На сей раз ответ заставил себя ждать дольше, и Луиза решила, что это из-за листа с загадочным чернильным пятном. Над ним Перре пришлось, наверное, поломать голову. Но все же письмо наконец пришло, и Луиза отправилась с ним в комнату Рихарда, который был в это время в конторе, чтобы там распечатать его. Она заперла дверь, села на кровать и прочла:
деньги получил, все в порядке. Пиши чернильные пятна исследовал и могу теперь сообщить следующее:
Dominus tecum![9]
Вы родились под созвездием Рака. На вашу судьбу влияют также Большая Медведица и кометы — двое мужчин будут пытаться завоевать ваше сердце. Один почти брюнет, второй почти блондин. Один из них, видимо, родился в Париже, второй, видимо, нет. Что бы вам ни подсказывало сердце, не отвечайте блондину взаимностью, ибо брюнет назначен судьбой успокоить ваше сердце. С ним ваше счастье обеспечено, если только Венера не отвернется от вас. Остерегайтесь ночной поездки на поезде и нищенки с саквояжем.
Если вас интересует продолжительность вашей жизни, а также средства борьбы с вашими врагами, то пришлите мне еще три кляксы и перевод на десять франков.
Под письмом стояла одна буква П. и больше никакой подписи.
Луиза была в полной растерянности. Под созвездием Рака! Да, она всегда любила раков, так что тут есть какая-то связь. Но почему Большая Медведица и кометы вмешались в ее судьбу, оставалось загадкой; эта Большая Медведица просто пугала ее.
Блондин — это, конечно, Рихард, который родился не в Париже и даже не во Франции. Но брюнет? Какое неприятное предсказание! Почему не наоборот? Да и не такой уж он, Рихард, блондин, думала она. И все же она должна была признать, что его волосы никак не назовешь черными, как она ни старалась мысленно сделать их чернее. Брюнет должен венчать ее сердце. Да, это вытекало из того пятна, которое напоминало сердце в короне. А все остальное шло от той несчастной бумажки с загадочной фигурой. Надо было послать первые листки, как она и хотела сначала, или пятый — с пятном, похожим на пламя свечи. Но она их порвала, и вообще уже поздно. Ночная поездка на поезде и нищенка с саквояжем произвели на нее меньше впечатления, так как, еще не дойдя до этого места, она уже почувствовала себя глубоко несчастной. Во всяком случае, ей надо учесть это предупреждение. В памяти мелькнула нищенка из Тюильри, но у той не было саквояжа. Нового перевода Луиза не послала, ибо ей было безразлично, сколько она проживет и что затевали ее враги. Ее огорчение было велико, но пока слезы капали из ее глаз, любовь к Грюневальду разгоралась все сильнее.
Луиза решила предпринять последнюю попытку к спасению, откровенно вручив свою судьбу любимому человеку. Пусть он уезжает, пока она не сдалась ему окончательно, если не уверен, что будет любить ее всю жизнь. Она не найдет слов, чтобы сказать ему это, а ее взглядов он, казалось, не понимал, хотя все это в них было ясно выражено. Поэтому она решила написать ему письмо и не оставаться с ним наедине, пока не получит ответа, иначе он опять станет целовать ее, и тогда она совсем потеряет голову. После ужина она положит письмо ему в комнату, и он найдет его вечером перед сном. Завтра она отпросится в Рамбуйе навестить сынишку, который прислал ей открытку, спрашивает, не больна ли она, ему, мол, кажется, что в последнее время она пишет значительно реже, чем раньше. Это ему, конечно, дядя подсказал. Тогда у Рихарда будет целый день для принятия решения, и слава богу.
Она осуществила свой простой план, как и задумала, и когда поздно вечером Грюневальд вернулся домой и зажег свет, чтобы раздеться, он нашел на подушке лиловенький конвертик, на котором значилось:
«Вилла роз».
Господину Грюневальду.
Немец сразу понял, от кого письмо, и был приятно удивлен. Он достал перочинный нож, вскрыл конверт и вынул содержимое. Когда он развернул листок, из него что-то выпало. Он поднял, это оказалась фиалка, он понюхал и нашел запах чудесным, хотя и предпочитал искусственные цветы, потому что они не вянут. Прикрыв текст рукой, он прочел лишь первое и последнее слова: «господин» и «любимый», а затем отложил письмо, не читая, на ночной столик, разделся и лег в постель, так как был по натуре лакомкой и вел себя, как маленький мальчик, которого угостили клубникой — оставил самые крупные ягоды на закуску. Наконец он стал читать:
извините меня, что я осмелилась войти в вашу комнату, чтобы положить это письмо, так как я должна написать вам, что меня тревожит. Вы говорите, что любите меня и просите быть вашей. Но у меня предчувствие, Рихард, что Вы меня скоро бросите. И это понятно. Вы служите в крупной конторе, знаете все иностранные языки и не известно, что из Вас еще выйдет. И как Вам тогда жить с девушкой моего круга! Возможно, скоро вы вернетесь к себе на родину, и тогда я останусь здесь одна, так как Вы не решитесь взять меня с собой. Конечно, в Вашей стране скажут: на что ему эта простая женщина… Служанка, которая к тому же побежит за Вами, не будучи замужем. И все же, Рихард, Вы знаете, что я не плохая, как многие другие гулящие. Я горячо любила своего мужа и никогда не думала, что смогу полюбить другого мужчину так, как люблю Вас. У меня есть сынок, и я скорее умру, чем дам повод ему когда-нибудь сказать, что у него была плохая мать. Поэтому, Рихард, я прошу Вас не обманывать меня и лучше уехать отсюда подальше, ничего не говоря мне, если Вы считаете, что мы рано или поздно должны расстаться.
Жду от Вас письмо завтра вечером, обнимаю тысячу раз.
Завтра я целый день буду в своей деревне, так что не ищи меня, любимый.
Грюневальд был доволен. Теперь он знал, что у него есть возлюбленная, которая целиком в его власти. Ведь это очень здорово, когда можешь распоряжаться чьей-то судьбой, и наконец он получил такую возможность. Но письмо разбудило в какой-то мере и его совесть, и он даже на мгновение подумал, что, может быть, нехорошо заставлять ее проливать слезы и страдать ради коротких минут наслаждения.
Размышляя обо всем этом, он взял карандаш и подчеркнул семнадцать орфографических ошибок. Четыре он пропустил, так как сам не знал, как писать правильно. Затем он уснул, и во сне исчезли колебания, угрызения совести и прочие глупости и не осталось ничего, кроме здоровой молодой женщины. Взор ее горел, и жаркое дыхание благоухало ароматом фиалок. Луиза лежала внизу.
Она слышала его шаги, когда он возвращался домой, и через все стены «Виллы» чувствовала, как он вскрывал письмо. И она дрожала от страха при мысли, что он выполнит ее просьбу и уедет, пока она будет у матери, которая все время занята стряпней, или у своего мальчика, которому вообще-то интереснее играть с товарищами.
Проснувшись, Грюневальд еще раз прочитал письмо. Умываясь, он пытался напевать «Выпьем, ей-богу, еще», хотя ему все время приходилось закрывать рот, чтобы в него не попала мыльная пена.
На лестнице он встретился с норвежцем, который улыбнулся ему вместо приветствия.
На Асгарде был светло-синий костюм и ярко-красный галстук. Он направлялся на прогулку.
— Spazieren?[10] — спросил Грюневальд.
— Да-да, — бодро ответил норвежец. — Пойдемте вместе.
Норвежец и немец постепенно сдружились, чему особенно рад был Асгард, так как со всеми этими французами ему было невыносимо трудно в области языковых контактов. К тому же никто из постояльцев уже не пробовал объяснять ему что-либо словами, и если кто-то и ощущал необходимость из вежливости поинтересоваться мнением норвежца по тому или иному поводу, то бесцеремонно устремлял на беднягу вопросительный взгляд, и тот должен был догадываться, что же имелось в виду: «Вы тоже консерватор?» или «Вы тоже предпочитаете спаржу цветной капусте?» В таких случаях Асгард отвечал улыбкой или отрицательным кивком своей светловолосой головы, давая понять, что он в этом не очень разбирается. Французский язык Грюневальда, к котором сохранялись немецкие гортанные звуки, норвежец понимал значительно лучше, к тому же он еще прилично знал немецкий.