В «Вилле» жила также девушка, которая уверяла, что родилась в Бретани и добывала свой хлеб уроками музыки. Ее звали Жанной де Керро. Она приехала вечером, успели только рассмотреть, что она хромает, и больше никто не заметил ничего особенного. Однако на следующий день при свете солнца обнаружилось, что на шее у нее белые пятна, затылок напоминает кожуру кокосового ореха и очень странные волосы: казалось, что их можно, как шафран, растереть в пыль пальцами. Перед едой она всегда принимала пилюли. Из-за всего этого никто не хотел сидеть с ней рядом за столом. В конце концов госпожа Брюло посадила ее между Асгардом, который не осмелился бы протестовать, и пустым стулом, перед которым был поставлен прибор, чтобы создать для начала впечатление, что здесь кто-то будет сидеть. Привыкнут. Не сажать же ее между двух пустых стульев.
Двенадцатым и последним постояльцем был молодой немец по фамилии Грюневальд, который работал где-то в конторе и не отличался хорошими манерами. Так, например, он начинал насвистывать за столом, если очередное блюдо подавали недостаточно быстро. Он, кроме того, разрезал все мясо на кусочки и потом съедал его сразу, пил много вина, белого и красного вперемежку. Надо сказать, что стоимость вина не включалась в счет, и каждый мог пить сколько влезет. Госпожа Брюло наливала его в бочонки, которые стояли рядом в погребе — бочонок красного и бочонок белого. Оно обходилось ей не более пятидесяти сантимов за литр. И, сообщая будущему постояльцу условия жизни в «Вилле роз», она никогда не забывала добавить: «Вино бесплатно». Господин Брюло утверждал, однако, что белое вино вредно действует на нервы и что чрезмерное употребление красного также опасно. Себе он сильно разбавлял вино водой, и постояльцы следовали его примеру, отчасти потому, что стеснялись, отчасти потому, что были мнительны и суеверны. Только Грюневальд пил вино без воды, литр днем и литр вечером. Очевидно, у него были стальные нервы. Старый нотариус попробовал однажды воздействовать на него сарказмом.
«Передайте вино господину Грюневальду», — сказал Брюло, хотя в непосредственной близости от немца стояло уже несколько бутылок. Тот немного смутился, видно было, что в душе его происходит борьба между правилами хорошего тона и желанием выпить, но верх одержало, как всегда, последнее. Таким образом, он и на будущее отстоял свое право. Удивительно, что госпожа Брюло, казалось, не очень сердилась на него. Он по-прежнему платил пять франков в день, хотя, учитывая, сколько он выпивает вина, можно было брать с него подороже.
Кроме господина Кольбера, так зло шутившего над норвежцем и приходившего в «Виллу» только обедать, у госпожи Брюло обедал и ужинал еще высокий бледнолицый человек по имени Бризар. Отличный парень, но меланхолик. Он был архитектором. Целыми днями он работал в мастерской при электрическом свете и жаловался, что, несмотря на его бороду, хозяин называет его сопляком. Возможно, он влюбился в Париже, а может быть, ему просто не хотелось возвращаться к матери в Вогезы, откуда он был родом. Он жил в районе вокзала, с которого прибыл в Париж несколько лет назад, и очень любил, когда кто-нибудь из постояльцев «Виллы» выходил пройтись после ужина и провожал его до дому. По дороге он рассказывал о родных краях и никогда не забывал посоветовать своему случайному спутнику при первой возможности посетить Муаянмутье, которую он считал самой прекрасной деревней в мире.
Пища для всех постояльцев приготовлялась, естественно, на кухне, а кухня помещалась в нижнем этаже и смотрела на улицу единственным окном; к этому всегда открытому окну служанки подходили послушать уличного певца; через него же доставлялись продукты и подавалась милостыня нищим. Трех из них госпожа Брюло признавала официально и распорядилась подавать им объедки скоропортящихся блюд. Но приходили также «аутсайдеры», побиравшиеся здесь лишь тогда, когда в этот район их приводили другие дела, В милостыне никому не отказывали, и если вся еда была роздана, то девушки тянули жребий, кому из них пожертвовать пятачок. Выигравшая радовалась, а проигравшая утешала себя мыслью, что, раз ей не везет в игре, повезет в любви.
Каждый вечер после ужина девушкам разрешалось уходить при условии, что в семь часов утра они снова будут на месте, чтобы успеть приготовить завтрак, так что у обеих было предостаточно времени для личной жизни. Где и как они проводили ночь, было их дело. В «Вилле» им тоже была отведена комната, но это ни в коей мере не ограничивало их свободы. Считалось, что комната входит в их жалованье, и они могли пользоваться ею или нет — по своему усмотрению. Таким образом, условия на «Вилле роз» были более демократичными и служанкам предоставлялось больше независимости, чем в наших северных краях.
С горничными госпоже Брюло в последнее время решительно не везло, зато с Алиной, молодой кухаркой, она подружилась. Мадам никогда не уходила в Управление благотворительными заведениями, не показавшись предварительно Алине. Она медленно поворачивалась, а Алина осматривала ее взглядом знатока, оценивающим все сразу: каблуки, складки одежды, шляпу, волосы и слой пудры на щеках. Мягким оглаживающим жестом, а где и метким замечанием она подправляла кое-какие мелочи, после чего госпожа Брюло, приблизившись вплотную к зеркалу, морщила нос, поднимала и опускала брови и вздыхала, что начинает стареть, что у нее появились морщины, а Алина утешала ее, уверяя, что пока еще ничего не заметно. Госпожа Брюло еще раз оправляла платье, брала сумочку, приподнимала край юбки, чтобы немного выглядывало белое кружево, и наконец выплывала на улицу, осторожно обходя лужи. «Старая дура», — говорила Алина, глядя на нее из окна.
Через окно доставлялись также все письма. Для господина Книделиуса приходили письма с полным адресом, и за них никогда не нужно было доплачивать; венгерским молодым дамам присылали розовые и голубые конверты, Мартену — заказные, а госпожа Жандрон не получала писем совсем. Утреннюю почту горничная разносила вместе с завтраком, а тот, кто ждал новостей днем, сам заходил в кухню и справлялся у кухарки. Тот, кто хотел получать письма своевременно, должен был помнить, что в конце месяца девушкам полагаются чаевые — большинство постояльцев так и делало. Только госпожа Дюмулен и госпожа Жандрон ничего не давали, первая из принципа, а вторая по трем причинам: она была слишком жадная, как уже было сказано, не получала писем и, наконец, не знала, когда кончался один месяц и начинался другой. Старуха давно утратила всякое представление о времени, и в ее комнате над большим чемоданом висел календарь того года, когда она поселилась на «Вилле роз».
На «Виллу» нанялась новая горничная — Луиза, всегда ходившая в черном. Она ежедневно умывала госпожу Жандрон, и с ее появлением для клопов настали тяжелые времена. Она была тихоня и, по-видимому, ко всему относилась серьезно.
Как это случалось с каждой новой служанкой, все мужчины пансиона, за исключением норвежца, набросились на Луизу, как рой мух на банку варенья. Но так как цели у каждого были разные, различались и методы.
Господину Брюло было уже далеко за шестьдесят, и он хорошо понимал, что страсть не вяжется с его годами, поэтому он выбрал отеческие приемы. Он до полудня оставался в постели, а когда госпожа Брюло уходила в управление, звал Луизу и просил дать ему лекарство. Он нежно гладил ее по головке и говорил, что из нее вышла бы замечательная медицинская сестра, добавляя при этом, что взгляд ее черных глаз завораживает. Однако, когда он попросил ее положить ему компресс на живот, она ушла, бросив его на произвол судьбы.
Господин Мартен, которому порядком надоело постоянное присутствие двух полек в его комнате, сделал заход в парадной зале, где Луиза накрывала на стол. Не отрываясь от газеты, он спросил, когда и где он может встретиться с ней, чтобы с глазу на глаз обсудить крайне важные дела. Луиза ничего не ответила, тут в залу вошла госпожа Дюмулен, и Мартен как ни в чем не бывало сказал: «Да, мадемуазель Луиза, я останусь сидеть на своем старом месте. Не беспокойтесь, пожалуйста».