И при том, мало, что они там умещались — они еще и разгуливать там умудрялись. Да так, что друг друга, вроде как, и не замечали. Вот где был простор… Вот где — раздолье…
Что же касается убранства, то хоть и видно было, что расстарался тут хозяин в свое время, но видали, как говорится, и покруче и побогаче. И не только, например, Хен Асьер — летняя резиденция династии Бросс и любимое место отдыха Его Светлейшего Величества Норвика II.
Не только…
Скажем, Ревегейст барона Грика был явно богаче и вычурнее. Или, к примеру, Зил Миран семейства Алфель…
Да что говорить, много их таких было. Уж на что — на что, а на комфорт да убранство жилищ своих ни знать, ни аристократия денег и времени никогда не жалели. В чем другом, себе могли отказать — это совершенно запросто. Но пыль в глаза — себе и соседям… Да так, чтобы столбом и до неба… Это, как говорится — святое. И святее уже не бывает, да и быть не может.
Так, что ни убранством, ни размерами зал не потрясал и не впечатлял.
Зато чем он впечатлял, так это, бесспорно, размерами парадного зеркала.
По какой такой невероятной прихоти сделал хозяин длинную стену залы почти полностью зеркальной, оставалось загадкой мучительной и неразрешимой. Во всяком случае, сколько леди Кай голову не ломала, но ни одного, хоть мало-мальски правдоподобного ответа на ум не пришло. Ни ей самой, ни, что характерно, Ходе. Ее предположения вообще отличались столь радикальным идиотизмом, что она сама вскоре это поняла и перестала их высказывать.
А зеркало впечатляло… От стены — до стены, и от натертого янтарным воском паркета — до бледных и потрескавшихся от времени потолочных фресок…
И это притом, что никого кроме леди Кай оно не отражало — ни самого хозяина, ни его слуг, ни многочисленных гостей, самозабвенно предающихся веселью в зале, освещенном сотнями парящих в воздухе свечей. Ни тех, кто пил из высоких бокалов что-то темное и бурлящее, но отчего-то совсем не похожее на вино, ни тех, кто томно раскачивался в центре зала под тягучую и немного непривычную музыку, куда-то упрятанного, а оттого совершенно невидимого оркестра. По всей видимости, никто из них отражений своих в этом мире уже не имел, так что в том другом — в зазеркальном зале — леди Кай стояла одна-одинешенька и все эти медленно плывущие вокруг свечи горели для нее одной.
Впрочем, она их не видела. Как не видела и своего отражения, застывшего на берегу зеркальной реки, ибо перед ее взором разворачивались совершенно другие картины, будто листал кто-то перед ней страницы последнего, такого длинного и столь богатого на события дня…
Все что произошло после гибели Мея, она помнила с трудом и урывками. Будто не с ней все это было. А дорога к замку так и вовсе осталась где-то в запределье — вот она стоит на лестнице и смотрит вслед скрывающимся за поворотом магистрам, потом — черный, бездонный и безвременный провал — и она уже в замке.
Дальше тоже не очень, чтобы связанно и вразумительно.
Гостиная, заваленная дорогими коврами, треск поленьев в камине, сладкий голос Абатемаро, мерно журчащий, убалтывающий, немного раздражающий, но все же вселяющий в душу покой и вытесняющий пустоту…
Потом голос пропадает, а она стоит совершенно раздетая посреди какой-то другой комнаты, недвижно как кукла и также нелепо растопырив руки. Вокруг суетятся одетые в белое служанки, искоса бросая на нее недоуменно-оценивающие взгляды.
Взгляды она помнит…
Мягкие умелые руки обмывают ее, втирают в кожу какие-то терпкие масла и сильно жгучие мази. Кто-то медленно, но беспрестанно кружит вокруг нее, обкуривая сладким желтоватым дымом. А руки все мнут и мнут ее кожу, разгибают и разворачивают суставы, будто проверяя на прочность, а затем снова что-то втирают, вмазывают и снова мнут. Это продолжается вечность. Может даже две. И все это время она плывет в море незнакомых, невероятных запахов и желтого дыма, который обволакивает ее и укачивает, маня за собой.
И, кажется, что море это без конца и без края, и нет, и не будет у него берегов, и все это будет длиться еще очень-очень долго, а, скорее всего — не закончится никогда…
Затем дым отступает, а потом и вовсе тает, растворяясь в небытие, и унося с собой часть резких и приторных, будто редкие специи, запахов. Но не все. Большая часть из них остается и деться уже никуда не может, потому что они это — она, и она сама теперь соткана из них…
Остаются и руки. И, кажется, их даже становится больше.
Они снова и снова усердно растирают ее кожу, будто пытаясь содрать с нее все наносное и неродное. По всей видимости, в конце концов, это им удается, потому что они оставляют ее в покое, напоследок вымазав очередным маслом, от которого здорово начинает кружиться голова, а мир и без того очень неясный и зыбкий вновь начинает плыть, постоянно заваливаясь куда-то вбок.
Но мытарства ее на этом не заканчиваются. Они просто переходят в иную, следующую фазу. Четыре, непонятно кому принадлежащие руки, долго и старательно, нисколько при этом, не мешая друг другу, наносят на лицо леди Кай сложнейший макияж, который вполне может соперничать с боевой раскраской гурингов в период эпических битв за предгорья Главира, а еще несколько таких же бесхозных рук без устали трудятся над прической, сооружая на голове нечто совершенно невообразимое.
Строительство этого невообразимого занимает еще одну вечность, и, наверное, для того чтобы она была максимально наполнена и богата событиями, нечто невидимое, но вполне осязаемое принимается за ногти, без устали полируя их, вымачивая в чем-то жгуче горячем и, вообще, доводя их до абсолютного совершенства. А поскольку это самое совершенство недостижимо по своему определению, то возня с ногтями продолжается ужасно долго, но зато когда она совершенно неожиданно заканчивается, руки леди Кай принимают вид вполне человеческий и даже достойный того, чтобы, не страшась, показаться на людях и показать их.
Очевидно, к этому же времени поспевает и прическа, потому как цепкие пальцы, все это время без устали измывавшиеся над ее волосами, а также все то неясное и невразумительное, что скрывалось за ними, куда-то вдруг исчезают, влив напоследок в леди Кай два бокала чего-то терпкого и не сильно приятного на вкус.
Хода, впрочем, против этого пойла ничего не имеет, в тревожные колокола не бьет и, вообще, ведет себя очень спокойно, как, впрочем и Осси, которой, вообще, все — до неба и до самой дальней радуги. Все это время она находится в каком-то полном отупении, все, вокруг отмечая, но ничего ровным счетом не понимая и не чувствуя…
Способность чувствовать и мыслить вернулась к ней вместе с кашлем — не пошло это терпкое пойло. Ну, совсем не пошло… Впрочем, может, такова была цель — вернуть в грешный мир любой, что называется, ценой. Если так, то цель, безусловно, была достигнута.
Она снова находилась в комнате с камином, хотя как она сюда попала — было неясно и непонятно — хоть убей, хоть на куски разрежь. Рука сжимала высоченный бокал с темно-синей дымящейся и лениво бурлящей жижей, а сама она при этом стояла перед высоким — в полный рост зеркалом из которого смотрела девушка очень похожая на нее, только выше, стройнее и красивее. Вроде как лучшее, так сказать, и более дорогое ее издание.
Осси немного повернула голову. Отражение тут же — без запинки и задержки — проделало то же самое. Подняла руку — красавица в зеркале в ниспадающем до самой земли золотистом платье из переливающейся тафты тут же вскинула руку, демонстрируя безупречный маникюр и набор невообразимо красивых колец. Невероятно красивых, и по всему — безумно дорогих. Не один и не два замка можно было купить на эти камушки вправленные в изящно перевитые оправы. Подчеркивающие и дополняющие, так сказать.
Но было среди этих красивых побрякушек и еще одно колечко попроще. Колечко, которое ни с чем нельзя было спутать, и которое надето было уж точно, что не для пустой красоты и похвальбы. Притом, что впечатление оно производило никак не меньшее — оскалившийся череп с высунутым и разделенным на три части языком, сверкал ослепительно желтыми глазищами, излучая силу и вселяя уверенность. В себя саму и в день завтрашний.