— Значит, ее тем более надо усилить, пока она еще нужна, — сказала Барк.

— Да!.. Но это дело тех, кто решает такие вопросы, наша же задача — покончить с этими двумя людьми. Их смерть и уничтоженный доклад — это минимум два месяца новой работы новых, не вошедших в курс дела людей… И я не думаю, что это трудно исполнить. Мы должны теперь же ликвидировать их. И в первую очередь это нужно сделать с полковником. Несмотря на свою ограниченность, он немало навредил нам. Вспомните арест Краузе и разоблачение Хартли.

— Нужно ли это? — перебила его госпожа Барк. — Хартли — типичный болван, да и выдал его какой–то пьяница–летчик. Мне кажется, что уничтожать этих людей теперь уже не к чему, поздно. Ну, ликвидируем мы их — и что же? Взамен их русские пришлют сюда на уже готовое и налаженное дело новых людей, которые будут работать еще лучше, как вы сами говорите, безупречно.

— Это ничего не значит, — жестко сказал Сайкс.

— Но для чего же? Чтобы создать дипломатические и политические осложнения? — спросила госпожа Барк.

— Нет, Эви, — прервал ее Сайкс. — Этот икс обязательно будет уничтожен, хотя бы уже потому, что он дважды стал мне поперек дороги… И не только как военный агент противной стороны, но и как мой личный враг… — в голосе Сайкса прозвучала странная нотка. — А вообще, — он двусмысленно засмеялся, — на вас это как–то непохоже, моя дорогая Ирандуст… Вы, и вдруг… милосердие к врагу!! Что с вами случилось, вы подобрели, или, — Сайкс снова усмехнулся, — или вы изменились? Вас беспокоит судьба этого человека?

— Нет! Я не меняюсь, и вы отлично это знаете, Джефри, но я против бессмысленной крови. Я просто не вижу необходимости ликвидации этого вполне заурядного человека, а кроме того, вы, в своей ненависти к нему, забываете, что насильственная смерть подобного лица вызовет немедленное расследование и дипломатические осложнения.

Сайкс расхохотался.

— Дорогая Эви, вы расстроены. Ведь вы же прекрасно знаете, что в арсенале диверсионной службы имеется тысяча и один способ уничтожения противника так, что ни одному следователю и не придет в голову, что человек погиб насильственной смертью. Изо всей этой тысячи способов мы применим только один, но зато это будет самый лучший, и тогда ваш подзащитный отправится к праотцам… И клянусь, если даже это будет грозить разоблачением, я все равно сделаю это. Это мое уже личное дело, — с нескрываемой ненавистью закончил Сайкс.

— В нашей работе не должно быть «личных дел», — холодно ответила Барк.

— Я не забывал этого правила, Эви, но мы оба в этой истории, кажется, допустили по одному… — он зло и многозначительно подчеркнул, — «личному делу».

— Господа, я не думаю, чтобы из–за такого пустяка стоило волноваться, — примиренчески сказал забинтованный человек. — Я тоже считаю этого полковника простоватым человеком. Я сужу по его окружению.

— Вы говорите о сержанте Сеоеве? — ехидно спросила Барк.

— Хотя бы о нем. Этот глупый верзила с дурацким характером и пудовыми кулаками не должен сотрудничать в таком деле. Это ясно, и если он все же работает в нем, это значит, что и его начальство стоит не намного выше его. Этот прямодушный и глупый гигант должен служить в артиллерии, а в мирное время выступать в цирке. Его чувства и мысли можно прочесть раньше, чем он выразит их языком.

— Однако вы не смогли их прочесть раньше, чем он высказал их при помощи кулаков, — вставила Барк.

— Моя дорогая Эви, он прав. Эти господа не стоят вашего мизинца. Вопрос об этих русских кончен, давайте поговорим… — сказал Сайкс. Вдруг он быстро шагнул к окну и так быстро откинул штору, что я едва успел отодвинуться. — Хороши и мы!!. — распахивая окно и вглядываясь в темную, непроглядную ночь, сказал он. — Ведем беседу при полуоткрытом окне.

Он закурил новую сигару спичка озарила его лицо. Расстояние до него было не более метра. Я ясно видел его характерное лицо с четким, словно вырубленным подбородком. Спичка еще горела, он швырнул ее левой рукой, и огонек, мигнув в воздухе, погас.

— Чудесная ночь, господа, — сказал он.

Кто–то подошел к окну. Присев на корточки, я еле держался на карнизе.

— Такие ночи продлятся еще с неделю. Потом появится луна и помешает вам посетить полковника! — продолжал Сайкс человеку, стоявшему возле него. — На этих днях он вылетает в Тифлис. Вы понимаете меня, господин Кожицин? — по–русски закончил он.

— Вполне! Я готов к визиту, — также по–русски ответил стоявший рядом человек.

— Превосходно. В первый раз вы посетили наших «друзей» в виде рабочего, во второй посетите, как говорят русские, в качестве ночного татя, — он рассмеялся. — А теперь закроем окно и продолжим нашу беседу.

Сайкс шумно захлопнул створки окна и наглухо затянул шторы. Тьма окутала меня. За садом смутно светили уличные фонари, где–то лаяла собака. Повиснув на руках, я спрыгнул вниз и осторожно пошел прежним путем. Спустя несколько минут я уже был на широкой улице, озаренной светом реклам.

Такси довезло меня до угла, отсюда я той же аллеей и через ту же калитку, не замеченный никем, вернулся домой.

Было больше одиннадцати часов. Я прошел к генералу и рассказал ему обо всем, услышанном мною.

О том, как спала эту ночь Зося, можно было понять с первого же взгляда. Она осунулась и производила впечатление человека, только что перенесшего болезнь.

— Что с вами, Зосенька? — нарочито весело спросил я, как только на звонок швейцара девушка спустилась в вестибюль.

— Здравствуйте, пан полковник, — приседая и в то же время напряженно вглядываясь в меня, сказала она.

— Здравствуйте, здравствуйте, красавица, я заехал справиться о здоровье госпожи Барк.

— Благодарю вас. Все благополучно, мадам просит вас навестить ее.

— Скажите моему шоферу, — обратился я к крутившемуся возле нас швейцару, — что он может возвращаться домой.

— Слушаюсь, ваше превосходительство! — засуетился швейцар, исчезая за дверью.

— Зосенька! — тихо шепнул я. — Все хорошо, кроме вашего вида.

Она быстро глянула на меня и, пропуская вперед, также тихо сказала:

— Да?

Я засмеялся, кивнул головой и так быстро взбежал по лестнице, что она едва догнала меня.

— Вероятно, вы хороший гимнаст? — спросила она, переводя дыхание.

— О да! Особенно же люблю бег и прыжки, это развивает легкие, — сказал я, видя, как порозовели щечки девушки.

Госпожа Барк все еще была бледна, а темные, чуть намечавшиеся круги под глазами говорили о том, что бедная женщина тяжело переносит серьезные приступы сердечной болезни.

Я участливо спросил о ее здоровье, в душе восторгаясь ее искусным гримом и еще более искусной игрой.

— Ах, дорогой друг, вы позволите мне называть вас так? — слабо и томно спросила она.

— Ну конечно! — ответил я.

— У меня вчера вновь был острый приступ болезни. Я еще несколько слаба и приму вас полулежа, — откидываясь на софу и указывая рукой на место возле себя, продолжала она. — Вчера весь вечер я была как в тумане. Голова словно налита свинцом, не хватало воздуха, и врач, посетивший меня вечером, предложил абсолютный покой.

— Значит… — делая встревоженное лицо, поднялся я с места.

— Нет, нет! — остановила она. — Это прописано было только на один вечер. Сегодня я здорова и с удовольствием выпью с вами чашку кофе и съем первый со вчерашнего дня сандвич.

Я сочувственно покачал головой, вспоминая, как эта «больная» с наслаждением уписывала вчера со своими «врачами» ужин, запивая его чаем и вином.

— Ваша Зося тоже выглядит больной, — сказал я, — что с нею?

Мистрис Барк глянула на меня, улыбнулась и, забывая роль больной, сказала небрежно:

— Эта болезнь называется влюбленностью. Излечивают ее не доктора, а сами больные своими средствами, — при этих словах она наблюдающе скользнула по мне взглядом. Я сделал глуповато–растерянное лицо и недоумевающе посмотрел на нее.

— Однако кофе готов, — сказала Барк, — и никакая любовь в мире не помешает нам его выпить.