Сидящий за письменным столом крутит хмуро балдой, взводит глазенки к потолку – ну до чего ж, мол, народ бестолковый – ему говори, говори – все как в вату, не в состоянии понять простейшее.

– Вот смотри, милый: чтоб я тебе заплатил… ну, чтоб заплатил тебе я деньги – понятно, да? – я должен иметь эти деньги. Это ж элементарно. А у меня их, денег – нету. Андерстенд?

Одежка у мужичка ну очень не дешевая, и котел наручный не из тех, что в подземных переходах за копейки продаются; еще гайка здоровенная – золотая с черной вставкой. А еще на столе рядом с папками мобила с антеннкой (по тем временам мощный индикатор крутости). Сукин сын, он даже не пытается придать внешности своей ту безденежность, о которой бубнит.

Ну почему… почему я должен вникать в его проблему: перечислено – не перечислено. К тому ж, как мне шепнула некая девица – доброжелатель из его приближенных (и ее, похоже, обидел чем-то), заказчик деньги перечислил.

А даже если и не перечислил… К тому ж перечислил.

Да – нет… Нет – да… Почему меня это должно волновать? Пусть рассчитается со мной, а потом выясняет отношения с теми, кто ему должен. Свою работу – электромонтаж – я выполнил, в полном объеме, а перечислены деньги – не перечислены – не моя проблема.

– Есть такое понятие, милый мой…

– Послушайте, Сергей Иванович, не называйте меня милым…

– Ладно, – вскинул послушно ладошки, – если тебе не нравится – не буду. Так вот, Дыбин… по фамилии нормально? (я киваю – да, нормально)… есть такое понятие: кризис неплатежей. Надеюсь, слышал. Если нет, не слышал, попробую объяснить популярно: икс должен деньги игреку за какой-то объем произведенных работ, должен, но не выплатил; у игрека, соответственно, нет средств, чтоб рассчитаться с зетом; зет же, в свою очередь не может выплатить… Ну и так далее. Ты понял. Нынче даже государство… прикидываешь, Дыбин, даже государство, – потряс пальцем, усугубляя значительность слова, – не имеет возможности разрулить эту проблему. Нет рычагов воздействия на неплательщиков… Соответствующей законодательной базы – нет.

Конечно же я знаю, что сволочное государство частенько не выплачивает – об этом и в телевизоре, и в газетах… Нынче ведь гласность – как бы ничего не скрывается. Только разве мне легче от этого? Разве это отговорка? Почему мне… Почему я… Почему мне за выполненную работу, потраченное время, усилия… Два месяца интенсивного труда! Ну, блин, аж колотит от возмущения. Я ведь не требую чего-то сверх – пусть отдаст мне мои! К тому же, не знаю, как у государства (и знать не хочу), но у этого гада деньги есть. Есть! Есть! Есть бабки у коммуниста вчерашнего, деляги нынешнего, есть, но он тупо не желает отдать мне мое.

Грабеж средь бела дня. Разбой!

И не к кому апеллировать. Просто не к кому. Не к государству же жуликоватому, которое само… Хоть головой о стену бейся – впустую. Скотство! Блядство! Другими словами не выразить!

Коллеги – работяги на мой призыв пойти к гаденышу всем вместе, потребовать заработанное, вплоть до «вытрясти бабки вместе с кишками», прореагировали вяло, точнее, никак. Покуривая «Приму» свою вонючую, бормотали нечто невразумительное, грязно – матерное. Да уж, от коллег бздливеньких помощи не дождешься. Впрочем, это можно было сразу предположить. Удивительно, как только дедушка Ленин сумел в свое время подтолкнуть рабочий да крестьянский классы «на бой кровавый, святой и правый».

Кстати, я не прав – они вовсе не беззащитные, не безынициативные и не лоховатые, наоборот, очень даже ушлые: просчитав такое развитие событий, некоторые замечательно сумели подстраховаться: один свистнул болгарку, другой – перфоратор, третий что-то еще, в белом синтетическом мешке. Это только то, что я знаю…

Между прочим, на тот исторический момент электроинструмент стоил очень недешево, а потому украденное в значительной степени компенсировало последующую невыплату.

Мысль! А почему б мне… И не втихаря, а в открытую… В самом деле, я что, рыжий? Или святее Папы Римского?

Незаметно приближусь к столу и резким движением… Не думаю, что пухнорылый попрется в ментовку – заявление подавать. Хотя, с его-то коммунистической примороженностью… Ну а если даже и напишет – пусть докажет. Ничего такого не было, ни о какой мобилке знать не знаю. А вот он – он мне не заплатил. Зарплату. Мне. Мою. Не заплатил. Вот. Вы, граждане милиционеры, лучше с этим разберитесь.

Нет, о невыплате денег лучше не заикаться. Поймут, что забранная мобилка – месть. Точнее, компенсация. К тому ж, в споре чиновника и работяги менты да суд примут сторону – ясно чью. Это без вариантов. Плюс у гаденыша в ментовке, в суде кумовья да земляки, да бывшие собутыльники – сослуживцы. Не иначе. Нет, нет, никаких мобил. Мобила – это срок.

Но ведь можно ее… Можно ее не себе в карман, а о пол… Со всей дури… Даже не о пол, а о стену, потому как пол деревянный, а стена бетонная… Чтоб ни один умелец потом не смог собрать. Трах – о бетон, и разлетится на куски мелкие симпатичный черный четырехугольник с кнопочками, экранчиком и трехсантиметровым пупсиком – антеннкой. Стоимостью ну очень, очень приличной, очень…

А как же тогда трудовая книжка – ведь не отдаст.

Ну и хрен с ней, с трудовой. Какая на хрен трудовая, когда все вокруг рушится, разваливается, и думать о дне завтрашнем – абсурд. Нанести же контрудар… Прям сейчас, не откладывая в долгий ящик… Компенсировать ущерб материальный торжеством душевным… Да еще каким…

Точно!

Низенько и мягенько я продвинул ногу в направлении письменного стола, подтянул другую. Еще один такой незаметный шажок и затем, подобно кобре…

Видимо, что-то почувствовав, сукин сын взял мобилу в ладонь и, задумчиво поглядев на нее, стал тыкать пальцем в кнопочки – одну, вторую, третью, четвертую.

– Але! – заорал во всю глотку. – Але! Что? – Свел брови в звукоуловительном напряге. – Ну да, я. Ты чего, плохо слышишь меня? Хорошо? Тогда слушай: тут у меня проблемка небольшая: молодой человек требует, чтоб я ему оплатил два месяца работы… Да, разумеется. Уже битых полчаса. Ну да, именно это и пытаюсь втолковать: нет денег, не перечислены. Что? Ну да, именно так, ему на мои объяснения плевать: давай – и точка. Что? Ну да. Да, один. Все ребята с его бригады… точно не скажу, человек пять – шесть… они с пониманием к нашим трудностям, а этот не желает. Да. Все, Биток, жду.

Разъединившись, вздохнул глубоко, выдохнул долго, шумно, поигрывая губами.

– Обещал быть минут через десять. Появится – разберемся. Разберется… Он как раз по этой части. Подожди за дверью.

Не спрашиваю – кто такой Биток, догадываюсь, и от того в верхней части груди появляется тревожный жар.

Нервно переминаясь с ноги на ногу в малюсеньком коридорчике, прикидываю: что ж делать?

Что делать… Что делать… Ну, блин… Перебираю варианты, и ни на одном не могу остановиться.

Вариант самый простой, и, пожалуй, правильный: на невыплаченные деньги плюнуть, и уйти. Сейчас уйти, а чуть позже – денька через два-три – явиться и забрать трудовую.

А еще позже… А когда-нибудь, с божьей помощью попытаться дельце это реанимировать…

Однако логике вопреки, не ухожу, стою, жду.

Что это – упрямство? принцип? А может, некое самоутверждение – я выше страха. Но это глупо, говорю себе, идти наперекор инстинкту самосохранения – глупо. Перед кем я не желаю выглядеть испугавшимся – перед самим собой? Иль перед этой сволочью?

Черт, чтоб не пожалеть потом…

Ну и хрен с ним, обрываю себя, пусть пожалею. Но иначе не могу.

Явился. Стандартный типаж профессионального выбивальщика денег: черная футболка плотно облегает мышечные дюны, поверх футболки толстая желтая цепура с массивным крестом; свободного покроя джинсы, плотный запах парфума. Дорогой и удушливый – запах тревоги, страха.

Уже входя в дверь, то есть, находясь ко мне спиной, подал знак рукой: за мной. И я зашел.

Штанишки, рубашечка, обувка – все старенькое, застиранное, мятенькое, толь с секондхэнда иностранного, толь с чужого плеча отечественного. Ну да, частенько некто сколь сердобольный, столь упакованный положит рядом с мусоркой хоть и мало ношенное, но здорово надоевшее – носи кто не гордый, пользуйся. А этот тип, что напротив меня, Биток нынешний, уж никак не из гордых.