Буквы стали расплываться в глазах госпожи Брюло, когда она читала фразу «я попросил прощения у своей старой матери», а дойдя до того места, где Бризар призывал всю компанию еще раз вспомнить о нем, она расплакалась, закапав письмо слезами. Может быть, она вспомнила своего сынишку, который был похоронен на сельском кладбище. Как всегда в минуты сильного душевного волнения, она подозвала Чико, который тотчас прыгнул ей на плечо и чуть не выхватил банковский билет.

— Будь умницей, маленький проказник, — уговаривала госпожа Брюло обезьянку слегка охрипшим голосом. — Это от господина Бризара и тебе ни к чему.

Она тщательно спрятала деньги и пошла показывать письмо супругу.

— Несомненно, — сказал Брюло серьезно, — это настоящее завещание. А банкнота действительно вложена?

— Разумеется, — ответила мадам, ощупывая карман. — Как мило с его стороны вспомнить еще и об этих нескольких франках, правда?

— Конечно, — признал Брюло. — Но все же я не очень удивлен, он всегда был вполне порядочным человеком. Будь уверена, от Мартена этого не дождешься. Он слишком труслив, чтобы пойти на самоубийство.

— Прочти его вслух за столом, — посоветовала мадам. — Оно того стоит. Я не могу. О постскриптуме надо умолчать, это не их дело.

— Но, зачитав письмо, я должен буду показать его всем. Разве ты не понимаешь, что каждый захочет подержать его в руках? И что тогда получится? У людей возникнут подозрения.

— Отрежь тогда постскриптум, — сказала госпожа Брюло.

Нотариус взял ножницы, разрезал письмо пополам, после чего сунул верхнюю половину прощального привета Бризара во внутренний карман.

— Не читай его сразу же, — решила она. — Венгерки опять опоздают. Лучше после супа, когда все будут в сборе.

Луиза вернулась с известием, что труп заберут завтра утром, а следом за ней пришел комиссар полиции, который знал супругов Брюло лично и поэтому постарался уладить дело как можно быстрее и проще. Он допросил свидетелей, а именно супругов Брюло, Алину, Луизу и польку, которую, оказалось, звали Анна Крупинская, а секретарь записал их показания. После этого оба ушли, забрав с собой револьвер.

Между тем постояльцы один за другим возвращались домой и ахали, услыхав новость. Сильнее всех переживали венгерские дамы, которые еще долго обсуждали происшествие на своем странном языке. Что касается норвежца, то ему никто не мог растолковать, что же, собственно, случилось. Он никак не предполагал самоубийства и запутался между французским словом «mort»[7] и английским «more»[8], ибо он начал изучать еще и английский. Госпоже Брюло удалось наконец объяснить ему с помощью сложной жестикуляции глухонемого, что господин с длинной бородой, который столовался в «Вилле» и сидел на этом месте, застрелился. В заключение она покачала головой и несколько раз прищелкнула языком. Асгард все понял и спросил, в доме ли это случилось, и госпожа Брюло показала на сад. Тогда он сказал: «Это очень печально. Так не следовало делать». Он действительно так думал, ибо всегда говорил то, что думал.

Как и было условлено с женой, после супа господин Брюло встал, откашлялся и произнес небольшую речь. Луиза в это время ходила на цыпочках и гораздо тише, чем всегда, меняла тарелки.

— Дамы и господа! Прошу прощения за то, что я на минуту прерву ужин, но на меня возложена обязанность передать вам последний привет того, кто в течение трех лет был одним из самых верных гостей за столом нашей «Виллы». Дамы и господа, вы все уже, конечно, догадались, что я имею в виду господина Бризара, который сегодня перед ужином в расцвете своих сил покончил жизнь самоубийством в саду «Виллы», выстрелив себе в рот. Тело, дамы и господа, временно покоится в комнате мадам Жандрон (при упоминании ее имени старуха поклонилась) и будет увезено завтра рано утром, если не возникнут непредвиденные затруднения. Господин Бризар, который был вашим общим другом, перед тем как умереть, думал о вас, что явствует из следующего письма, оставленного им. «Дорогие друзья, умирая, я чувствую себя обязанным от всего сердца сказать вам свое последнее прости. Друзья, жизнь — ад, и мы, пролетарии, должны за все расплачиваться. Вот почему я кончаю с ней, но одновременно выражаю надежду, что вы все встретите на своем пути только розы. Я ни к кому не питаю ненависти, и я попросил прощения у своей старой матери. Прощайте все, кто часто сидел со мной за одним столом. И когда вы сегодня вечером снова соберетесь и будете приятно беседовать друг с другом, то вспомните еще раз вашего верного Гюстава Бризара». Вот и все.

Воцарилась минутная тишина. Господин Брюло сел, и Луиза, почтительно стоявшая в дверях, стала подавать следующее блюдо. Все были очень растроганы, даже Асгард, понявший лишь половину, ибо, зная, что Бризар мертв, он догадался, что это было надгробное слово. Мадемуазель де Керро смахнула слезу и посмотрела на норвежца, словно хотела сказать: «Не вздумай последовать его примеру».

Первой заговорила госпожа Дюмулен. Она выразила удивление по поводу того, что количество самоубийств неуклонно растет, особенно в крупных городах.

— Да, — подхватила Мария, которая осмелилась заговорить, ибо торжественность момента обязывала забыть старую вражду. — Это удивительно, как вы справедливо заметили.

Госпожа Дюмулен пользовалась уважением, и дружба с ней никогда не повредит.

— И все же самоубийство старо как мир, — все еще несмело добавила полька.

— Конечно, — подтвердила госпожа Дюмулен. — Достаточно обратиться к истории. Это началось в самые давние времена. Сократ, например, отравился.

— Однако это не было самоубийством в буквальном смысле слова, — поправил Кольбер, у которого случайно сохранились какие-то воспоминания. — Если я не ошибаюсь, он был приговорен к смертной казни. Были, конечно, смягчающие обстоятельства, и поэтому ему разрешили самому привести приговор в исполнение.

— Ай да Кольбер, — засмеялся господин Брюло, подавая яблоко госпоже Жандрон. — Держитесь, госпожа Дюмулен.

— Я не боюсь, — сказала госпожа Дюмулен. — Я ведь знаю нашего милого Кольбера. Это ничего не меняет. Он же выпил кубок с ядом и таким образом совершил настоящее самоубийство. Кстати, вспомните того римлянина, который в ванне перерезал себе вены и истек кровью. Может быть, это тоже не самоубийство, господин Кольбер? — спросила она язвительно.

— Ну, тут я не стану спорить.

— Но тогда что же говорить о Сократе!

Все это время мадемуазель де Керро с беспокойством поглядывала на норвежца, а когда заговорили о римлянине, перерезавшем себе вены, она не смогла больше сдерживаться и наступила ему на ногу, после чего Асгард отодвинул стул, чтобы посмотреть, что происходит под столом. Чико, сидевший на плече своей хозяйки, пытался достать до волос госпожи Жандрон.