За его смерть и за ее боль.
За то отчаяние, которое захлестывало ее всю, не оставляя места ни для чего больше. И не было в ней уже ни капли милосердия, и ни капли жалости. Лишь холодный расчет и черная как наступающая ночь злоба.
А снег все падал и падал, покрывая собой все вокруг. Но как ни старался, не мог он ни спрятать, ни укрыть жуткую боль. Не в его это было силах.
И тогда взошла радуга.
Не в том смысле, что в небе повисло бесполезное разноцветное коромысло, и даже не в том, что контуры всех предметов раскололись, разбежавшись по всем цветам спектра. Нет.
Просто мир стал другим.
Иным.
Цвета стали ярче, богаче и стало их больше. Серая кожа вурлоков не была больше одинаковой, ровной и уныло серой. Она играла и переливалась сотнями — да что там сотнями — тысячами оттенков серого. Живых, подвижных и перетекающих один в другой и в следующий.
Каждая песчинка на земле, каждая выступ и трещина на скале лучились неземными красками, сверкая ярче иного алмаза. Да что там песчинка и трещинка… Сам воздух был напитан краской и наполнен сотнями разноцветных слоев, пронзающих и проникающих друг в друга, закручивающихся сложнейшими запутанными спиралями, но при всем этом не смешивающимися и не теряющими своей чистоты и насыщенности.
Слои эти были и тонкими, как кисея, и густыми и рыхлыми, как задремавшее на земле облако. Они били из земли причудливыми фонтанами и опадали вниз спутанными нитями серпантина, расцвеченными как волосы ангела. Казалось, все в этом мире рождало свою радугу, расплескивая ее в окружающее пространство как ауру, как крик самой жизни.
И ведь не только предметная материальность порождала все это великолепие. Деяния, помыслы, причины и следствия — все это тоже оставляло свой след. Буйство света и разгул красок являлось сутью вещей и явлений, сложнейшим переплетением взаимосвязей вдруг разом открывшееся взору леди Кай. Все, что раньше было сокрыто от понимания под толщей очевидной бессмысленности и бессвязанности вдруг стало явным, логичным и, безусловно понятным. Это было так же, как видеть магию. Только больше — полнее и ярче.
Леди Кай видела щупальца ядовито желтой мысли, расползающиеся по посоху бородатого, одетого в потрепанный походный балахон мага. Видела готовый распуститься бутон темно-фиолетового цветка там, где они переплетались в спутанной бахроме навершия. Что означал этот цветок, и какие беды и несчастья он сулил и готовил, она не знала. Но знала, что ни в коем случае не должна позволить ему раскрыться. И едва только она поняла это, как тут же сверкнул кнутом ослепительный луч, ударивший по набухающему бутону, который в тот же миг осыпался в воздух бледным прахом.
Осси стояла посреди замершего замороженного мира и держала в руке, провисший как плеть, сверкающий илийским хрусталем луч, только что разрушивший в самом своем зародыше заклинание боевого мага. Она разжала пальцы, и кнут-луч истек светом, растаял, оставив после себя мерцающую дорожку едва видимых глазу серебристых искр. И долго еще они висели в воздухе неподвластные ни ветру, ни снегу, ни течению времени.
Чуть в стороне зависла над землей похожая на туманное веретено Хода. Веретено это едва заметно вращалось, и движение это было единственным, что нарушало замороженную упокоенность остановленного мира. Не считая, конечно, все сыплющего и сыплющего с небес снега и только что взметнувшегося в ударе луча-кнута. Но то было, как бы, овеществленное проявление воли самой леди Кай — ее нематериальное магическое продолжение, а это вращение жило-существовало само по себе, неподвластное ничему и всему остальному вопреки.
В очередной раз, восхитившись сокрушающей все заклятия мощью Ходы и ее потрясающему упрямству, Осси бережно раздвинула руками лоскуты желтоватого тумана, наброшенного на нее верным Стражем, и вышла из-под развернутого над ней щита.
Тончайший как игла игривый лучик, протянувшийся от замершего поодаль шара Шайи, кольнул глаз, и Осси, усмехнувшись про себя, взялась за него рукой и осторожно потянула. Шар поплыл к ней. Сначала нехотя, медленно, будто с опаской и превознемогая страх, но затем, будто признав ее право повелевать, ускорился, и уже через мгновение леди Кай перекатывала его в руке, рассматривая узор уснувших в глубине молний.
Заполучив непонятную, но явно смертоносную игрушку, Осси вновь повернулась к тройке магов. Поднимающаяся из глубин ее подсознания злоба уже била через край, требуя возмездия и справедливости. В том смысле, как понимала ее разъяренная и обезумевшая от потери друга вампирша, естественно. А в ее понимании справедливость означала — смерть. Мгновенную и окончательную, и рассусоливать тут было нечего.
Леди Кай набрала полную грудь морозного воздуха, прикрыла глаза и, вскинув руки вверх, резко опустила их, окрасив окружающий мир в цвета крови. То ли от резкого напряжения, то ли, отзываясь вызванным магическим вибрациям, но клыки, почти незаметные после утоленного на мельнице голода, вдруг рывком удлинились, в клочья разодрав десны и причинив жуткую боль. Рот сразу же наполнился кровью, и это было, что называется, последней каплей. Как добрый глоток свежего деревенского первача мигом срывает с разума покровы цивилизованности, так и этот глоток собственной крови разом превратил леди Кай в зверя.
Взвыв подобно раненому волку, и выбросив в этом вое всю свою боль и горечь утраты, Осси плеснула в существующую картину бытия немного новых красок и удержала эту вновь созданную реальность, придав ей нужную форму.
Некоторое время не происходило ничего, а затем из земли под ногами тройки магов показались тоненькие — не больше волоса бледно-желтые жгутики. Сначала один. Потом другой, третий…
Прямо на глазах они росли, удлинялись и становились все толще, толще и толще. Совсем немного времени понадобилось им, чтобы окрепнуть и дотянуться до замерших под непрекращающимся снегом аколитов.
Тик-палонги. Десятки. Сотни безмерно ядовитых змей, опутывали ноги, туловища и руки магов, лаская их своими разделенными на три части языками и грубой, как терка, кожей безжалостных убийц. Обездвиженные, но не потерявшие сознания и разума маги с расширенными от ужаса глазами следили за жуткими тварями, опутавшими их тела.
А палонги продолжали и продолжали свой танец, свивая кольца, переплетаясь, замирая перед глазами несчастных и вылизывая их своими бледными холодными языками. Но ни одна из змей не ударила мага.
Пугали, но не жалили.
Играли, но не убивали.
Хотя, наверное, лучше, если бы не тянули, а разом оборвали приговоренные жизни…
С ужасом и ненавистью смотрел на вампиршу Кройссо Велла. Всей душой рвался к ней — убить, разорвать, уничтожить. Но тщетно. Скованный по рукам и ногам незримыми путами замороженного времени, ничем не мог помочь он своим обреченным собратьям. И, кажется, леди Кай только что нажила себе врага.
Лютого, беспощадного.
Такого, который не перед чем не остановится — только волю дай… Вот только волю-то давать ему Осси и не спешила. Не входило это пока в ее планы. Не стоило с этим до поры торопиться, а там, как говорится — будем посмотреть…
Шайя Фер вел себя не в пример спокойнее. Взглядом не воспламенял, да и ненависти в нем особой тоже не чувствовалось. Если что и проскальзывало в нем, так это, скорее, — сожаление. То ли благородства в нем побольше было, то ли не привык еще миром повелевать, а потому и менее болезненно воспринял столь агрессивное неповиновение, но как бы то ни было, а вел он себя скорее как проигравший битву воин, нежели как затаившийся до времени убийца.
Абатемаро стоял чуть в стороне от леди Кай, и та лишь краем глаза видела как вздуваются мускулы на его груди, с треском разрывая тончайший силонский шелк, как иносторонним огнем полыхнули его зрачки и как он с тихим как смертный вздох шипением выпустил клыки и когти. Зрелище это, бесспорно, впечатляло, но роли никакой уже не играло, потому как Осси Кай продолжала разматывать кровавое действо своей мести.