А в фойе становилось все многолюднее. Захар увидел в толпе одинокого Ставорского. За его спиной стояли Лариса Уланская и начальник штаба бригады — черноусый украинец средних лет с тремя шпалами в петлицах.

Уланская пленяла скромностью своего наряда: на ней было прямое, вишневого цвета платье, подчеркивающее гибкий стан, и никаких лишних украшений. Захар долго не мог оторвать от нее случайно брошенного взгляда — столько было в ее цыганских глазах страсти, задора, веселья.

Уланская и начштаба пошли танцевать. Захар поглядел в другую сторону и увидел Платова с женой. Против них стоял интеллигентного вида человек, на петлицах которого вишнево алел «ромб». Так это же сам командир бригады Малинников! Больше ни у кого не было «ромба». Они очень горячо о чем-то спорили.

До слуха Захара долетели обрывки фраз:

— Ну так это же наша, одиннадцатая!

Это говорил Малинников.

— …об этом и речь, — гудел Платов. — Ну, а эту особу ты не помнишь?

Командир бригады обернулся к его жене, Анне Архиповне.

— Не помню, Федор Андреевич! Прямо скажу, не помню!

— Ну, а бой у Котельникова помнишь?

— Так я же там был ранен!

— Ну вот. И я тоже там был ранен, а потом в плен попал к белоказакам. Думал — уже все. Лежал в каком-то сарае, слышал разговоры, что нас скоро расстреляют. И тут вдруг тридцать третья кубанская, помнишь?

— Еще бы! Красные дьяволята!

— Не дьяволята, а дьяволы. Ворвались в хутор, вырубили всех казаков и вызволили нас. Ну так вот, а Анна Архиповна нас, раненых, принимала уже от тридцать третьей кубанской…

Захара так и тянуло дослушать, о чем они говорят, но тут его оттеснили, и он потерял нить разговора и снова стал следить за тем, как танцуют Прозоров и Настенька. Они продолжали кружиться. Захару даже почудилось, что Прозоров прижимает к себе Настеньку. А может, нет, может, ему просто показалось?

Потом оркестр смолк, и кто-то объявил, чтобы заходили в зал.

Захар, Настенька и Прозоров сели рядом. С самого начала заседания Настенька взяла в свои ладони руку Захара и не выпускала — поглаживала, перебирала его загрубевшие пальцы. Захар заметил, что Прозоров косит глаза на руки Настеньки.

После докладчика на трибуне появился горячий, скорый на слово молодой командир.

— Командование и политотдел бригады награждают лучших ударников стройки за своевременную подготовку казарм!

И он начал называть имена:

— Алексей Самородов! Федор Брендин!

Они поднялись, прошли к сцене, приняли какие-то свертки.

И вдруг Захар услышал:

— Товарищ Жернаков, Захар!

— Ну идите же, Захар, — подсказал Прозоров оцепеневшему соседу.

Захар вышел из ряда, приблизился к трибуне, принял подарок. И только тогда опомнился, когда сел рядом с Настенькой.

Настенька развернула сверток — и ахнула: там были новенькие хромовые сапоги.

— Только шпор не хватает, — улыбнулся Захар.

Прозоров пощупал кожу голенищ.

— Комсоставские!

ГЛАВА ПЯТАЯ

С Амура дул ледяной ветер, гнал поземку. Санную дорогу перемело. Идти было трудно — сухой, как песок, снег предательски расползался под ногами и не давал шагу ступить. Двигались гуськом. Каргополов, за ним Захар проминали след. По пятам плелись Настенька и Леля, закутанные в платки. Настенька не выдержала, взмолилась:

— Ой, дайте дух перевести! Сердце зашлось!

Постояли, отдышались.

— Это у тебя, Настя, от танцев с чужими молодыми людьми, — с мрачной назидательностью сказала Леля и накинулась на Захара: — Слушай, Зоря, почему ты разрешаешь ей весь вечер танцевать с этим красавчиком? Ей-богу, он ей голову вскружил! Меня не проведешь — я все вижу.

— Ерунду говоришь, Леля, — вступился Захар за жену. — Я знаю его, это хороший парень, военный инженер. Настенька у него работает.

— А чего ты мне объясняешь? — набросилась на него Леля. — Будто я сама не знаю! Они же ехали вместе целый месяц — от Москвы до Комсомольска. Ой, Зоря, хлопаешь ушами. Смотри, не прохлопай молодую жену.

На Лелю никто не обиделся: и Захар и Настенька хорошо знали ее грубоватое прямодушие. У барака Леля остановилась.

— Знаете что, ребята, ведь завтра выходной. Давайте зайдем к нам, поужинаем вместе. По секрету скажу — я зажилила у начальства бутылку портвейна!

— Молодец, Леля! — воскликнул Захар. — Не было бы Ивана и Настеньки, поцеловал бы я тебя!

— Кто? Ты, Зоря? Ой, удивил! Ты же трус, только храбришься! А вот я, когда целовала тебя — помнишь за медвежью шкуру? — не поглядела на Ивана.

В бараке стоял собачий холод, — дежурный спал, в железных печах едва теплился огонь. Каргополов и Захар быстро растопили печи, отругали дежурного, а через минуту Захар уже натягивал сапоги.

— Ты скажи, Иван, точно по ноге! — скрипя подошвами, кричал он Каргополову через дощатую перегородку. — Будто по заказу! Даже с запасцем на тонкую портянку.

— Оно так и есть, — отозвался из-за перегородки Каргополов. Он тоже надел сапоги. — Я сам сообщил размер твоей ноги.

Скоро они щеголяли перед молодыми женами в отличных комсоставских сапогах.

— Захару идут, — заметила Леля, — а тебе, Ванюша, нет, больно длинноногий ты, да и выправки у тебя никакой.

— Ничего, я и длинноногий сведу с ума всех девок, — говорил Каргополов, вышагивая по комнате и любуясь сапогами.

Леля и Настенька собрали все съестное и расставили на столе миски и тарелки.

В центре появилась бутылка портвейна, игравшая при свете лампочки рубиновым отливом. Но в самую последнюю минуту вдруг оказалось, что открывать ее нечем, — ни у кого не было штопора. Выручил охотничий нож Захара.

— Ребята, первый тост мне! — объявила Леля, когда Иван разлил вино по граненым стаканам. — Ребята, честное слово, я очень люблю Красную Армию, — продолжала она, подняв полный стакан. — Я же помню беляков, помню зверства деникинцев… И вот теперь, когда гляжу на красноармейцев, они мне как братья! Давайте выпьем за них, за этих славных ребят. Я уверена, что если надо будет воевать, они станут храбро сражаться.

Она потянулась к Захару, вся румяная, возбужденная.

— И за тебя, Зоря, ведь ты тоже славный парень, хотя и не вышло из тебя воина.

— И за премию, — поддержал Захар. — Она тоже военная!

Выпили залпом, как воду. Откуда им было знать, этим людям сурового времени, как надо пить дорогое вино! О таких деликатесах ребята еще и мечтать не смели.

Захмелели быстро.

— Я тебе сознаюсь, Настенька, — говорила Леля, взмахом головы откидывая назад пшеничную россыпь стриженых волос, — когда-то я была влюблена в Зорю… А ты, Ванюша, не гляди на меня зверем!

— Зарэжу! — Каргополов сделал страшное лицо и ухватился за нож.

— Да только он, окаянный, — продолжала Леля, — на меня внимания не обращал.

— А мне-то писал, — Настенька лукаво покосилась на Захара, — что на стройке совсем нет девушек.

— Послушайте, ребята, — перебила Леля, — ведь скоро вторая годовщина нашего приезда сюда. Такое ведь событие! Давайте что-нибудь придумаем насчет того, чем встретить этот день, а?

— Заварить браги бочку! — предложил Каргополов.

— Не говори, Ваня, глупостей.

— А какие же тут глупости? Вон Кузнецовы, аникановская родня, к каждому празднику заваривают сорокаведерную бочку браги. Андрей-то с чего, думаешь, хмельной каждый праздник?

— А где же они берут сахар?

— А черт их знает! Кланька, наверное, ворует, да и сам старик трется постоянно у кухни в рабочей столовой. Он же возчиком там.

— Все это глупости, — отмахнулась Леля. — Я говорю серьезно. Во-первых, давайте общими силами оштукатурим и побелим наши комнаты, чтобы чисто и уютно было. Во-вторых, вы плохо учитесь, Ванюша и Зоря. Давайте напишем договор на соревнование — закончить вам на «хорошо» и «отлично» первый курс техникума. Ведь два года сидите все на первом курсе.

— Ты же знаешь почему, — заметил Захар.

— Знаю, прошлую зиму на Пивани лес штурмовали. А эту зиму?