Всесоюзное общество психологов просуществовало до 1988 года, пока последний, седьмой, съезд не констатировал его ликвидацию. Сегодня со слов иных психологов можно составить мнение, будто до конца 80-х психологии у нас не было вовсе и лишь приезд в Москву Карла Роджерса открыл нам глаза. Неправда! Была у нас психология. Да еще какая, раз выживала в таких непростых условиях. Но нет ее больше. Нет и фигур масштаба А.А.Смирнова. Им на смену пришли бесчисленные фасилитаторы и скрипт-аналитики. Видно, волна заокеанских веяний оказалась покруче павловской сессии.

Июль

Психолог в России: казнить нельзя помиловать

Все-таки мы живем в удивительной стране, которую, по меткому замечанию поэта, ни умом не понять, ни аршином общим не измерить (хотя по мнению иного стихотворца, менее деликатного в выражениях, “Давно пора, … …, умом Россию понимать”). Пожалуй нигде в мире, за исключением разве что Германии в самый печальный период ее истории, государство не вмешивалось так безапелляционно и директивно, как у нас, в развитие научной мысли. В жаркие летние дни об этом вспоминается снова в связи с двумя примечательными июльскими датами. 4 июля 1936 г. вышло печально известное Постановление ЦК ВКП(б) “О педологических извращениях в системе Наркомпросов”, которое не только исковеркало судьбу многих советских ученых, но и на долгие годы уложило отечественную психологическую науку в прокрустово ложе официальных дозволений и запретов. А 60 лет спустя, 19 июля 1996 г. первый российский президент подписал не менее примечательный указ № 1044 “О возрождении и развитии психоанализа”, призванный, напротив, всячески стимулировать и поощрять определенную ветвь психологических изысканий. При всей кажущейся противоположности этих вердиктов, суть их аналогична – официальное предначертание, какой должна, а какой не должна быть отечественная психология. Как же объективно повлиял на нашу науку “барский гнев”, сменившийся спустя десятилетия на весьма избирательную милость?

Справедливости ради следует признать, что партийное постановление 1936 г. возникло не на пустом месте и не было продиктовано одним лишь произволом далеких от науки чинуш. На такую реакцию педология долго “напрашивалась”. Реакция вышла запредельная, по принципу “лучшее лекарство от перхоти – гильотина”. Правда, нельзя отрицать, что “перхоти” было предостаточно, и лечения этот недуг объективно требовал – хотя, безусловно, не хирургического.

Основная претензия, высказанная в постановлении (и, кстати, вовсе не безосновательная), сводилась к тому, что педологи в своей практике злоупотребляют тестированием, а это приводит к недопустимым социальным последствиям. Вывод: тестирование – метод никуда не годный, поэтому подлежит запрету. Более того – все рассуждения педологов ненаучны, и сама педология – лженаука. Входившие в моду ярлыки вредителей и врагов народа в постановлении еще не прозвучали, но недвусмысленно подразумевались. В середине тридцатых такое решение партийного руководства даже самых хладнокровных заставило содрогнуться. (По одной из версий, официальный лидер советской педологии А.Б.Залкинд после оглашения на партсобрании данного постановления умер прямо на улице от инфаркта.)

Заслужили ли педология и педологи столь суровый приговор? В отношении педологии как науки большевики явно погорячились. До их постановления педология благополучно существовала не одно десятилетие, ни от кого не заслуживая подозрений во вредительстве. Одним из основоположников этого научного направления считают американца Г.С.Холла, в чьих трудах, в частности в знаменитой “Юности”, были предприняты первые попытки комплексного (междисциплинарного, как сказали бы сегодня) подхода к проблемам возрастного развития. Сам термин “педология” был предложен еще в 1893 г. его учеником О.Хризманом для обозначения науки, призванной объединить разнообразные знания о ребенке. На рубеже веков термин получил популярность, под этим названием создавались научные учреждения и объединения, выходили печатные издания; так, в России в 1907 г. В.М.Бехтеревым был основан Педологический институт в Петербурге, а также основан журнал “Вестник психологии, криминальной антропологии и педологии”. Однако единого содержания в понятие “педология” не вкладывалось и наряду с ним употреблялись как равнозначные термины “психология детства”, “педагогическая психология”, “экспериментальная педагогика”, “гигиена воспитания” и др. Наиболее весомый статус педология приобрела именно в нашей стране, где в 20-х – начале 30-х гг. было открыто несколько педологических вузов и соответствующих факультетов и отделений в педвузах для массовой подготовки педологов и широкомасштабного внедрения педологических процедур в образовательную практику. В других странах, где педологию никто и не думал законодательно отменять, само это понятие постепенно вышло из употребления. Однако педология на Западе, растворившись в других науках, дала мощный толчок развитию детской и педагогической психологии, генетической психологии, педагогической социологии, социальной педагогике, этнографии детства. В этих науках оказались фактически ассимилированы достижения педологии, и сегодня на основе их успехов все более четко вырисовывается возможность новых попыток комплексного подхода к детскому развитию.

В самой идее всестороннего изучения ребенка ни с какой точки зрения невозможно было усмотреть ничего дурного. Однако для Советского Союза 30-х годов объективное изучение ребенка представляло собой реальную социальную угрозу. Разве можно согласовать идею гегемонии пролетариата с установленным педологами фактом, что дети гегемона хуже справляются с интеллектуальными задачами, чем дети непролетарского происхождения? По одной из версий (достоверность которой сегодня уже трудно проверить) особое негодование Отца Народов и Лучшего Друга Всех Советских Детей вызвал крайне низкий тестовый балл, выставленный его сыну Василию.

В результате главный удар пришелся именно на тестирование. И это в самом деле было уязвимым местом советской педологии. В качестве диагностических методик педологи-практики в широком масштабе использовали скороспелые поделки, торопливо скопированные с западных образцов, а то и сами западные тесты без их серьезной адаптации. К этой работе были во множестве привлечены недостаточно подготовленные энтузиасты, чьих навыков хватало на проведение тестовых процедур, но было явно недостаточно для глубокой интерпретации результатов. По результатам тестирования выводы зачастую делались поверхностные и чересчур категоричные.

Решение проблемы было найдено по-большевистски радикальное: если неумелые повара регулярно пересаливают пищу – поваров наказать, а соль и вовсе и рациона изъять. Отечественные науки о ребенке оказались на пресном пайке на несколько десятилетий.

Интересно: в 90-е годы, когда большевистский радикализм подвергся столь же радикальному осуждению, оказалась громогласно заклеймена лишь избыточность репрессий, но не их обоснованность (в данной сфере, разумеется). Педологические извращения в самом деле имели место, и требовались конструктивные меры для преодоления этой ситуации. Беда в том, что меры были избраны деструктивные. В своих ошибках, если угодно – извращениях, педологи рано или поздно разобрались бы и сами и, вероятно, сумели бы их исправить. Определенные тенденции к этому в начале тридцатых наметились. Самое обидное, что и эти тенденции оказались безжалостно пресечены драконовским постановлением ЦК.

Запрещенная де-юре, педология так и не была официально реабилитирована, однако через много лет возродилась де-факто. Например, сегодня в Москве выходит журнал “Педология. Новый век”, продолжающий лучшие, конструктивные традиции репрессированной науки. Труды педологов переиздаются, причем не как архивные памятники, а как источник вдохновения для новых поколений исследователей детства.

Правда, настораживает и то, что нередки сегодня и рецидивы настоящих педологических извращений. Не стану развивать эту тему, дабы не обидеть кого-то из коллег. Скажу лишь: хочется надеяться, что с этими издержками мы разберемся сами, в рамках своего профессионального сообщества. Официальный декрет тут совсем не нужен.