить. Хотя я и не могу сказать, что он успокоился, но, по крайней мере, перестает трындеть мне в ухо и жаловаться. Я тоже сплевываю, но не так далеко, как мой новый знакомый. К нам приближается молодая женщина с девчушкой. У обеих в волосах светло-синие ленточки и совершенно одинаковые прически с пробором посередине. На обеих – белые шерстяные жакетики и красные лакированные туфли, как будто девчушка, играючи, оделась в точности так же, как ее мать или старшая сестра. Женщина с китайцем говорят о чем-то на своем языке. Китаец продолжает сидеть, а женщина стоит перед ним. В это время девчушка внимательно и сосредоточенно наблюдает за мной.
- Ты идешь в школу?
- Конечно, я хожу туда каждый день, – безразлично отвечает она. Я не знаю, как
продолжить разговор. Мне всегда очень сложно разговаривать с детьми. Хотя она, кажется, не прочь продолжить со мной беседу, я смотрю поверх ее головы в самую даль улицы. Смотрю и сам не понимаю, то ли я уже видел его, но не обратил внимания, то ли только что заметил. Он стоит на боковой улочке, прислонившись спиной к стене, между вывесками китайских лавчонок с одеждой и дверью продуктового магазина, вполоборота ко мне. Кладовщик выглядит, как персонаж фильма пятидесятых-шестидесятых годов. Он стоит, упираясь одной ногой в стену, и тоже курит. Он сменил свою бейсболку на квадратную кепку, самую плотную и плоскую из тех, что я когда-либо видел. В руке кладовщик держит свернутую в трубку газету, которой ритмично постукивает по ноге. Ну, просто черно-белый гангстерский фильм с преследованиями и грабежами. Фильм, в котором некий тип, стоящий на улице ждет другого, который должен выйти из парикмахерской. И когда этот человек выходит, ожидающий швыряет на землю окурок, давит его носком ботинка и направляется следом за тем, за кем наблюдал. Только вот под наблюдением-то – я.
- Сейчас ведь не выходные, – девчушка шагнула ко мне. Она ждет моего ответа, серьезно глядя на меня, но я потерял нить нашего с ней разговора. – Сейчас не выходные, – повторят она, – и не каникулы.
Я не понимаю, о чем она мне говорит. Ее родители, думаю, что это все-таки родители, продолжают свой оживленный разговор. Китайский язык так сильно отличается от испанского, а речь полна странных звуков. Эта пара говорит с такой интонацией, что создается впечатление, что они только обмениваются вопросами друг с другом, но не отвечают. Иногда женщина смеется, прикрывая рот рукой, словно стыдясь своих зубов, хотя на самом деле у нее ровные, белые и необычайно красивые зубы. Этот жест напоминает мне о Кларе. Я представлял ее именно такой, во время смеха прикрывающей губы тыльной стороной руки, а китаянка подносит к губам ладонь. Мужчина достает из кармана штанов мятую пачку сигарет и, не поворачиваясь, протягивает мне, как будто мы уже много лет были друзьями, и нам не нужны разного рода церемонии. Хоть меня и подташнивает, но я беру сигарету и закуриваю.
Внезапно я вспоминаю тему нашего разговора с девчушкой.
- А у меня отпуск, – говорю я ей.
Она одобрительно кивает головой, и тут же машет мне на прощание рукой. Потом девчушка разворачивается на пятках и вприпрыжку бежит вверх по улице, время от времени играя в воображаемые классики и скача на одной ноге по цементным плиткам. Разносчики газовых баллонов пришли в квартал и привычно громко шумят, стуча по баллонам и оповещая жителей, что они уже здесь. Заслышав шум, лохматый пес с первого этажа просовывает голову сквозь прутья балконной решетки и заливисто лает.
Кладовщик стоит все на том же месте, не меняя позы, только чуть больше повернувшись в мою сторону. Своим видом он словно показывает, что ему неважно, что я его замечу, а, скорее всего, он даже дает мне понять, что он за мной следит. Я меняюсь с ним ролями, и это я тушу окурок носком ботинка и поднимаюсь.
- Увидимся, – говорю я китайцу.
- До встречи, – по-птичьи щебечет он.
Я направляюсь к своему преследователю узнать, какого хрена ему нужно, и зачем он хочет
меня напугать. Хочу понять, какого черта он возомнил себя кем-то бóльшим, чем простой кладовщик. Я шагаю с решительным видом, но не знаю, что ему скажу. Я понимаю, что ничего из того, что я собирался ему сказать, не слетит с моих губ. Я спрошу его, что он делает на моей улице. Если он живет в этом квартале, я дам ему возможность найти причину своего присутствия. Если он предложит мне сигарету, я откажусь, и не только из-за того, что, уже выкурив две сигареты, чувствую себя плохо. Я скажу ему, что, если когда-нибудь он захочет зайти ко мне, то теперь он знает, где я живу.
Когда до кладовщика оставалось метров тридцать-сорок, он оторвался от стены и пошел
вниз по перпендикулярной улице в сторону перекрестка на улице Эмбахадорес. Поскольку кладовщик стоял, чуть повернув голову, я не могу с уверенностью сказать, видел он меня или нет, перед тем, как уйти. Я поднимаю руку, словно желая поприветствовать или подозвать его, но окликнуть не решаюсь. Кричать на улице по такому поводу, какой был у меня, я считаю неуместным. Как-то раз некий пешеход, молодой африканец, взваливший себе на спину один из тех больших мешков, туго перевязанных по углам веревками, в которых они носят свой дешевый поддельный товар, стал переходить улицу, не глядя по сторонам. Я увидел, что фургончик грузоперевозок со всей скоростью несется на него, но даже тогда я сказал: “Берегись!” не очень громко. Он мог бы услышать меня, только находясь рядом со мной. То, что фургончик не сбил парня, явилось заслугой не моего предостережения, а того, что какая-то женщина остановила его, схватив за руку. Я мог бы сделать то же самое, а не кричать, чтобы спасти его.