Рихард оглянулся на дверь, нет ли какой опасности.

— Скажите, — попросила Луиза, поворачивая к нему голову.

Алина подошла к окну и позвала Берту, чтобы показать ей что-то такое в темноте.

— В половине десятого на углу у часовни, — прошептал он.

— Извините, господин Грюневальд, — ответила она слабым голосом, — но вы совсем не угадали.

Услышав ее ответ, Алина и Берта снова вернулись к столу, Луиза пыталась улыбаться.

— Значит, я ошибся, — сказал Грюневальд.

— Подайте милостыню, дети мои, — донеслось с улицы, и рука протянула в окно мешок. Пришел отец Франциск, главный нищий «Виллы».

— Тут как тут, старый бездельник, — беззлобно выбранила его Алина, принимая мешок.

— К вашим услугам, мое сокровище, — отвечал попрошайка.

Алина открыла буфет, вытащила разные объедки и стала складывать их в мешок.

— Поменьше картошки, дитя, увещевал отец Франциск.

— Ты еще не кончила? — спросила Алина Луизу.

— Я не хочу, у меня сегодня нет аппетита.

— Тогда давай сюда эту куропатку, — сказала Алина, сунула куриные ребра в мешок и подала его в окно владельцу.

— Бог да вознаградит тебя, — прозвучало в ответ, после чего фетровая шляпа исчезла в темноте.

Мадемуазель де Керро покинула парадную залу и заковыляла по коридору к себе в комнату. Стук ее левого ботинка на толстой подошве разносился по всему дому. На миг ее бледная восковая физиономия заглянула в стеклянную дверь кухни — она с удовольствием подсмотрела бы какую-нибудь интимную сценку, так как сама уже не могла быть ее участницей.

Грюневальд встал, попрощался и ушел. Как раз пробило девять часов.

Луиза была благодарна девушкам за чуткость. Поэтому она подвязала передник и, пока Берта, выполняя свою обязанность, провожала госпожу Жандрон наверх, помогла Алине мыть посуду.

Около половины десятого она ушла из «Виллы». На углу у часовни ее уже поджидал Грюневальд. При ее приближении он вынул из кармана письмо и сделал вид, что читает. На лице Луизы играла счастливая улыбка. Ответил он устно, идя с ней рука об руку по тихим улицам. Ответ состоял в основном из слов «сокровище», «ангел», «навечно» и тому подобных. Тут же была дана клятва.

Около полуночи они вернулись к часовне, и в темном уголке еще раз были взвешены все «за» и «против». Рихард говорил, а Луиза, тесно прижавшись к нему, смотрела ему в рот. Наконец Грюневальд подвел итог обсуждению, задав тихий вопрос, на который ответа не последовало. После этого оба вернулись в «Виллу роз» и поднялись по лестнице в комнату Рихарда. Немец шел впереди, как и положено, а Луиза следом, соразмеряя свои шаги с его, так что мадемуазель де Керро, которая еще не спала и ворочалась в своей постели, подумала, что наверх поднимается один человек.

Грюневальд запер дверь, зажег свет и посмотрел на нее.

— Ты боишься, — сказал он, вешая шляпу на ручку двери, чтобы прикрыть замочную скважину.

— Да, — призналась она.

Поздно ночью Луиза спустилась по лестнице. Она шла в одних чулках, неся ботинки в руке. Сердце ее замирало, когда она проходила мимо комнаты, где блаженным сном спали в обнимку господин Брюло, госпожа Брюло и обезьяна.

Ужин десятого мая госпожа Брюло ежегодно превращала в чествование госпожи Дюмулен из Тегерана, которую звали Антуанетта и которая платила восемь франков в день. Именины остальных постояльцев в «Вилле» не праздновались. Правда, госпожа Жандрон могла бы тоже рассчитывать на подобное внимание, ибо платила еще больше, но она не оценила бы этого, ибо ей было уже не до всяких таких глупостей. Никто и не знал, что ее звали Анна Маргарита Роза де Жандрон, и никому не приходило в голову, что и ее когда-то ласкали и называли Мег — в те времена господа, теперь похороненные и съеденные червями, еще носили черные фраки.

Праздник в честь госпожи Дюмулен отличался от обычного ужина в первую очередь салфетками, которые не просто лежали возле тарелок, а стояли в виде изящных кардинальских шапок. Затем дешевым букетом, украшавшим место именинницы, и, наконец, большим тортом, на котором буквами из постного сахара было выведено «Антуанетта» с размашистым завитком внизу. Последние три года даже пили шампанское, и все благодаря светлому уму госпожи Брюло, которая нашла разрешение труднейшей проблемы, как ей еще шикарнее обставить праздник и заодно подработать на нем в награду за свои труды. По зрелом размышлении она посвятила в свой план Кольбера, господина, который учил Асгарда французскому, и договорилась с ним о следующем. Обычный ритуал празднования начинается с короткого, но прочувствованного поздравительного слова, после чего сразу же подается торг. В порыве воодушевления, которое неизбежно охватывает людей в таких случаях, Кольбер вдруг выставляет бутылку шампанского, за которую он, разумеется, не платит. Этот расход госпожа Брюло берет на себя. Другие мужчины чувствуют себя морально обязанными последовать примеру Кольбера, и дальше все пойдет как по маслу. За бутылку шампанского госпожа Брюло платила три франка, а брала по семь.

В первый год выпили одиннадцать бутылок, две из которых были даром Кольбера и две — господина Брюло. Эти четыре бутылки обошлись госпоже Брюло в двенадцать франков. Зато семь остальных (7х4) принесли ей 28 франков, так что операция завершалась с прибылью 28–12=16 франков.

О втором годе госпожа Брюло не могла вспомнить без душевной боли. Как раз тогда в «Виллу роз» из «Родного дома» перебралась «сербская делегация», и каждый из четырех ее членов заказал не менее пяти бутылок.

В прошлом году госпожа Брюло заработала на этом 24 франка, прежде всего благодаря щедрости одного дурака-итальянца, однако в этом году она на многое не рассчитывала. Во-первых, выбыл Бризар, который не ограничился бы одной бутылкой. Во-вторых, ее беспокоил Мартен, который все еще не расплатился, а госпожу Брюло никак не устраивало повторение сербской истории.

От польской подруги Мартена и ее матери в данном случае вреда не было, наоборот, так как дамы пили, но не угощали, а цель состояла в том, чтобы было выпито как можно больше.

Дочь, без сомнения, свободно выпьет целый бокал, и если у матери не будут болеть зубы и она развеселится, то тоже не отстанет — ведь вряд ли ей часто случается пить шампанское. Так что с этим все в порядке. Но сам Мартен… Попросить его поужинать в этот вечер где-нибудь в другом месте неудобно, потому что в какую форму ни облечь такое предложение, оно все равно останется оскорбительным, и Мартен сможет воспользоваться этим и затеять ссору, последствия которой невозможно предусмотреть; с другой стороны, нельзя запретить ему заказать свою бутылку, ибо, глядя на него, и другие мужчины почтут за лучшее воздержаться от широких жестов. В голове госпожи Брюло на мгновение мелькнула безумная мысль — что, если наполнить бутылку из-под шампанского водой? Или выставить на стол просто пустую бутылку? Но тут же она отказалась от обеих идей как от практически неосуществимых. Да, ничего не поделаешь, придется позволить Мартену заказать бутылку, когда подойдет его очередь. Смирившись с тем, что щедрость Мартена пойдет за ее счет, в чем госпожа Брюло, несмотря ни на что, продолжала сомневаться — внутренний голос нашептывал ей, что дела Мартена в конце концов еще примут хороший оборот, — она прикинула, что Кольберу, ее супругу и Мартену будут противостоять Асгард, Грюневальд и Книделиус. Так на так. Значит, на шести бутылках она заработает три франка. А если повезет, то и побольше, хотя этот Книделиус очень странный тип. Асгарда она оценивала в две, а то и в три бутылки.

В день праздника Мартен уже в половине восьмого утра ушел из дому. Выглядел он достойно, так как оделся в свое лучшее платье. В руках у него был небольшой саквояж и две тросточки. Обычно Мартен никогда не выходил раньше одиннадцати. В коридоре он встретил Луизу, которая как раз несла булочки и кофе в его комнату и спросила: «Разве мсье не будет завтракать?» — на что он ответил, что позавтракает в городе, и добавил, что дамы съедят и его булочки. Своей польской подруге он сказал, что уходит по делам и обедать, видимо, не придет. Возможно, он вернется лишь к вечеру. Он должен поехать с одним из директоров «Лионского кредита» в Шартр, чтобы основать там компанию для ведения важных ирригационных работ в окрестностях города. Было слишком рано для того, чтобы вдаваться в подробные разъяснения. Он поцеловал ее на прощание в лоб и ушел. Она поняла, что дело верное, так заразительна была его уверенность. С другой кровати мать крикнула ему вслед: «Желаю счастья, Анри».