Это была полная катастрофа. Юлькина психика находилась на грани срыва, и это было видно по той нечеловеческой жадности, с которой она зубами выдрала пробку из второй бутылки, опрокинув её сразу себе в рот.

— Вы прекрасно изложили материал. — Я встала и вытащила из Ершовой бутылку. — А теперь перейдём к факультативным занятиям. У меня есть план, но мало информации. Давайте совершим равноценный обмен.

Через полчаса я знала, что:

1) Паскудную супружницу зовут Мадонна Константиновна

2) Мадонна Константиновна старше своего супруга на двадцать лет

3) В следующую пятницу ей стукнет пятьдесят

4) Отмечать юбилей Константиновна будет у себя на работе

5) Работает Мадонна на этой работе генеральным директором

6) Выглядит юбилярша ярко: метр пятьдесят, короткие, кудрявые, ярко-рыжие волосы, выкрашенные шестидесятипятирублёвой краской Импрессия Плюс, и давно уже мучается половой холодностью.

С последним пунктом мне потребовалось уточнение: отсутствие в её жизни дозы мясных уколов — это у тётки приобретённое по собственной воле, или же молодой супруг, не желая потерять последний рассудок — избегает половой активности в отношении Мадонны Константиновны?

Ершова на минуту задумалась, и призналась, что, вот, не в курсе. Свечек она не держала. Всё может быть. И то может, и другое. Главное — пусть звонить перестанет, гадина. А мужика Юлька ей с удовольствием отдаст обратно. Он, скотина, научился засыпать ещё раньше Ершовой.

— Я поняла вас, барышня. Утрите лицо, выбросьте гнилой фрукт, и постирайте скатерть. — Я встала из-за стола и пошла одеваться. — У нас мало времени. Мы уезжаем.

— Куда? — Юлька перестала рыдать, и откусила тухлый ананасий бок. — Я сегодня плохо выгляжу, и без макияжа смоки-айс.

— С ним ты выглядишь ещё хуже. — Я уже натягивала куртку. — Что стоишь? Одевайся. Едем в Митино, на Блошиный рынок.

Года три назад враги спиздили у меня телефон. Безусловно, у них после моих проклятий отвалились руки, но это меня мало утешало. На новый телефон денег особо не было, а вот на бэушный можно было наскрести. Так меня занесло на митинский радиорынок, где боковым зрением я успела заметить, что у входа сидит куча разнообразных бабушек, которые приторговывают различной хуйнёй: книжками Бонча-Бруевича «Детство Ильича», болотными сапогами своих дедушек — оба на левую ногу, и старыми плюшевыми игрушками — результатом пятилетки в четыре года: косорылыми, страшными, и неопределённой породы. Бабушки сами, в общем-то, затруднялись объяснить: а кого они продают под видом зайца Степашки? Это вполне мог бы быть и пёс Петя, и черепаха-ниндзя, и даже чупакабра. Вот эти бабушки и были нам с Юлькой так нужны.

— Ну, которая из них похожа на Мадонну? — Я выпихнула Юльку на середину узкой дорожки, вдоль которой длинными рядами сидели бабушки, и нахваливали Бонча-Бруевича.

— Да все похожи, вроде… — Юлька растерянно смотрела на старушек. — Вот особенно эта — ну вылитая Мадонна. — Ершова некультурно ткнула пальцем в одну из бабушек, и та расцвела:

— Да я ж, доченька, в тридцать первом в церковном хоре пела. Так прихожане часто вскрикивали: «Матерь Божья?! Что это?!»

— Да я не про вас! — Юля поморщилась, а старушкина улыбка погасла. — Я про вашу обезьяну. Это ж обезьяна?

Ершова ткнула пальцем в плюшевую поебень, лежащую перед бабушкой на перевёрнутом ящике. Бабушка крепко задумалась. Потом предположила:

— А не заяц ли? Уши-то вон какие.

— Лида, — Юлька повернулась ко мне: — Нужен твой свежий взгляд. Это вот кто? Заяц или обезьяна?

Я взяла в руки кусок плешивой тряпки, набитой опилками, и прикинула удельный вес.

— Не, это лошадь Анжела.

— Да какая ж это лошадь, ты что, дочка? — Бабка увидела в нас потенциальных покупателей, и принялась нахваливать свой товар. — Продукт — первый сорт! Ты посмотри, какие уши! Породистые, стоят! Реют гордо на ветру! А ноги? Ты на ноги-то глянь! Это ж не ноги, а два кипариса! А руки? А, не. Рук у него нету. Зато хвост, хвост какой, а? Чистый горностай!

Я посмотрела на Юльку. Та внимательно разглядывала плюшевое нечто, что-то явно прикидывая.

— Ну, в целом-то схожесть имеется? — Я решила помочь Ершовой. — Смотри, какая у неё на голове рыжая шняга.

— Вот она-то мне и нравится, Лида. Шняга что надо. Но лицо больно уж милое. Прям аж жалко зверюгу.

— Юля. — Я сунула игрушку ей под нос. — Ты тоже милая, если без смоки-айса своего. Чуешь, к чему я клоню?

— Ты хочешь меня оскорбить? — Юлька вяло возмутилась.

— Я хочу тебе сказать, что лицо можно нарисовать любое. Ты Серёжу Зверева без косметики видала? Хорошенький такой гомункул. А как накрасится — смотреть нельзя. В глазах темнеет, и сетчатка рвётся.

— Так что? — Бабка уже поняла, что без покупки мы сегодня не уйдём. — Берёте зайчишку-то?

— Заворачивайте вашего бабуина! — Юлька полезла за кошельком. — Только в три слоя газеты упакуйте. Не ровен час, увидит кто. Я не хочу быть причиной чужого инсульта.

— Самое главное у нас есть. — Я сунула газетный свёрток на дно своей сумки. — Теперь нам нужен любой переход метро.

— Ты с Мадонной побираться решила? — Юлька посмотрела на меня с уважением. — Это хорошо. Но там же нищенская мафия в метро. Нас с тобой отпиздят, а Мадонну заберут.

— Нам нужна тётя с коробкой, набитой трусами, на которой написано: «Всё по 10 рублей». Это вторая часть моего плана.

— Была б верующей — я бы перекрестилась, Лида. — Ершова покачала головой. — Страшные вещи ты говоришь. Ты что, телевизор не смотришь? Я передачу видела про те трусы по десятке. Говорят, их по всем моргам собирают, а потом в метро продают. Это плохие трусы, Лида. Не бери.

— Ты ещё про третью часть моего плана не знаешь. — Я потрепала Юльку по головушке. — Потом мы идём в секс-шоп.

— Я звоню знакомому экзорцисту. — Юлька полезла в сумку. — Мне всё это очень не нравится.

— Мне тоже. — Я забрала у Ершовой сумку. — Но так надо для дела. Идём.

Через час мы с Юлей сидели у меня дома и рассматривали наши покупки: плюшевая Мадонна Константиновна с милым лицом, гигантские трусы в горошек, такой же гигантский лифчик Козельской трикотажной фабрики (а может, и из морга, кто ж его поймёт?), и здоровенный синий хуй. Нас уверили, что из экологически чистого силикона.

— И что дальше, Лида? — Ершова не сводила глаз с синего предмета.

— А дальше вот тебе косметичка: крась свою Мадонну. Рисуй ей самый красивый свой смоки-айс, Юля. Не жалей красок. Хуярь с плеча. Про оранжевую помаду не забудь.

— Ей бы волосы ещё покороче… — Юлька начала втягиваться в творческую работу. — Ножниц бы мне, Лида. И лак для волос «Тафт Три Погоды»

— Вот тебе кухонные ножницы, а вот тебе синий хуй. Всё. Ишь, разошлась. Лак ей, три погоды. Крась давай! — Я уже набирала телефонный номер курьерской доставки: — Алло, здрасьте. Нам бы заказать курьерчика вашего на пятницу. Подарок доставить нужно. У вас есть красивые курьеры? А петь они умеют? Я доплачу! Я тысячу доплачу, что вы орёте? Как вас зовут? Женя? Ну отлично, Женя, приезжай сам.

Я положила трубку, и посмотрела на Юльку. Та, высунув от усердия язык, наносила последние штрихи на лицо плюшевой Мадонны Константиновны.

— Ну, и как там? — Я на всякий случай не рискнула посмотреть в лицо смерти.

— Охуенно, Лида. — Юлькины глаза светились радостью. Пол был усыпан клоками рыжих волос. — Как живая, только мёртвая.

— Я готова. Показывай.

Юлька повернула ко мне Мадонну Константиновну, я коротко всхлипнула, и потеряла сознание. Последнее, что я слышала, были Юлькины слова:

— Такой макияж я делала Наташке Зайцевой на её свадьбу. Правда, там жениха прям в Загсе парализовало. Так Наташка навсегда в девках и осталась.

В пятницу вечером приехал курьер Женя, и забрал из моих рук красивую подарочную коробку, перевязанную золотым бантом.

— Слова помнишь? — Я поправила на шее Жени розовую бабочку в фиолетовый горох.

— Как на Мадонины именины испекли мы каравай! Каравай, каравай, ты коробку открываааааай!