В 1917 г. Летта Холингворт, участвовавшая в ежегодной конференции Американской психологической ассоциации, выступила с предложением создать новую независимую профессиональную организацию – Американскую ассоциацию детской психологии. Претворение в жизнь этой идеи затрагивало интересы многих функционеров АПА. Поэтому предложение вызвало серьезные споры, и решение было отложено на год. Организационное оформление этого предложения произошло значительно позже и совершенно иначе, нежели это виделось Летте Холингворт.
К началу двадцатых она уже имела определенное влияние в официальных кругах Нью-Йорка, которое сумела использовать для создания экспериментальной школы. Эта школа стала полигоном для разработки ее концепции детской одаренности. Специально отобранных одаренных детей обучали и исследовали на протяжении их развития до двадцатилетнего возраста. Это было одним из первых лонгитюдных исследований в данной области, которое в частности продемонстрировало: интеллектуальное превосходство еще не является гарантией высоких социальных достижений на протяжении жизни. К сожалению, Летта Холингворт не дожила до завершения этого научного проекта. В 1939 г. она скончалась в возрасте 53 лет.
Младшие братья по разуму
Не так давно несколько центральных газет, словно соревнуясь друг с другом, опубликовали сенсационное сообщение об открытии американских ученых. “Обезьяна заговорила” – кричали газетные заголовки. Журналистам, стремящимся побаловать обывателя горячими новостями, было невдомек, что этой “сенсации” уже не один десяток лет. Просто в заокеанской прессе появилось очередное сообщение об экспериментах, которые проводятся в рамках научного проекта, начатого в середине шестидесятых. Эти работы с переменным успехом ведутся по сей день, иногда поражая мир невероятными открытиями, которые при внимательном рассмотрении оказываются иллюзиями, и порождая больше вопросов, чем ответов.
21 июня 1966 г. супруги Роберт и Беатрис Гарднер начали в Университете штата Невада замечательный эксперимент. Они поставили перед собой задачу научить обезьяну человеческим формам общения. Объектом приложения их “педагогических” усилий стала шимпанзе Уошо, чье имя с тех давних пор то и дело появляется то в серьезных научных публикациях, то в падкой на сенсации желтой прессе.
Попытки такого рода предпринимались задолго до супругов Гарднер, однако именно этим американским психологам удалось за счет принципиально нового подхода впервые добиться в этом начинании определенных успехов.
Еще в 1916 г. В.Фернесс, пытавшийся обучить орангутана английскому языку, писал: “Кажется почти невероятным, что в мозге животных, столь похожих на нас физически, отсутствует элементарный речевой центр, который нуждался бы только в развитии. Я предпринял серьезные попытки в этом направлении и все еще не прекращаю их, но не могу сказать, что результаты обнадеживают”.
В 30-е годы психологи, супруги Кэллог, воспитывали в домашних условиях шимпанзе по кличке Гуа, который рос вместе с их маленьким сыном Дональдом. (Подобную попытку, хотя и не столь впечатляющую, поскольку обезьяна и дитя воспитывались не совместно, предприняла в нашей стране Н.Н. Ладыгина-Котс.) Они обнаружили, что в отличие от человеческого ребенка у шимпанзе отсутствовали разнообразные “гуления” и лепет. Уинтроп Кэллог считал, что раз большое влияние на формирование общения оказывают начальные стадии развития, то в этот период, вероятно, психику и коммуникацию шимпанзе можно модифицировать в нужном направлении, “очеловечивая” животное. Увы, на практике медаль опыта повернулась к Кэллогам обратной стороной – шимпанзе Гуа начал влиять на поведение Дональда. У мальчика, который дни напролет играл с Гуа, задержалось развитие речи – усевшись за обеденный стол, он кричал, как шимпанзе, при виде пищи и даже обгрызал кору с деревьев… Опыт пришлось прекратить, Гуа отправили в зоопарк. Казалось, последнюю точку поставили опыты Кейта и Кэтрин Хейес. Воспитывая в семье самочку-шимпанзе Вики, все, чего они смогли добиться, это научить Вики “произносить” несколько простых слов: “мама”, “папа”, “чашка”, “вверх” (по-английски едва различимых на слух: “mom”, “pap”, “cup”, “up”).
Но та же Вики сама изобрела незвуковые способы доводить до приемных родителей свои желания. Чтобы покататься на автомобиле, она приносила карточку с изображением машины. Когда люди устали от слишком частых поездок и спрятали карточки с автомашинами, Вики принялась вырывать рисунки автомобилей из журналов и книг и предъявляла их в качестве “билетов на проезд”.
Просматривая фильмы о Вики, Роберт и Беатрис Гарднер пришли к мысли: а что если шимпанзе обучить языку жестов, которым пользуются глухонемые? Так и возник “проект Уошо”. Как бывает почти со всякой интересной идеей, она приходила в головы исследователей и раньше: в Советском Союзе, в Харьковском зоопарке, еще на рубеже 30-40-х годов Л.И. Уланова пыталась обучать макака-резуса жестам, обозначающим различные виды пищи. Война оборвала этот опыт.
А вот Уошо вскоре, и правда, “заговорила”. Сперва это были отдельные знаки, а потом и сочетания. Она выучилась строить, например, такие высказывания: “достать одеяло”, “еще фрукт”. Затем подоспели результаты опытов, которые проводил психолог Дэвид Примак. Он взял за основу языка не жесты, а систему фишек, размещенных на магнитной доске. Тренировка начиналась с того, что обезьяну обучали прикреплять на доску символ, за что она получала обозначенное символом лакомство. Постепенно шимпанзе Сара научилась составлять фразы типа: “Если Сара взять яблоко, то Мэри дать Сара банан”. Похоже было, что она понимала замещающую природу символа, когда описывала жетон “яблоко”, отличавшийся от реального яблока цветом и формой, знаками-прилагательными “красный” и “круглый”. Выбрав момент, Сара похищала фишки и в одиночестве проигрывала варианты предложений. Было над чем задуматься.
Под впечатлением этих работ Дуэйн Румбо и его сотрудники начали диалог с шимпанзе через посредство компьютера (Кстати, последняя газетная сенсация на эту тему месячной давности инициирована его супругой – Сью Сэвидж-Румбо). В комнате обезьяны помещалась панель ЭВМ, на клавишах которой были нарисованы лексиграммы (значки-обозначения действий и разных видов пищи или других поощрений, от щекотки до кинофильма – обезьяны, совсем как люди, приходят от того и другого в одинаковый восторг). Компьютер запоминал каждое предложение шимпанзе (например, последовательное нажатие клавиш: “пожалуйста”, “машина”, “показать”, “кино”) и “выполнял” просьбу, лишь когда она соответствовала “грамматике” – узаконенному порядку нажатий. Результаты оказались поразительными. Молодым шимпанзе Шерману и Остину удалось даже провести диалог через компьютер. Шерман, в комнате которого лежали инструменты, получал сигнал от Остина, находившегося в соседней комнате (у него не было инструментов, зато был закрытый ящик с пищей), передать определенный инструмент. Остин открывал с помощью этого инструмента ящик и делился добычей со своим собеседником. Румбо считал, что компьютер, который позволяет точно вычислить долю “речи” в хаосе случайных нажатий, объективнее, чем киносъемка жестового разговора обезьяны с человеком.
Надо сказать, что волна “языковых” проектов вызвала скептическую реакцию со стороны многих лингвистов и психологов. Объяснить это можно тем, что большинство из них в ту пору под влиянием теории Ноэма Хомского считали, что языковая способность человека задана в его генах и, подобно физиологическому органу, вырастает постепенно, по записанной в генах программе.
Некоторые критики обрушили на зоопсихологов убийственные аргументы: сравнивали обезьяний язык с человеческим, литературным – результатом тысячелетий исторического развития. Другие подошли к этому вопросу осторожнее. Например, Эрик Леннеберг предложил доказать на примере, что шимпанзе могут разговаривать. То, что обезьяны “называют” отдельные предметы, еще не о чем не говорит, полагал Леннеберг. Обычный условный рефлекс, на который способны и собаки, и голуби. Вот если скажем, обезьяна правильно расшифрует команду “Положить сумку и тарелку в ведро” (то есть поймет, что союз “и” относится к сумке и тарелке, а предлог “в” – к ведру), то можно говорить о каких-то зачатках языковых способностей.