Он стал водить рукой рядом с ней, проверяя, не завалился ли пульт в кресло, где она сидела… Рене отлично видела, что это была лишь очередная игра, и за показной озабоченностью и сочувствием пряталось плохо скрываемое удовольствие. Аалеки, огладив ее руками, вдруг радостно воскликнул:

— Нашел! Вот он! А, впрочем, — произнес он, вдруг меняя тон до равнодушного, словно давая понять, что игра уже надоела и ему самому, — пульт мне и не нужен. Кресло слушается голоса. Довольно! Программа стоп. Очистить записи. Ну вот, больше тебе не будет больно. Как тебе кресло? Мы назвали его, как ты, наверное, уже догадалась, «Терпение». Оно прошло испытание на тридцати шести объектах, и пока показало себя безупречно. Завтра мы начнем работать на нем. Кстати, и с Тоно тоже. Тебе будет, я думаю, небезъинтересно узнать, что для твоего мужа я разработал довольно насыщенную программу опытов. Реально его оценивая, могу сказать, дольше чем на пять недель его не хватит. Держу пари, что уже после первых пяти дней он начнет ползать передо мной на коленях и умолять. Это всегда так утомляет!.. И уж точно на третьей неделе само твое имя будет вызывать у него отвращение. Ты увидишь его во всей красе, обещаю. Кстати, я запланировал и несколько комбинированных опытов. Вы будете находиться на соседних креслах, чтобы не скучать… И твои глаза откроются истине. Ты такая бледная!.. Твоя кожа стала почти прозрачной, а вокруг глаз — совершенно синей. Я утомил тебя… прости. Я должен был так поступить, иначе…

— Иначе ты бы не был собой.

— Что?

Он был не мало удивлен, он думал, по-привычке, что разговаривает с покорным отработанным материалом, полуроботом, и поэтому совершенно не ожидал ответов на свои замечания, разве что по принуждению и однословных. И хотя его объекты выглядели в основном немного лучше, чем в других лабораториях, но все кто был у него в работе дольше месяца, больше напоминали испуганных животных, чем самостоятельно мыслящих людей. Их мысли не работали дальше отсрочки боли. Рене отвечала так, словно не было всех этих лет плена, точно она не боялась его больше. Это восхитило его.

— Ты знаешь меня, — сказал он, с нежным упреком в голосе, — Но, боюсь, судишь меня не справедливо.

— Я знаю тебя. Ты — просто ничто.

Эти слова задели его. Он даже побледнел, а глаза вспыхнули недобрым огнем.

— Вот как!.. Так значит, я для тебя — никто?.. Бедняжка, боюсь, твой разум затуманил, заслонил собой, как туча заслоняет звезды, твой страх!.. Я все же надеялся, что ты понимаешь меня… ты, как никто другой! Это жестоко… и больно. Как ты можешь говорить мне такое, мне, который так… Разве ты не видишь, не слышишь, не чувствуешь меня, так же как я тебя?… Какое разочарование! Но как я могу требовать от тебя этого, когда я сам ничего тебе не объясняю…О, если бы ты только знала!.. Впрочем, я не стану больше скрывать от тебя, я скажу всю правду, наконец, и ты поймешь… Помнишь ли ты тот день, когда я и Зоонтенген проводили семинар и круглый стол по обсуждению выдвинутой нами гипотезы?.. Ты — мой лучший объект исследований тогда была на столе… мы обсуждали теорию боли и изменения эмоциональных состояний, предложенную нами с Зоонтенгеном. Мы проводили исследование в течение трех часов, а потом удалились с коллегами в конференц- зал, чтобы обсудить результаты. Зоонтенген, поглощенный обсуждением забыл включить регенератор, чтобы восстановить твой организм и ввести обезболивающее. Может, он думал, что, как обычно, я это сделаю. Он хорошо знает, что я не упускаю из виду подобных мелочей. Я никогда не забываю… И я помнил об этом. Помнил, но не включил. Все три часа, которые мы провели в конференц- зале я помнил об этом. Для меня это была пытка, изощренная пытка, поверь, потому что я любил тебя, так сильно любил, что вынужден был жестко себя контролировать. Дело в том, что я с самой первой минуты, едва увидел тебя, привязался к тебе самым необъяснимым образом. Конечно, ты мой первый самостоятельный объект, и женщина к тому же, но все же, ни к кому другому, ни до тебя, ни после, я так и не смог более привязаться, не с кем не переживал того огня чувств, что с тобой. Я понимал, что привязанность к тебе становиться опасной для меня, как для ученого, и даже просто как для жителя Города Науки, и для меня, как личности, наконец… Мысли о тебе все чаще появлялись непрошенными, во время важных исследований, и отвлекали меня. Вредили науке. Почти все свое свободное время я отдавал тебе. Я обедал не отходя от твоей клетки, пропускал совещания, забросил музыку и книги… Часто я не уходил из лаборатории даже ночью! И все мне казалось мало!.. Я любил тебя, это очевидно. И если ты все еще не веришь, взгляни на эти стены!.. Что? Неужели ты не видишь, не узнаешь?

Рене непонимающе с опаской оглянулась. На стенах висели несколько картин, и ничего более.

— Ну?.. Посмотри же на мои работы! Можешь угадать мою любимую тему?.. Свет!

Рене снова взглянула на необычные рамки. Свет погас, и роскошные рамы сами осветили картины, придав им еще большую реалистичность. Та, что висела прямо напротив, изображала распятую на кресте… женщину. Раскинувшиеся, будто в полете, кровоточащие руки, опущенная голова и закрытые глаза. На лице печальное страдальческое выражение. Жалкое дрожащее тело было совершенно беззащитно. Другая картина, на стене слева — в раме в виде человеческой головы в профиль, была сюррелистична. Полотно находилось на месте мозга. На розовом и сиреневом фоне крутились вещи, обрывки сюжетов, сцен и части лица, выражающие страх, боль, надежду. Она что-то напомнила Рене. Что-то далекое и в то же время хорошо знакомое… воспоминание пришло и исчезло мгновенно, до того, как она успела все понять… Еще одна картина, в обрамлении огромной человеческой ладони, изображала двоих, мужчину и женщину. Женщина смотрела на мужчину, как на бога, и робко протягивала к нему руку, очевидно за помощью, а тот гордо и покровительственно взирал на нее сверху вниз. Он был повернут спиной к зрителю, но Рене усмотрела в нем немалую схожесть с автором. Впрочем, Аалеки не был обычно так далек и холоден. Третью картину, с испуганным существом в клетке она рассматривала еще раньше. Теперь ее рама светилась зеленым и Рене невольно похолодела — сходство с освещением лазерных лучей клетки напомнило ей лабораторию.

— Боже, неужели я так плохо пишу, что ты не узнаешь себя?

В горле тут же пересохло, Рене почувствовала обжигающую сухость, головокружение, страх… О, господи, это она! Какой же шок она испытала, увидев свои страдания со стороны! Так это она, та несчастная, которую он распинал в течение десяти месяцев! Так вот какой она была, когда находилась в клетке! Жалкое, дрожащее существо, не помнящее себя, только обрывки памяти, сны, страхи, как нарисовано на одной из картин. А он — ее бог, он решал, когда начнутся и сколько продляться ее муки.

— Да, это ты. Я начинал рисовать тебя, сразу, как только выходил из лаборатории, потому что хотел, чтобы ты всегда была рядом… Эти картины, да еще записи лабораторных работ стали моим единственным утешением, когда я потерял тебя. А тогда… Я считал это неправильным, и неестественным так жаждать. Я хотел тебя всем существом, и это меня пугало не меньше, чем тебя стол, на котором мы проводили опыты. Эта привязанность мешала мне, как исследователю! Я все время хотел работать только с тобой… И тогда я сделал то, что должен. Я пожертвовал собой, своим сердцем, ради долга и науки. Я попытался избавиться от тебя, хоть это и разрывало меня на части. Я не включил аппарат. Все время пока мы дискуссировали, обсуждали и выносили решение, часть меня находилась с тобой на столе. Я мучился болью еще большей, чем ты, я знал, что ты умираешь, возможно, лишишься рассудка, и что после этого у меня навеки останется незаживающая рана, и пустота снова сомкнется надо мной… Но я должен был это сделать ради себя, как ученого. И я выдержал это испытание. Какова была моя радость, когда и ты выдержала! Я плакал, как неразумное существо! Впервые плакал!.. О, я сделал все, чтобы вернуть тебя после этого. Но ты угасала с каждым днем… пришлось отдать тебя в племя. Тейцы — телепаты, скупы в проявлении эмоций, поэтому мы почти не используем их в работе. Их мозг уступает мозгу существ с цивилизованных планет, несмотря на способности к телекинезу и телепатии, их природные способности. Я должен был отдать тебя тому, кто позаботился бы о тебе без моего вмешательства. Руалудай не мог, конечно, восполнить всю мою заботу о тебе, но я видел, ты понравилась ему. Это было хоть какой-то гарантией, ведь они холодны как рыбы, полное отсутствие чувств, минимум эмоций, только нелепые правила. Тогда я решился на это, хоть сердце мое рвалось вслед тебе, уводимой тем жалким созданием. Моя жертва была не напрасна, ты поправилась. И я, все это время, я ждал тебя, дни считал… Я и понятия не имел, что ты так поступишь со мной — убежишь!.. Но когда ты убежала, я не сомневался, что найду и верну тебя. Конечно, я не думал, что наша разлука затянется на пять лет, но я не забывал о тебе ни на минуту. Но все же, возможно, я немного просчитался. Я думал, что ты начнешь искать утешения у старых друзей, что ты найдешь Дрего, но этого не произошло. И я снова поздравил себя со своим выбором, ты не унизилась до этого болвана! Подумать только, он собирался нас перехитрить, уничтожив твое письмо!.. Я разозлился, когда это понял, но тогда мне было не до него. Знаешь, когда ему предложили сотрудничество, он был так горд и счастлив! Еще бы, он настолько напыщен и пуст, что когда остается один, теряется, боится лопнуть как воздушный шар от слишком большого пустого пространства внутри, ему нужны, просто необходимы зависимые от него люди, чтобы чувствовать себя хоть кем-то… Насколько я понял, он пытался шантажировать тебя сейчас?! Да, я подозревал, что он ничем не лучше Руалудая, так и есть, верно?.. Он надоел мне. Думаю, пользы от него никакой. По-моему, пришло время ему лопнуть, и принять свое естественное состояние… Вообщем, я искал тебя, и все же радовался, как дитя, когда ты, опережая мои догадки, исчезала!.. Я гордился тобой. Но как я скучал!.. Можешь ли, ты представить мое одиночество без тебя, мои муки!.. Ты молчишь, и смотришь так холодно, так недоверчиво!.. Понимаешь ли ты меня? Ведь я раскрываю тебе свое сердце!