— Нет, серьезно. — Захар подошел ближе, ласково похлопал коня по мокрой шее. — Мы ищем своего товарища, конника.
— А как его фамилия?
— Корольков. Старший лейтенант Корольков.
— Такого что-то не знаю. Ребята, — крикнул конник, — кто знает старшего лейтенанта Королькова?
— Во втором дивизионе есть Корольков, только он не старший лейтенант, а капитан, командир первого эскадрона, — отозвался голос с речки.
— Вон отсекр дивизиона по комсомолу знает, — сказал красноармеец с узкими глазами.
Захар заприметил в воде смуглого сухопарого красноармейца и подошел к речке.
— Слушай, товарищ, подойди сюда на минутку, — позвал он.
Тот легко вскочил на мокрую спину коня, подъехал к берегу.
— Что такое?
— Будь другом, объясни нам, как найти Королькова? Мы из танковой части, по соседству стоим. Пять лет не видели дружка…
— Тут с километр будет, проплутаете долго, — задумчиво сказал отсекр. — Ну уж так и быть, браткам-танкистам надо помочь. Хорошо вчера вы давили самураев. Побитых много у вас?
— Двадцать три. Шестеро сгорели вместе с танками.
— У нас поболее будет. Что сказать-то Королькову, если он живой?
— Скажите, Агафонов и Жернаков ждут…
— Пожалуй, надо все-таки подседлать, по лесу ехать.
Он быстро оделся, отвел коня к коновязи. С завистью наблюдал Захар за тем, как он расторопно седлал коня, ловко вскочил в седло, с места взял крупной рысью.
Томительно тянулось время, пока Захар и Агафонов ожидали вестей из второго дивизиона.
— А вдруг убит или ранен? — думал вслух Захар.
— И то возможно, — соглашался Агафонов. — Бой был нешутейным.
Они не сводили глаз с того перелеска, в котором скрылся конник. Там долго никто не появлялся, а друзьям казалось, что они ждут уже целый час. Наконец из зарослей выскочил знакомый всадник. Не сбавляя рыси, он подскакал к ним, радостно сообщил:
— Нашел! Что же сразу не сказали, что вместе курсантами служили? Он аж подпрыгнул, когда услышал! Сейчас прискачет.
Не прошло и пяти минут, как из перелеска вылетел всадник на высоком рыжем коне. У палаток он осадил коня, спросил о чем-то и пустил скакуна рысью к берегу, где сидели Захар и Агафонов. Они встали, одернули гимнастерки, не спуская глаз с приближающегося всадника. Знакомая посадка! Да, это Вася Корольков! И как же он весь слился с конем, как ловко сидит! Еще издали разглядели его лицо, загорелое до черноты, а когда-то было, как у девушки, нежным, белым. Плотная фигура затянута в кавалерийские ремни, слева — клинок и полевая сумка, справа — пистолет. До боли знакомая старым конникам командирская экипировка.
— Братцы, вы ли это?! — закричал Вася, на ходу соскакивая с коня. На глазах вдруг блеснули слезы.
Трудно видеть мужские слезы, даже если это слезы радости…
Корольков долго тискал друзей в своих объятиях. Конь терся мокрым храпом о его спину, лязгая передним копытом по гальке.
Потом отошли к голой колодине-выворотню, принесенной разливом реки, и уселись рядком.
— Ну, кто бы мог подумать, кто бы мог подумать!.. — время от времени восторженно восклицал Корольков. — Встретиться — и где!.. — Он отпустил подпруги коню, достал из переметной сумы офицерского седла флягу, круг колбасы, полбуханки хлеба, три солдатские кружки.
— Принимай, Захар, у дивизионного каптенармуса выпросил ради такого случая.
— Это добре! — крякнул Агафонов, потряхивая флягу. — Спирт?
— Спирт. Давай, Гриша, орудуй.
Выпив, ударились в воспоминания. Кого и чего только не вспомнили! И смешное, и горькое, и радостное, и печальное. За эти два часа перед каждым прошла вся его жизнь.
Когда настало время расставаться, Захар попросил:
— Вася, дай я хоть посижу в седле.
— А чего же! — Корольков охотно подал повод. — И добрый же конь, братцы! Никогда еще такого не было у меня, от комдива перешел ко мне. Второй год езжу.
У Захара радостно напряглись, запели все мускулы, когда он взялся за луку и гриву коня. Даже малейшей тяжести не почувствовал он в теле, вскакивая в седло.
— Гляди-ко, да ты будто и не слезал с коня! — изумился Корольков.
— Тоскую, Вася, всегда тоскую… Так бы и не сходил с седла.
Захар тронул каблуками рыжие бока, конь заплясал на месте, прошелся иноходью по кругу. Захар попросил у Королькова клинок, легко снял пару лозин, вздохнул: «Не хочу бередить душу!» — и спрыгнул на землю.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Лежа на верхней полке и прислушиваясь к перестуку колес, Захар долго не смог уснуть. В беспорядке проплывали картины воспоминаний, а он все думал, думал, мысленно вглядываясь в шеренги запыленных краг и ботинок, торчащих носками кверху из-под брезента, в серебристую сталь клинка Васи Королькова. Захар понимал, чувствовал: какая-то незримая грань пролегла в его жизни между всем тем, что осталось позади, и тем, что смутно виделось теперь в будущем. Захар как бы прозрел и понял, что жизнь куда сложнее, ярче, драматичнее, чем до сих пор он считал. Боевая «романтика» начисто испарилась при виде сгоревших танков и обугленного человеческого тела.
И впервые в жизни Захар лицом к лицу столкнулся с жестоким, беспощадным, бесчеловечным миром — миром врагов. И оттого еще светлее стало для него все, чем он жил, что окружало его на этих милых сердцу просторах, под голубым сводом небес. Как все дорого ему теперь! С обостренным чувством жажды мечтал он отдаться любимому делу — строить, строить, строить! И познавать! О, как мало узнал он в свои двадцать семь лет! Жажда новых знаний клокотала у него в душе.
Чувство радостного обновления не покидало его всю дорогу до Комсомольска. Даже люди казались ему другими — добрыми, родными, и каждому хотелось улыбнуться.
На хабаровском вокзале он услышал по радио «Славянский танец» Бородина и сказал Агафонову:
— Подожди, Гриша, посидим.
— Что такое? — не понял тот.
— Слышишь, «Славянский танец». Не могу равнодушно слушать.
— А слышишь хорошо?
— Немного мешает звон в правом ухе. Но я уже привык к нему, делаю «поправку на шумы»…
В городском парке Захар любовался красками поздних цветов, с трепетным чувством впитывая прелесть их нежнейших тонов и оттенков.
А потом в оставшееся до посадки на пароход время он ходил по книжным магазинам. В течение суток, пока пароход шел до Комсомольска, Агафонов устал от молчания, потому что Захар как зарылся в учебники, так и не отрывался от них.
— Не поеду с тобой никогда! — ворчал Агафонов за обедом, поглядывая на друга, уткнувшегося в книгу.
…Пароход пришел в Комсомольск уже в сумерки. Какова же была радость Захара, когда он увидел в толпе встречающих родные лица — Настеньку с сыном на руках и Лелю Касимову с Наташкой. Захар почувствовал, как слезы застилают глаза, и украдкой смахнул их, делая вид, будто поправляет кепку.
Первой кинулась к нему Наташка, завизжав на весь дебаркадер.
— Папочка!.. Тебя не убили, папочка, нет? — спрашивала она, поворачивая мягкими ладошками его черное от загара лицо то в одну, то в другую сторону. — А у меня есть братик, такой красивенький!..
Этот братик беспробудно спал и не изволил проснуться даже тогда, когда впервые в жизни оказался на руках отца.
— Ну как твое ухо, Зоренька? — было первым вопросом Настеньки. — Слышишь?
— Немного позванивает.
— Болит?
— Почти нет, — приврал Захар. На самом деле время от времени от боли начинало разламывать голову. — Врачи говорят, что через полгода все пройдет, только слух будет ограниченным.
— А как тот ваш командир танка?
— Перед отъездом ходил к нему в госпиталь. Ничего не слышит и даже вроде умом тронулся. Но врачи надеются, что это пройдет.
На набережной их ждала новенькая «эмка» — легковая машина, только что полученная горкомом комсомола.
— А где Иван? — спросил Захар.
— У него там сейчас такое!.. — Леля безнадежно махнула рукой. — Городская комсомольская конференция идет. Ванюша прибежит, как только закончится вечернее заседание. Тогда и расскажет все.