Ей приходилось терпеть больше других подопечных Аалеки, потому что она была его первым «свежим» объектом, и к тому же, единственной женщиной в его лаборатории, поэтому, после утренних опытов, и обеда, Аалеки, как правило, брал ее на стол снова. Чтобы объекты шли в операционную, они придумали довольно простой внешне прибор, «палку», проводящую особый болевой импульс, прикосновение которого она помнит до сих пор — боль была специфической, и все время разной, чтобы не вызывать привыкание, но всегда острой и пронизывающей и мозг, и внутренности. Поэтому, все шли на стол по первому слову.
Иногда на опытах присутствовали другие… чаще всего Зоонтенген, с которым Аалеки любил советоваться, и чье мнение единственно и ценил. Других он не слушал, игнорируя их присутствие, их слова вызывали презрительную усмешку или гримасы на его лице, но, видимо, взаимопосещения экспериментов были одним из правил Эгорегоза, которым он вынужден был подчиняться. Кроме того, женщины реже попадались им в качестве объектов, поэтому, опыты, которые проводил Аалеки, пользовались популярностью среди его коллег. Тем не менее, сам Аалеки не любил наблюдателей. Ему не нравилось, когда в его лабораторию входили посторонние. Его раздражало, когда во время опыта присутствующие обсуждали объект, или обменивались пустыми фразами, отпускали шутки, тогда он спешил закончить опыт как можно скорее. Когда кто-нибудь из его коллег подходил к клетке, где сидела Рене, он становился рядом и заметно нервничал. А если нервничать начинала она, он просил отойти и закрывал ее клетку непрозрачным материалом. Он дорожил ей, как ценным объектом своей работы…
У нее было быстрое привыкание к боли. Он сам восторженно говорил ей, что еще никто на его опыте и опыте его коллег так быстро не адаптировался к боли. Да, она могла долго ее терпеть, с третьего, а иногда и со второго раза она к ней привыкала, улучшалось перенесение боли на физическом и психическом уровне, даже если доза и время увеличивались. Она погружалась в боль, как в воду, и начинала…ею жить… находила в ней образы, анализировала ощущения… Таков был ее организм, как она думала. Но Аалеки сказал:
— Ты слабая, но очень гибкая, ты способна приспосабливаться. Это потому, что по-настоящему, ты боишься вовсе не физической боли… Видимо, это из-за родителей, дорогая. У тебя слишком сильна потребность в любви и слишком недолго счастье быть любимой ими… Да, именно. Это твое слабое место, или, как сказали бы древние из твоего мира, это твоя аххилесова пята. Но не бойся, я никому не скажу! — тут в его глазах начинали лукавиться искринки близости вперемешку с издевкой…
Аалеки любил рассуждать о результатах своей работы, сидя прямо у лазерных прутьев ее клетки. Он говорил, что рядом с ней ему легче думается. Рене думала, что он просто не относился к ней как к живому существу, для него она всегда была чем-то неодушевленным и без надежды ожить. Даже когда он гладил ее волосы, или кожу, или когда после того, как избавлялся от нежелательных гостей, открывал ее клетку, приносил ей что-нибудь со своего стола, и кормил из рук, заботливо и осторожно промакивая уголки рта мягкой салфеткой.
В школе, на курсе по экстремальным ситуациям их учили защите. Подумать только, целый курс она училась притворяться смирившейся, сломленной и растерянной, но не быть такой на самом деле, копить силы, ждать случая…Но здесь все было другим. Ее сломали за три недели. Она испытала на себе все виды страха, все его стадии, вплоть до безумия…
Долгие месяцы она оставалась одна в темноте из страха и боли. Долгие, долгие месяцы. Пока случай ей не помог. Впрочем, это нельзя назвать просто случаем, она выстрадала это, как бог, когда его распяли.
Она почти не помнила, как это случилось… может не хотела, не могла себя заставить вспомнить.
Аалеки ставил открытый эксперимент. Перед этим, он долго объяснял ей, дрожащей от предчувствия близкой муки, что это очень важно для его работы, объяснял так, словно она его ассистент, а не лабораторный объект. Потом был стол. Ее окружили монстры похожие на людей внешне. И началась боль. Она длилась очень долго…ее разрезали, жгли, кажется, обливали кислотой… Сначала она терпела, даже пыталась привыкнуть к ощущениям, познать их глубину и остановиться в восприятии боли как таковой. Но они усилили воздействие, и это длилось так долго… Большую часть опыта она кричала и пыталась извиваться, но ее тело и суставы были плотно зафиксировали аппаратами. Наконец, когда она была уже слишком слабой от сопротивления, все закончилось. Они сняли перчатки и погруженные в обсуждение ушли в зал для конференций. Радостно возбужденный Аалеки впервые забыл включить регенеративный аппарат, который всегда заканчивал любой опыт, приводя измученное тело объекта в порядок… Забыл. Она лежала час, другой, муки не заканчивались. Она лихорадочно ждала его. Вот сейчас он вернется, нажмет кнопку и выдвинется камера, ее окутает облако пара, она заснет на несколько минут, и потом, ей уже не будет так больно… но он не возвращался. Она даже не могла потерять сознание, он ввел ей препарат, поддерживающий центральную нервную систему!.. К концу третьего часа мук, туман поплыл над ней, потом под ней и она перестала ощущать боль, да и себя тоже. Перед этим ей показалось, что ее душа, тусклая и слабая, отделилась от тела, поднялась над столом и, увидев оттуда истекающую кровью, жалкую страдающую оболочку, дрогнула… А потом ее «я» погасло, как и все окружающее, погрузившись в долгожданную черную пустоту
Все, что вспоминалось в следующие несколько недель — это растерянное лицо Аалеки, видимо, он предпринимал тщетные попытки вывести ее из этого состояния… как именно это происходило, она не помнила. Вспомнился день, когда он вывел ее во двор. Она не сопротивлялась, ей было все равно, только ноги сразу подкосились, когда она увидела красно-коричневое небо Тейи вживую. Аалеки едва успел ее подхватить. Наверное, из-за состава воздуха и того, что она почти не ходила в течение нескольких месяцев. Аалеки передал ее крепкому безволосому существу, сложением тела напоминающему человека, но очень мускулистого, с щелеобразным ртом и большими мутными глазами зеленого цвета. Аалеки долго и внушительно говорил с ним. Тот не отвечал, лишь взял ее за руку и потянул за собой. Аалеки что-то кричал ей в след…
Первые дни, недели или месяцы жизни с Руалудаем она не помнила. Он был аборигеном планеты, членом примитивного племени кочевников Тейи. Эти существа обладали с рождения феноменами телекинеза и чтения мыслей, владели гипнозом, но редко пользовались своими способностями. Их жизнь текла ритмично и ровно, необремененная эмоциями и переживаниями. Эгорегоз даже отказался от них как от объектов экспериментов, поскольку, в клетке они быстро и тихо умирали, так и не давая возможности провести полноценное исследование. Кроме того, тейцы не были интересны в исследованиях из-за слабо развитой эмоциональной сферы, да и интеллекта в целом. Их миграции по планете тоже были не объяснимы. Три месяца они шли навстречу солнцу, останавливаясь каждые две недели для отдыха и молитв, а потом, так же с перерывами в две недели, возвращались. Вся их жизнь была необъяснимо упорядочена, спокойна и однообразна. У племени был свод правил-законов, которым следовал каждый, и никто не нарушал. До остального мира им дела не было.
Переходы они делали с каменными плитами в руках, служившими их ложами, и очень скромным домашним скарбом. Рене тоже положено было нести свое ложе. Послушная приказу, она попыталась его поднять, но это было выше человеческих способностей. Тогда Руалудай нарушил ради нее правило, которому следовали члены племени — он сам понес свое и ее ложе.
Каждую ночь он сам раскрывал сшитый из кож шатер, который нес с собой, сам добывал еду и воду. День сменяла ночь. Но она не отдавала себе в этом отчет, она жила внутри себя в полной пустоте.
Рене не помнила, когда это случилось. Наверное, когда переход закончился, и племя расположилось на двухнедельную стоянку. Днем мужчины ходили на охоту, женщины сидели в шатрах, а вечером семьи вместе совершали обряд. Она тогда по-прежнему не сознавала себя, да и что сознавать, песок и небо Тейи везде были одни и те же — коричневые. Как-то раз, лежа на своем каменном ложе, она увидела точку нарисованную на коже шатра какой-то особенной краской, она светилась в темноте, как звезда. Позже вокруг точки она увидела круг. Этот знак привлек ее внимание так надолго, что запомнилось. Она смотрела на точку внутри круга часами, ночью и вечером, когда Руалудай совершал обряд. И первая ее мысль, была о том, что это и есть суть… совершенство… жизнь… это и есть ответ на ее вопрос, на ее боль. Это была немного странная и даже примитивная мысль, но ей казалось, что она бесконечно глубока в своей непостижимости. И она смотрела на эту точку в круге много ночей и дней, смотрела все свободное время… Она и во сне ее видела: какой бы черной не была бездонная пустота ее окружавшая, она всегда могла отыскать свою точку, снова и снова вглядывалась в холодное пространство и находила — и вот та уже светилась навстречу, согревая светом, а позже вокруг выступало охраняющее ее кольцо…