– Игорек, что за манера у тебя… Прекращай словоблудие, давай по существу.

– Ну чё ты… Ну такой, прям, чуть что – раздражаться. Я и так по делу. Мы тебе ничего плохого не сделали, мы с тобой все честно, благородно, поэтому…

– Что «поэтому»?

Недолгая пауза заполнена извилистой игрой пальцами.

– Поэтому с тебя причитается.

– Причитается… Ах, вот что… И сколько?

– Сотни три. – И через секунду: – Ладно, давай две – и хватит. Мы ж не горлохваты какие, мы нормальные люди. Все по справедливости и тебе не накладно. Разве твое здоровье не тянет на пару сотен? Я думаю, на больше тянет.

Я предполагал, что эти двое не удовольствуются полученными от Славика деньгами, поэтому и звонок Игорька, и названная им «справедливая» сумма не стали для меня неожиданностью.

– Ну что ж, Игорек, я тебя понял. Теперь ты постарайся понять меня. Улавливай. Нас три стороны: я, вы двое и Славик. На сегодняшний день все три стороны довольны. Я – потому, что, как ты говоришь, жив – здоров. Зубы, ребра, черепно – мозговая коробка, мышечные ткани – все цело, невредимо. Вы двое довольны, потому что получили от Славика оговоренную сумму, в полном объеме. И третья сторона – Славик. И он доволен, ибо находится в полной уверенности, что заплатил вам не зря, что вы основательно повредили мне организм. Улавливаешь?

Ненадолго задумавшись, тянет носом воздух, кивает.

– Ну да, типа того.

– Но вы не желаете, чтоб на этом дело закончилось, и вот тут могут начаться проблемы. Ты и твой невидимый прапор желаете получить еще две сотни с меня. А ведь если я выделю вам хоть что-то, вы с меня потом ни в жизнь не слезете.

Здесь Игорек пробует что-то возразить, но я жестом останавливает его.

– Итак. Если вы станете давить на меня, я делаю вот что. Иду к Славику и рассказываю ему о том, что вы меня не трогали, а полосы пластыря на моем лице были туфтовыми. Но это не все. Я оказываю давление на Славика с помощью людей… как бы объяснить тебе, чтоб понятно было… чуток покруче твоего прапора, есть у меня такие, ты уж поверь, и Славик любезно указывает нам твой адресок. Сомневаюсь, что он из тех, что ни в жисть не предадут, не заложат. Ну а дальше… Дальше нам и идти далеко не надо, ты ж ведь с ним в одном доме проживаешь. Кстати, с кем проживаешь? С мамулей? С сестричкой? Отец, наверное, давно вас бросил – ну как, угадал? У него уже давно другая семья… Продолжить дальше? Развернуть картину собеседования неких граждан – ну очень серьезных – с тобою, а, возможно, и с твоей родней?

Думаю злорадно: ну как, тварь, каково тебе, когда твоих родственничков в таком контексте упоминают?

Задергалась румяная щечка, и долго не перестает дергаться. Но на сей раз не улыбкой.

– А ведь на сей момент и волки сыты, и овцы целы – полнейшая идиллия.

– Это кто – овцы, мы, что ли? – раскрывает наконец рот.

– Милый, да что ты, в самом деле… Это образное выражение. Надеюсь, ты знаешь, что такое «образное выражение»?

Опять молчок, завис безответно мой вопрос. Елозит пальцами по щекам, по подбородку. Похоже, требуется помощь.

– Короче, Игорек, давай вот как поступим. Я сейчас угощу тебя бутылочкой пива, и себе заодно возьму, ты ж давно хотел со мной в компании попить пивка, и будем считать, что мы краями. Согласен?

Посопев с минутку, что-то про себя прикинув, буркает:

– Согласен.

И вскоре, взяв себя в руки, тянет рот в улыбочке как бы дежурной.

– Только ты это, Юр… ты без обид, ладно?

– Ладно, Игореша, и ты – без обид.

Черт, совсем недавно я этими же фразами обменялся… Но с кем? Ах, да, со Славиком.

И уже перед расставанием.

– Знаешь, Юра, ты запиши на всякий случай мой телефон… Если какие проблемы, в смысле, надо помять кого там – звони. Качество исполнения гарантирую. Прапор мой всегда готов в бой.

– Вообще-то, Игорек, в случае чего мне есть к кому обратиться, я ж тебе об этом, помнится, рассказывал (ерунда, никого такого у меня и близко нет).

– Да, ты говорил, я помню. Просто знаешь, всякое в жизни бывает, может на какой-то момент лучше будет ко мне.

– А знаешь, ты прав, – киваю в ответ. – Если вдруг что-то такое непредвиденное – мало ль что в жизни случиться может, – обязательно обращусь. Непременно. Говори номер.

Время – времечко…

Да, он, Биток. Но как изменился, как изменился… Насколько соответствовал кличке тогда, настолько ныне… Тот был здоровым, мощным, громогласным, этот – тихенький и смурной. Шейка против прежней вдвое тоньше; щеки потеряли упругость, плохо выбриты; глазенки припухшие и потухшие – типичный завсегдатай вонючих пивных, заплеванных дворовых лавочек, а в утренние часы – узеньких коридоров поликлиник и собесов. Но те же заостренные скулы, выпяченная челюсть, чуток проваленный нос, а главное, переломанные, бесформенные уши – этакая увеличенная проекция пережеванной и выплюнутой жвачки.

Иль не он?

Он, он, Биток. Тот самый, что когда-то швырял меня на ламинатный пол офиса, словно утяжеленный брезентовый манекен, используемый «классиками» и «вольниками» для отработки бросков. Иль нет, не манекен, а чучело, да, чучело – так это у борцов зовется.

Давненько это было… 2012 минус 1993… нет, минус 1994… да, то был 94-й… получается 18.

18 лет, подумать только. Ах, Время – Время – Времечко.

Девяностые… Вспомнить и вздрогнуть.

Все и вся разваливается, развалившееся растаскивается – по карманам, по домашним антресолям, по складам, по счетам в оффшорных зонах, и тут главное – не прохлопать, не упустить момент.

Кто-то тянет в сарай мешки кирпичей, ведра краски, рулоны рубероида; кто-то детали от военной самоходки – может когда-нибудь и сгодятся; кто-то общественную баню заграбастал в частную собственность, а в придачу к ней суденышко рыболовецкое; кто-то землицы урвал шмат здоровенный, с лесами на нем и водоемами; ну а кто-то – кто-то целое государство.

Впрочем, хватануть – это лишь часть дела, не менее важно – удержать, чтоб из рук не вырвали. Народец нынче хваткий, озлобленный – не просто вырвет, а с руками вместе.

Нового ничего – ничегошеньки не создается, на месте разваленного и разворованного – ничего. Работы нету, денег нету тоже. Вернее, деньги есть, но они уже не то, чем должны быть – эквивалентом товара. Потому как производится его, товара, уж очень мало – всем не хватает. Особенно проблемно с едой – полки продуктовых магазинов полупусты. Не то, чтобы голод, но близко.

По улицам склоняются бесцельно, на бордюрах и ступенях заплеванных сидят упившиеся, обкуренные, грязные, мутноглазые.

С какого-то момента все стало зыбким, хрупким, рассыпчатым, и пришло понимание: жить следует днем сегодняшним, о завтра думать – пустое, оно может и не настать – завтра.

Жизнь – сказал мудрец – есть способ существования белковых организмов. Вот уж точно – способ существования…

На производствах сокращения, сокращения… Сокращают десятками, сотнями, заводами, поселками, городками… Раньше только слышали это слово – безработица, а теперь она – наша действительность.

Впрочем, даже если и нашел ее – работенку какую-никакую, пусть разовую, даже если выполнил ее сполна, то вовсе не обязательно, что тебе за нее заплатят. Сначала государство перестало платить своим работничкам, а чуть позже почин этот с великим энтузиазмом подхватил деляга – частник. Платить работягам стало считаться как бы плохим тоном. Как бы: надо быть полным болваном, чтобы платить, если можно не платить.

– Ну что ты, милый, – вздохнув, сказал мне работодатель мой, – что ты, в самом деле… Я тебе объясняю ситуацию, а ты меня словно не слышишь. Нету денег, понимаешь, нету. Деньги за работу, что ваша бригада выполнила, заказчиком не перечислены. – И еще раз, по слогам. – Не пе-ре-числены, понимаешь? То есть, мне тебе платить – не из чего. Ни тебе, ни ребятам из бригады, ни еще кому. Нету денег.

– Но почему это меня должно волновать, Сергей Иваныч, – повторил я в очередной раз. – Ваши проблемы с заказчиком – это ваши проблемы, а я работу выполнил, и мне заплатить вы обязаны. Я два с лишним месяца по девять часов ежедневно, и вы мне каждый раз: потом, потом, через две недельки, через недельку, через пару дней… И сейчас: не заплачу, потому как не перечислены… Отдайте мне мои деньги! За два месяца. Отдайте, и я уволюсь.