«Дня через два» — было написано на ней.

— Дня через два.

— Отлично! Я без вас занялся работой, и вот у меня есть кое–какие замечания по поводу доклада. Все эти данные и план важны для верного освещения дела. Секретные данные, собранные вами, я ценю, но надо, чтобы доклад отражал не вашу личную точку зрения, а был политически обоснован и верен. Помните, что выводы касаются работы всей смешанной комиссии. Мы отвечаем за каждое слово, — строго закончил генерал.

— Слушаюсь, товарищ генерал! Итак, доклад я беру с собою, а его копию оставлю здесь. Он и комментарии будут в сейфе.

— Хорошо! Закончим это. А теперь расскажите, как поживает прелестная полячка Зося, — снова переходя на шутливый тон, спросил генерал.

— Нормально. Ездил с нею за Казвинские ворота. Замечательная девушка.

— Хорош! — засмеялся генерал. — Запутался в двух соснах… Кто же, наконец, вам нравится, Барк или Зося?

— Не знаю, — вздохнул я. — Когда нахожусь с госпожой Барк — она, а когда встречаюсь с Зосей, то Зося.

— Черт знает, что вы говорите! Довольно–таки безнравственные речи! — возмущенно прервал меня генерал. — Не нравится мне это, дорогой Александр Петрович, улетайте–ка скорее в Тбилиси, может быть, недельная разлука остудит ваши донжуанские страсти. Жениться, говорю вам, жениться пора, — вставая, сказал он, с шумом захлопывая папку.

— Товарищ генерал, я завтра съезжу на аэродром, выясню, когда идут самолеты на Тбилиси.

— Съездите, — сказал генерал, и мы вышли из кабинета.

Автомобиль вынесся через Казвинские ворота. Мелькнула цветная мозаика стен, блеснул ствол ружья охранявшего арку сарбаза. Шоссе длинной лентой протянулось впереди. Вдали темнели горы, слева тянулась равнина, впереди раскинулись сады, окружающие Тегеран. Обгоняя вереницы пешеходов и караваны верблюдов, перегоняя «доджи» и здоровенных мужчин, едущих верхом на осликах, мы понеслись вперед. Столица Ирана осталась позади. Вот и первая почтовая станция, пережиток прошлого, когда от Тегерана и до Энзели шли почтовые дилижансы. Мелькнул американский «флипп», за ним «виллис», и снова пыльное шоссе с темнеющими на горизонте деревьями.

Вечерело. Знойный день заканчивался. Темная пелена уже сгущалась над горами. С Демавенда и Мазандеранских хребтов медленно сходила прохлада. Хотя шоссе и не очень загружено транспортом, но езда по нему опасна главным образом из–за беспорядочного лихачества военных машин.

Мой шофер осторожно вел машину, лавируя среди попадающихся караванов, уже издалека давая оглушительные гудки встречавшимся по пути американским авто. Спустя час мы доехали до Кереджа, где находился наш аэродром. Часовой, проверив пропуск, поднял рогатку шлагбаума, и мы очутились на территории аэродрома.

Самолеты из Баку еще не пришли. Переговорив с начальником аэродрома, я попросил у него закрытый «зис», в котором намеревался везти к себе Аркатова и Кружельника. Ничего, кажется, нет на свете томительнее ожидания на вокзале запаздывающего поезда или на аэродроме идущего не по расписанию самолета.

— Скоро, — утешил меня подполковник, начальник аэродрома, — минут, может быть, через сорок, не позже, — спокойно закончил он и, вдруг улыбнувшись, добавил: — Хотя один может появиться и раньше. На нем такой лихой пилот, что точно сказать нельзя. А вы не тоскуйте, поиграем в шахматы, чайку с коньяком попьем — время и пробежит.

Я так и сделал. Расставив шахматы и потягивая дымящийся, заправленный коньяком чай, мы начали игру. Я далеко не Ботвинник, а мой партнер не Капабланка, поэтому, сделав ходов по двадцать и безбожно запутав партию, мы остались без ферзей и без слонов. Поредевшие пешки уныло торчали по краям доски, было видно, что каша скучная игра не вдохновляла их.

— Ничья! — вдруг решительно сказал подполковник, хотя и кони, и ладьи были еще целы на доске.

— Может, еще повоюем, — неуверенно сказал я, — у меня тут намечается интересная комбинация.

— Самолет подходит, надо встречать, — поднимаясь, сказал мой партнер.

И тут, напрягая слух, я услышал далекое, чуть слышное рокотанье мотора.

— Да, как вы это различили? Ведь тут ваши машины ревут без конца? — спросил я.

— Э–э! Моих я знаю по голосу. Любую интонацию своих моторов наизусть помню, в воздухе их по почерку узнаю. — Он засмеялся, видя мое непонимающее лицо. — Ну, по манере полета, что ли, а этот не мой. Это воздушный извозчик, полувоенно–пассажирский самолет, людей и грузы таскает. У него свой, особый голосок имеется, весьма отличный от наших.

Мы вышли из помещения.

— Во–он он, по–над тучкой ползет, видите? Да не туда… левей, левей смотрите, — указал подполковник, и я не без труда разглядел идущий на очень большой высоте самолет.

— Однако забрался… — сказал я.

— Это что!.. Пилот этого самолета ниже чем на трех тысячах не ходит. Ему бы боевой «ил» или «як» дать, он на нем чудеса бы делал.

— Так дайте.

— Нельзя…

— Почему?

— Увидите сами, а затем, разве вести сюда ответственные грузы и людей — не важная задача. По–моему, еще сложней, чем фрицев из облаков выковыривать, — сказал подполковник и восхищенно закричал: — Ох, и летит же здорово! Вы посмотрите, товарищ полковник, какая посадка будет. На три точки прямо из–под самого неба сядет.

Самолет был уже недалеко. Блеснули под лучами заходящего солнца его крылья, затем он вырвался из бегущего впереди облачка, сделав крутой вираж и стремительно планируя, пошел на посадку.

— Ловко! — восхищенно сказал подполковник.

На подготовленной к приему площадке уже суетились махальщики с флажками. Показался прямо на нас бегущий самолет, он рос, из–под его колес взлетала взвихренная пыль и былинки, захваченное мощным воздуховоротом пропеллера.

Мгновенье, другое… и самолет застыл метрах в сорока от нас, прямо у черты, отмеченной белой краской.

— Ни на дюйм дальше!.. — восхищенно крикнул подполковник и побежал к самолету.

Я бросился за ним к дверцам, которые уже открыл дежурный сержант. В открывшееся отверстие я увидел немножко растерянное, знакомое лицо Аркатова.

— Привет! — завидя меня, закричал капитан и замахал руками. Он сошел по лесенке, и мы расцеловались.

— Ох и похорошели же вы, товарищ полковник! — сказал Аркатов.

— Ну, уж и похорошел!.. Просто отдохнул от фронта, — засмеялся я.

— Честное слово, правда, товарищ полковник, вы даже моложе стали! — уверял он.

— Могу подтвердить слова капитана. Вас действительно не узнать, товарищ полковник, — раздался возле меня женский голос.

Я оглянулся. Возле нас, улыбаясь, стояла женщина–пилот в кожанке с погонами старшего лейтенанта и летным шлемом на голове, из–под которого выбивались золотые пряди волос.

— «Сусанин», — вдруг вспомнил я. — Елена… Елена…

— Павловна. Ну, значит, не совсем забыли, — рассмеялась летчица, — вот где привелось свидеться…

— Действительно, неожиданная встреча! — сказал я, пожимая ей руку.

— Э–э, да вы, оказывается, старые приятели, — разочарованно произнес подполковник, — а я — то хотел похвалить вас товарищ Кожанова. Вот, мол, какой у нас лихой летчик на связи работает.

— «Старые друзья», а ведь не сказала, куда едет, — засмеялся я.

— Но ведь и вы тоже промолчали, — сказала Елена Павловна. — Да и зачем это было надо? Военная тайна, пусть даже самая незначительная, остается тайной.

— Правильно, старший лейтенант! — важно подтвердил подполковник. — А теперь прошу в помещение, разговеться с дороги.

Они пошли.

— А где же Кружельник? — спросил я Аркатова.

— Я тут, обыватэлю полковник, — делая шаг вперед, проговорил молодой высокого роста сержант в летной форме, стоявший у самолета.

— Это мы в целях конспирации переодели его в нашу форму, — объяснил Аркатов.

Я посмотрел в лицо спокойно глядевшего на меня сержанта. Оно понравилось мне. Взор был ясный, глаза смотрели спокойно и доверчиво, а открытое, симпатичное лицо располагало к себе.

— Здравствуйте, Ян Кружельник! — подавая ему руку, сказал я.