По-моему, поняли меня вообще неправильно. Ржали в голос. Обнимали меня и целовали. Плакали даже. Денег вообще не взяли, клянусь! Подарили красивую зажигалку, сказали «Рашен гёрл! Москоу, водка, Ленин, кагдила-нормально» и сказали, чтоб я ещё приходила.
Но я две недели лишний километр наматывала, лишь бы мимо того кафе больше не проходить. Ужасно неудобно вышло.
Учите английский.
Ну и напоследочек ещё.
В девяностых это было. Июль месяц, жара, а я дома сижу, с пузом и с вентилятором. Рожать мне через две недели. Минуты уже считаю, сил никаких нет — лишних тринадцать кэгэ на себе таскать, и три из которых ещё шевелятся в тебе днём и ночью. Компанию мне составляет такая же беременная Ершова, с точно таким же пузом, но рожать ей уже через неделю. Поэтому она выглядит счастливее меня раза в четыре. Но в целом нам жарко и тяжко. И супруг мой ещё ремонт косметический затеял: ободрал все обои в комнате, выдрал из стены электророзетку, которая, как во всех нормальных совковых жилищах, была посередине стены, и выдрал её основательно: в стене получилась сквозная дырень, в которую очень хорошо было видно комнату младшей сестры. Вернее, было бы видно, если б у меня было желание в ту дыру вообще смотреть. А желания не было. А у мужа не было желания клеить обои. Сначала было, а потом прошло. Дырку на стене пришлось завесить бохатым ковром с психоделическим рисунком, и ждать, когда у мужа снова проснётся желание клеить обои. Вот и сидим с Ершом в комнате с ковром, смотрим на него уже часа три, и я, например, уже стала видеть в нём VII съезд ЦК КПСС с Брежневым. Тут дверь в нашу комнату для медитаций открывается, входит моя сестра, и просит у нас обручальное кольцо. Хоть одно. Говорит, гадать собралась. Причём, срочно. Важный какой-то там у неё вопрос к Высшим силам, от которого зависит и судьба сестры, и судьба её подруги Наташи, которая вон там за Машкиной спиной маячит смущённо.
Я чота пожадничала, и кольцо зажала. Обручальное кольцо никому давать нельзя, так моя мама суеверная всегда говорит. А после истории с негром я уже во всё готова поверить. Ершова-то добрей меня оказалась, дала девкам кольцо. Пусть, говорит, взгаднут. Жалко что ли? Девки кольцо взяли и ушли. А я дальше уселась на Брежнева смотреть. Тут Ершова меня за плечо — цап! Чо сидишь, дура? Снимай уже свой тряпочный портал в пятое измерение — там дырка у тебя! Давай позырим как девки гадать будут?
Ну, давай позырим, канешна. Ковёр сняли, у дырки уселись, смотрим. В комнате у Машки темно, свечек понатыкала везде, для пущего антуража, на столе стакан с водой, а над ним Машка стоит, кольцом на верёвочке над стаканом болтает рукой дрожащей. В углу Наташа скрючилась, одни глаза торчат как перископы, и запах сероводорода. Не иначе, Машка своим стаканом вход в преисподнюю пробила. И вот она с кольцом этим стоит, и таким трупным голосом стонет: Колечко-колечко, скажи нам с Наташей Калининой, мы с ней выйдем замуж за Иванушек Интернешнл?
Я даже заржать не успела. Ершова меня от дырки отпихнула, ладошки ковшиком сложила, и в ту дырку как завоет: НИИИХУУУУУЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯ!
Ну и всё, собственно. Девки заорали, Ершова ржёт, а я рыдаю. Прям натурально слезами. Диафрагма, чую, в клочья уже. А ещё чую, что Скорую пора вызывать: две недели я теперь точно не дохожу. Воды отошли. Досмеялась.
В роддоме потом врач, который роды у меня принимал, каждый день в мою палату делегацию коллег приводил, и говорил: ну-ка, Лидка, расскажи им про дырку и иванушек! Врачи смеялись, но не рожали. И то хорошо.
А ремонт надо делать вовремя.
Именины
01.08.2013
Все мы грешники. Кто-то больше, кто-то меньше. Все мы знаем про десять заповедей, и вроде как в глубине-то души понимаем: воровать нехорошо, желать своим врагам буйного поноса — ещё хуже, смотреть порнуху и фантазировать о содомии — вообще стопроцентный билет бизнес-класса в ад, к демоническим чертям. Но, тем не менее, все продолжают пиздить с работы бумагу для принтера, шептать в спину своему начальнику «Да чтоб ты просрался, лепрекон простатитный», и дрочить на Сашу Грей, представляя себя вон тем, шестнадцатым сверху, восьмым слева от края.
В дверь моей квартиры сначала позвонили, потом постучали, и тут же, без перехода, предприняли попытку выбить её ногой. Открывать не хотелось: кто бы это ни был — они незваные гости и невоспитанное говно.
— Лидооооос! — За дверью утробно завыли голосом Ершовой. — Худо мне! В глазах темно! Руки заняты! Открываааай!
— А в дверь ты чем звонила? — Я открыла дверь, и впустила в дом зарёванную Юльку, две бутылки вина Лыхны, и подпорченный с одного бока ананас, который Ершова держала между щекой и левым плечом.
— Тебе показать, чему меня научили в восемьдесят девятом году в школе спортивной гимнастики? — Юля выгрузила пузыри в мои руки, а от ананаса откусила огромный кусок. — У меня прекрафная растяфка.
В доказательство Ершова задрала ногу, и помахала ей у меня над головой. С подмётки её сапога что-то упало, и скатилось мне за шиворот.
— Спросонья я туплю. — Призналась я, и спросила: — Ты на такси ехала?
— Пешком, Лида. — Юлька проглотила ананас. — Как Моисей. Сквозь бури и непогоды. По хлябям развёрстым. По землице сырой.
— То есть, через собачью площадку? — Моя рука, уже нырнувшая к себе за шиворот, зависла в воздухе.
— Там у меня был привал. — Ершова тяжело вздохнула. — Бутылок изначально было три.
— Я в ванную. А ты иди на кухню, и готовься отвечать. Вернусь — спрошу со всей строгостью. Расскажешь плохо — осенью придёшь на пересдачу.
Когда я вышла из ванной — бутылок стало ещё на одну меньше. А подгнивший бок ананаса гордо лежал на праздничном блюде, которое я достаю по большим праздникам. Скатерть была мокра от слёз, которые лились из Ершовской головы.
— Тварииииии! — Рыдала Ершова. — Твари и орясиныыыыыыыыыыыыы!
— Начало хорошее. — Я села рядом. — Видно, что вы учили этот билет. Продолжайте, барышня.
И барышня продолжила.
Случился в жизни Юли смертных грех, похлеще пижженой с работы канцелярии: полюбила она женатого. Ну, как полюбила… Не то, чтоб, вот, прям полюбила как Джульетта Ромео, но какая в тридцать-то лет может быть любовь, скажите? После двух разводов и одного неудачного сожительства с человеком по имени Вахтанг Кончадзе? Никакой, конечно, любви. Одна только похоть животная, строго по пятницам в 10 вечера. И всё было хорошо, пока законная супруга Юлькиной радости не прознала про Юлю, и не начала вести себя как дрянь.
Не, ну казалось бы: узнала ты, что у твоего мужа есть Ершова. Нет, не любовница, а Ершова, что вообще нельзя считать за любовницу: я в курсе Юлькиной привычки засыпать на второй минуте секса. Вахтанг рассказывал. Перемежая свой рассказ возгласами «Вах, Лидок, она убила во мне джигита!» Ну так вот. Ну, узнала ты, что у мужа есть Ершова. Ну так пойди, да наподдай ей как следует. За волосы оттаскай разлучницу. Ноги ей вырви, чтобы ей потом нечем было в дверь звонить. На худой конец, наври ей, что умеешь делать куклу Вуду, и умертвлять потом своих врагов страшной смертью. Для пущей правдоподобности, вырви ей клок волос, и скажи «Ахалай-махалай, ляськи-масяськи». Чтоб, значит, показать ей, что ты шутить не намерена.
Но нет. Нет, блять. Эта неумная женщина решила не выбирать лёгких путей, а поэтому где-то раздобыла номер Юлькиного домашнего телефона, и давай туда перманентно названивать. С периодичностью один звонок в минуту, круглосуточно. Опять же, всё б ничего, но дома у Юльки живут десятилетняя дочь, и девяностолетняя бабушка Настасья. Вот им-то рассерженная и обманутая супруга весьма доходчиво и регулярно объясняла, что их мама и внучка охоча до чужих пипись.
Жадна до тестикул окольцованных. Нападает на них по пятницам прям своим развратным ротом — и не оттащишь! Далее шло подробное описание того, как именно Ершова нападает ротом на чужие гениталии, и сыто урчит.
Разумеется, после такой психической атаки Юлькина дочь разрыдалась, и потребовала у Юли объяснений. А глухая бабушка Настасья, последние лет двадцать слышавшая только голоса у себя в голове, и шумы в собственном правом ухе — вдруг исцелилась, и начала мучить Юлю вопросами на предмет подробностей: а у неё волосы между зубов не застревают, после таких-то экспириенсов?