— Отдохнул, обыватэлю полковник, да и путешествие не было тяжелым, — подбирая слова, ответил Кружельник.

— Дайте–ка и мне, Сеоев, чаю и пройдите ко мне. На окне стоит бутылка розового ширазского вина и пачка московского печенья.

— Слушаюсь, товарищ полковник, — ответил, уходя, сержант.

— Ну–с, Ян, расскажите о себе. Мне нужно знать о вас больше для того, чтобы работать с вами.

— Спрашивайте, обыватэлю полковник, я отвечу на все вопросы, — сказал капрал.

— Вы женаты?

— Нет, я одинок. Мать умерла перед войной, была сестра… — голос его стал глуше, — но и она погибла в начале войны.

— Братьев нет?

— Нет, я совершенно один.

— Сестра убита немцами?

— Да. Когда началась война, я был призван в танковую бригаду под Гдыню, сестра же осталась в Варшаве. Разбитые немцами, мы откатились к вашим границам. Варшава в это время уже была захвачена германом. Бежавшие оттуда люди рассказывали, что та часть города, где жили мы, сожжена немецкой авиацией… Спустя год один из варшавян, служивший у Андерса, говорил, будто бы видел сестру среди беженцев, но вряд ли… Скоро четыре года, как она исчезла… во всяком случае среди польских беженцев ее нет.

— Да, грустная история, — сказал я, — и вы уже ничего не имели о бедной девушке?

— Ничего, обыватэлю полковник, да и что можно было иметь, — он вздохнул и тихо произнес: — Погибла моя бедная Зося…

Какое–то хриплое сопенье раздалось у двери. В проходе, держа в одной руке бутылку с вином, а в другой печенье, стоял Сеоев, устремив широко раскрытые глаза на Кружельника. По его лицу было видно, что произнесенное капралом имя натолкнуло его на разгадку.

— Сержант Сеоев, раскупорьте вино и налейте нам всем по бокалу, — медленно сказал я, выразительно глядя на него.

— Слушаюсь, товарищ полковник, — пробормотал гигант и стал поспешно выполнять мое приказание. Капрал Кружельник с недоумением выжидательно смотрел на нас.

— Выпьем, Ян Кружельник, за здоровье, — передавая ему бокал, сказал я, — за здоровье вашей сестры Зоси!

Кружельник дико посмотрел на меня, переменившись в лице:

— Ка–ак за «здоровье»? Значит…

— …значит, она жива, и вы завтра же увидите ее.

Кружельник шагнул ко мне. Рука его задрожала, вино расплескалось на кровать, но он не замечал ничего.

— Зося жива! — еле слышно проговорил он и вдруг, бросив бокал на пол, обхватил меня обеими руками и зарыдал.

— Жива, жива… Что ж это вы так разволновались? — сказал я, успокаивая его.

— Жива… Я только вчера разговаривал с нею, — храбро соврал Сеоев.

— Что ж вы мне этого сразу не сказали? — путая русские и польские слова, взволнованно проговорил Кружельник.

— А я не знал, что ты ее брат… — переходя на «ты» и похлопывая Кружельника огромной лапищей по плечу, добродушно сказал осетин. — Хорошая у тебя сестра, — похвалил он.

— Да, Ян! Сестра ваша честный человек. Я знаю вашу биографию, Зося мне все рассказала. Завтра вы встретитесь с нею, а теперь успокойтесь и прочтите это письмо, — и я дал ему уже известное читателю письмо Юльского.

— Что такое? — прочтя его, недоумевающе сказал Кружельник. — Меня расстрелял какой–то полковник Дигорский?

— Это я полковник Дигорский.

— Вы?.. Ничего не понимаю!.. Зачем Юльскому понадобилось это вранье?

— А затем, что я тот самый полковник, за которым вместе с Сайксом он охотился в городе Н.

— Это к вам была подослана женщина агент Сайкса с отравленным шприцем?

— Да.

— Теперь понимаю… А ваш генерал — это тот, которого хотели взорвать в таинственном доме?

— Да.

Кружельник смолк, потом вздохнул и с нескрываемым отвращением сказал:

— Какой же подлец этот Юльский!.. Хуже гадюки…

— А Сайкс? — тихо спросил я.

— Я его не знаю, но если Юльский гадина, то этот — чудовище. — По его лицу прошла скорбная тень. — Бедная Зося! — прошептал он.

— Мы так и не выпили за нее, — сказал я. — Сеоев, налейте товарищу Кружельнику бокал и… за Зосю, за ее будущую счастливую жизнь.

Чокнувшись, мы до дна осушили свои бокалы за девушку, которая в эти минуты, наверное, взволнованно думала о нас.

— А как Сайкс? Неужели его не постигнет кара за его злодеяние?

— У нас, русских, есть пословица: «Конец венчает дело», — сказал я. — Будем надеяться, что она оправдается и на этот раз.

— Амен! — произнес Кружельник, и мы чокнулись за скорейшее исполнение пословицы.

На следующий день Кружельник приказом был назначен на место «убывшего в Советский Союз старшего сержанта Сеоева». Новый ординарец прошел в приказе под фамилией Семенова и поместился в комнате осетина, куда была поставлена добавочная кровать. Утром генерал вызвал Кружельника для беседы с ним и капитаном Аркатовым. Занятый делами, я не смог быть с ними.

Я работал у себя в комнате, когда генерал вошел ко мне в сопровождении нашего хозяина, достопочтенного Таги–Заде. Я не видел его с той самой минуты, когда этот учтивый до приторности господин встретился со мной на стадионе Амир–Абада. Изящно одетый, прижимающий руки к груди, низко кланяясь и закатывая глаза, он произвел на меня впечатление опереточного благородного отца.

Таги–Заде обеими руками пожал мою и, выразительно улыбаясь, осведомился о здоровье.

— Что вы так надолго забыли нас? — спросил я.

Таги–Заде аккуратно откинул фалды своего нарядного сюртука, осторожно сел и, умильно глядя на нас, сказал:

— Боялся обеспокоить… ведь у вас так много дел… Каждая минута дорога у вашего превосходительства… — произведя меня в генералы, со сладчайшей улыбкой пояснил он.

— Что вы! Наоборот, времени хватает, — засмеялся я.

— Александр Петрович, — сказал генерал, — наш симпатичный хозяин…

— И друг, — нежно поглядывая на нас, вставил Таги–Заде.

— И друг, — охотно повторил генерал, — просит о некотором одолжении. Он хочет на два–три дня слетать в Баку.

В коридоре послышались шаги, раздался стук в дверь. Так как Сеоеву и Кружельнику было приказано оставаться в своей комнате и без вызова не приходить, то я спокойно взглянул на генерала.

— Войдите! — сказал он.

Вошел дежурный адъютант.

— Товарищ генерал, летчица, старший лейтенант Кожанова, к товарищу полковнику.

Генерал выжидательно взглянул на меня. Внезапная идея осенила меня.

— Пусть войдет, — сказал я.

Таги–Заде задвигался на стуле, хотя было видно, что ему не очень хотелось уходить.

— Оставайтесь, вы не мешаете нам, — предложил я.

В комнату вошла Елена Павловна.

— Товарищ генерал, я к полковнику Дигорскому, разрешите остаться? — обратилась она к генералу.

— Не только разрешаю, но и прошу. Полковник мне говорил о вас, — тепло и просто сказал генерал.

Таги–Заде не без любопытства оглядывал вошедшую. Хорошенькая женщина в военной форме, с орденами привлекла его внимание.

— Вот и ответ, дорогой Таги–Заде, — произнес я. — Елена Павловна — пилот прилетевшего к нам самолета. Завтра она возвращается обратно в Баку. Я лечу вместе с нею. Оформляйте ваши бумаги, и вы составите приятную компанию нам. Не так ли, товарищ Кожанова?

— Если разрешение будет дано, с удовольствием доставлю вас на место, — знакомясь с Таги–Заде, сказала она.

— Очень будет приятно, — низко поклонился летчице Таги–Заде.

— Только скорее оформляйте бумаги, без них я не возьму вас на борт, — сказала она нашему хозяину, учтиво поцеловавшему ее руку.

— Сейчас бегу… постараюсь к вечеру иметь и пропуск и все нужное, — расшаркиваясь перед нами, заторопился Таги–Заде.

— Только помните: в четыре часа тридцать минут мы вылетаем из Кереджа. Не опоздайте, я смогу задержаться на пять, на десять минут, не больше, — предупредила его Елена Павловна.

— Не опоздаю… — уже из дверей крикнул Таги–Заде, исчезая в коридоре.

— Ну, вот вам и еще пассажир, — засмеялся генерал. — Вы, Елена Павловна, небось отвыкли от таких раздушенных и напомаженных франтов.

— А, ей–богу, даже и не привыкала. Ведь он первый такой, который пилоту ручки целует и лакированные ботинки носит. Ведь мои пассажиры — это груз да военный народ.