5 сентября 1945 года Игорь Гузенко, шифровальщик ГРУ советского посольства в Оттаве, спрятал под рубашкой более ста документов — в том числе страницы из дневника резидента ГРУ. Гузенко удалось бежать и получить политическое убежище у канадских властей, хотя и не без труда.

Начав переводить документы и допрашивать Гузенко, полицейские обнаружили, что Советский Союз весьма активно ведет в Канаде разведывательную деятельность, позволившую ему внедриться в шифровальный отдел Министерства внешних дел, Департамент разведки Королевских Канадских ВВС, парламент, Национальный исследовательский совет, Департамент боеприпасов и снабжения и, в лице Аллана Нунна Мея, — в Канадскую лабораторию атомных исследований. Советы сумели добыть чертежи оружия, а также образцы обогащенного урана-235.

Кроме того, документы и допросы Гузенко стали также источником сведений о советских шифровальных системах, предоставили доказательства шпионской деятельности Алджера Хисса и чиновника американского казначейства Гарри Декстера Уайта, а также наличия в британской разведке советского шпиона под кодовым именем Элли (Elli).

В ноябре 1945 года Элизабет Террилл Бентли, служившая курьером одной из основных советских агентурных сетей, начала рассказывать ФБР об этой сети — включавшей работников OSS, военного министерства. Коллегии военной промышленности, управления внешней экономики, а также Казначейства, Министерства сельского хозяйства и торговли. Ее информация заставила ФБР всерьез расследовать обвинения, выдвинутые в 1939 году Уиттакером Чеймберсом по поводу внедрения советских шпионов в правительство США. Хотя ни одного из агентов, названных Беркли и Чеймберсом, не преследовали за шпионаж, все они утратили ценность для Советского Союза. В числе смещенных с высоких постов был Алджер Хисс, покинувший Госдепартамент в 1946 году, чтобы стать президентом Фонда Карнеги борьбы за мир во всем мире. Показания Чеймберса были последним гвоздем в крышке гроба Хисса. Утверждения Чеймберса были подкреплены сведениями, предоставленными французами за годы до того, — вероятно, основанными на показаниях перебежчика из ГРУ Вальтера Кривицкого о шпионской деятельности Алджера и Дональда Хиссов. Вдобавок Гузенко сообщил, что слышал в Москве о советском агенте в Госдепартаменте, весьма близком с бывшим госсекретарем Эдуардом Стеттиунисом и все еще находящемся на посту, позволяющем ему слать донесения по важным вопросам.

Сведения, предоставленные Гузенко и Бентли, не угрожали деятельности Кернкросса, Бёрджесса, Маклина и Филби, продолжавших свою шпионскую деятельность в пользу Советского Союза. После войны Кернкросс перешел из SIS в Казначейство, ежемесячно передавая разведданные своему куратору Борису Кротову. Единственной серьезной утратой для Советов был Антони Блант, покинувший MI5 из-за переутомления и стресса, вызванных двойной жизнью.

Лишь почти через три года после предательства Бентли пришел конец Бёрджессу, Маклину и Филби — в лице высокого, угловатого Мередита Гарднера, блестящего криптоаналитика американского армейского агентства безопасности (Army Security Agency, ASA). Гарднер говорил на шести или семи языках и был одним из редких западных ученых, читавших на санскрите. Перед Второй мировой войной он преподавал лингвистику в одном из университетов юго-запада США. Оттуда он перешел в разведывательную службу связи Фридмана (Signal Intelligence Service, SIS), после чего самостоятельно выучился японскому языку за три месяца, к безмерному удивлению коллег-криптоаналитиков. Во время войны он специализировался на взломе японских кодов и шифров. После войны он переключил внимание на материалы нового противника.

29 октября 1948 года Гарднер добился первых успехов во взломе радиограмм НКГБ, перехваченных, но так и не проанализированных в течение 1944–1945 годов. Добиться этого ему удалось благодаря ряду факторов, начиная с получения OSS в 1944 году шифровальной книги НКВД/НКГБ, захваченной финнами. В содержавшей полторы тысячи страниц книге перечислялось 999 5-цифровых кодовых групп, и каждая группа представляла отдельную букву, слово или фразу. Получив от президента Рузвельта приказ вернуть книгу шифров в Москву, начальник OSS Уильям Дж. Донован подчинился, но лишь после того, как сделал с нее копию. Сама по себе шифровальная книга была почти бесполезна для Гарднера или любого другого из западных криптоаналитиков из-за природы шифровального процесса НКВД/НКГБ, начинавшегося с замены каждого слова (а порой и буквы) пятизначным цифровым кодом, взятым из книги. Затем шифровальщик в каждом пункте НКГБ добавлял к каждой группе еще одно пятизначное число, взятое из "одноразового блокнота" — таблицы случайных чисел, использовавшейся один раз, и единственная копия этой таблицы находилась в штаб-квартире НКГБ в Москве. Если, как требовали правила центра, таблица использовалась лишь раз, кодированное сообщение практически не поддавалось взлому. Но в последний год войны огромное количество посланий, переданных из Соединенных Штатов и Британии, привело к тому, что центр высылал один и тот же блокнот не единожды. Вдобавок ФБР добыло некоторые нешифрованные экземпляры шифрованных телеграмм НКГБ, переданных из Нью-Йорка в Москву в 1944 году. А Игорь Гузенко смог также предоставить сведения о шифровальных процедурах НКГБ и ГРУ. И наконец, продолжавшийся перехват советских радиограмм из Соединенных Штатов и обратно во время войны (в отличие от Британии, прекратившей подобный перехват в годы войны) обеспечил криптоаналитиков огромным количеством материала.

Но даже несмотря на недочеты советских мер безопасности при радиосвязи, расшифровка сообщений была весьма трудоемким процессом, и за последующие пять лет был расшифрован лишь 1 процент из 200 тысяч имевшихся в наличии торговых, дипломатических и разведывательных депеш[51]. Но эти материалы, получившие в Соединенных Штатах кодовое название "Венона" (Venona), а в Соединенном Королевстве — "Невеста" (Bride), содержали ценные сведения о советском шпионаже — в одних случаях обеспечивавшие недвусмысленные улики предательства, в других дававшие ниточки, по которым могли последовать ФБР и MI5.

Но прежде чем криптоаналитики, контрразведка и обстоятельства положили конец шпионским карьерам Бёрджесса, Маклина и Филби, те сумели передать своим советским хозяевам ценную информацию. И хотя наиболее тщательному рассмотрению подверглась карьера Филби — и в жизни, и в популярной литературе, — на самом деле потенциально наиболее ценным из этой троицы был явно Маклин. Потому что хотя Филби мог предоставить и предоставил ценные сведения о том, что британская, а порой и американская разведка делает против Советского Союза, Маклин мог предоставить информацию о внешней политике Запада и его военных инициативах и ресурсах.

В мае 1944 года Маклин прибыл в Вашингтон в качестве второго секретаря британского посольства. В октябре его повысили до первого секретаря, и занимал он этот пост до 1 сентября 1948 года. Из Вашингтона Маклин перебрался в Каир, где служил до октября 1950 года, когда вернулся в Лондон, чтобы возглавить американский отдел Министерства иностранных дел.

Его посты в Вашингтоне и Лондоне, специфические функции и должностные обязанности позволили ему передавать советским связным множество особо секретных сведений. В сентябре 1946 года он получил от британского военного атташе толстый пакет с грифом "ОВ" (особой важности) "Последние преобразования в американской армии". К донесению прилагался график с подробным изложением ежемесячных колебаний силы армии и ВВС на каждой базе в Соединенных Штатах и за их рубежами, а также сведения о размерах, типах и характеристиках каждой единицы снаряжения, используемого пехотными дивизиями США.

С февраля 1947 года по сентябрь 1948-го Маклин служил в качестве представителя Британии в Вашингтоне по вопросам атомной энергии. В качестве британского секретаря Объединенного политического комитета (Combined Policy Committee, CPC) и представителя Объединенного треста развития (Combined Development Trust, CDT) он посетил особо секретное трехдневное совещание в ноябре 1947 года, где обсуждался вопрос о том, какие сведения об атомной энергии и оружии следует рассекретить.