— «А папа гд

ѣ

будетъ жить, Карлъ Иванычъ? спросилъ Володя.

— «Онъ скоро прі

ѣ

детъ, будетъ жить во флигел

ѣ

и на учителей будетъ платить за васъ: такъ хот

ѣ

ла сама die Gräfin, ваша бабушка. <Теперь, д

ѣ

ти, я вамъ скажу о своей участьи — вы можете понимайть. Одна покойный ваша маменька Иртеньева, Наталь Николаевна, сказалъ онъ, поднимая руки къ небу, — одна ваша маменька понимала меня и любила старика глухаго Карла Иваныча. Я поступилъ къ вамъ, Володя былъ еще у кормилицы, а Николенька не родился. Когда у Володъ была горячка, я не смыкалъ глазъ 2 нед

ѣ

ли......» Вдругъ Карлъ Иванычъ остановился и прекратилъ свою р

ѣ

чь на м

ѣ

ст

ѣ

, хотя н

ѣ

сколько разъ слышанномъ мною, сл

ѣ

довательно, не новомъ но не мен

ѣ

е того возбуждавшемъ всегда во мн

ѣ

удивленіе къ его доброд

ѣ

телямъ. Теперь мн

ѣ

особенно пріятно было слышать п

ѣ

снь, хотя уже давно изв

ѣ

стную, но всегда трогательную, такъ какъ она обращалась въ первый разъ прямо къ намъ, какъ къ лицамъ, заслуживающимъ его дов

ѣ

рія <— обстоятельство, доставлявшее тогда великое удовольствіе моему самолюбію>. Другъ портной Schönheit, н

ѣ

которые люди, Володина горячка, неблагодарность — все въ давно изв

ѣ

стномъ мн

ѣ

методическомъ порядк

ѣ

вышло на сцену.

«Но многоуважаемая dіе Gräfin, ваша бабушка, не любитъ меня, я, я долженъ буду съ вами разстаться».

Бабушка хочетъ зам

ѣ

нить намъ мать. Горизонтъ моей будущности начиналъ проясняться. Но я горько ошибался, воображая, что бабушка посл

ѣ

перваго припадка горести будетъ тою же пріятной старушкой, какою я зналъ ее. Горесть странно под

ѣ

йствовала на ея характеръ. —

— «Вы хотите у

ѣ

хать отъ насъ?» спросилъ. я, поворачиваясь къ нему, но не взялъ его за руку, какъ я это д

ѣ

ловалъ встарину. Какой-то ложный стыдъ остановилъ меня. — «Я не хочу, продолжалъ Карлъ Иванычъ, но я долженъ. Богъ милостивъ, я составлю самъ свое счастье, и вы будьте счастливы, д

ѣ

ти, и помните вашего стараго друга Карла Иваныча, который никогда васъ не будетъ забыть». — Съ этими словами онъ торжественно всталъ, обдернулъ фалды своего фрака и пошелъ дальше. Мы молча посл

ѣ

довали за нимъ, не см

ѣ

я нарушать его молчанія, и меня долго впосл

ѣ

дствіи занималъ вопросъ, какимъ образомъ онъ над

ѣ

ется самъ составить свое счастье.> Бабушка много, очень много изм

ѣ

нилась. Въ н

ѣ

сколько м

ѣ

сяцевъ посл

ѣ

кончины матушки она состар

ѣ

лась физически и морально больше, ч

ѣ

мъ за 20 л

ѣ

тъ. Моль уже

ѣ

стъ сукно и басонъ въ высокой, высокой карет

ѣ

, въ которой она вы

ѣ

зжала прежде съ двумя огромными лакеями, и едва едва у нея достаетъ силъ съ помощью горничной перейдти черезъ комнату. Лицо стало какого-то прозрачно желтаго цв

ѣ

та и носитъ на себ

ѣ

почти всегда отпечатокъ досады и неудовольствія, все покрылось морщинами; на б

ѣ

лыхъ, н

ѣ

жныхъ рукахъ образовались складки, даже на концахъ пальцевъ, какъ будто они только-что вымыты горячей водой. Любовь ее, однако, не трогала меня и внушала мн

ѣ

больше сожал

ѣ

нія. Я инстинктивно понималъ, что она въ насъ любила не насъ, a воспоминанія. Гости почти никто не принимаются, но она любитъ вид

ѣ

ть насъ подл

ѣ

себя, въ особенности Любочку, которую, по моимъ зам

ѣ

чаніямъ, она не любила прежде. Къ папа она какъ-то особенно серьезно в

ѣ

жлива и внимательна; но ко вс

ѣ

мъ остальнымъ лицамъ, живущимъ у насъ въ дом

ѣ

, она, какъ кажется, питаетъ особенную ненависть, въ особенности къ Мими, которой однако она удвоила жалованье и сказала, что «вы, моя милая, над

ѣ

юсь, останетесь у меня. Коли покойница находила, что вы хороши, такъ и для меня вы будете хороши», и Мими осталась. Карла Иваныча она называетъ, говоря про него, дядькой: «позовите об

ѣ

дать дядьку», и я долженъ признаться, что Карлъ Иванычъ дядька потерялъ отъ этаго немного важности въ моихъ глазахъ. Съ горничной своей она не перестаетъ ссориться, безпрестанно называетъ ее «вы, моя милая», угрожаетъ ей выгнать ее, сердится до слезъ, но никогда не приводить въ исполненіе своей угрозы, несмотря на то, что горничная Гаша, самая ворчливая и грубая горничная въ св

ѣ

т

ѣ

, часто говорить, хлопая дверью: «что жъ прогоните, не заплачу» и т. п. Когда бабушка н

ѣ

сколько успокоилась, и насъ стали пускать къ ней, я ее всегда видалъ въ одномъ и томъ же черномъ шелковомъ капот

ѣ

, св

ѣ

жемъ чепчик

ѣ

и б

ѣ

ломъ, какъ сн

ѣ

гъ, платочк

ѣ

, которымъ она повязывала свою шею.

Она сидитъ въ своихъ большихъ волтеровскихъ креслахъ, раскладываетъ пасьянсъ или слушаетъ старый романъ M-me Радклифъ, который, по ея желанію, читаетъ ей Мими или П. В. По лицу ея видно, что исторіи съ привид

ѣ

ньями и ужасами очень мало интересуютъ ея, и мысли ея далеко въ прошедшемъ. Я не могу в

ѣ

рить, чтобы она д

ѣ

йствительно любила сочиненія M-me Радклифъ, хотя и ув

ѣ

ряла, что не существуетъ бол

ѣ

е пріятной книги. Мн

ѣ

кажется только, что равном

ѣ

рный звукъ читающаго голоса распологалъ ее къ мечтанію. Почти все напоминало ей матушку, такъ что часто я зам

ѣ

чалъ, какъ Мими и Гаша д

ѣ

лали намъ жесты, когда мы только-что начинали говорить о вещахъ, которыя будто бы могли напомнить о матушк

ѣ

. Никогда не забуду я ея горести при свиданіи съ папа; т

ѣ

мъ бол

ѣ

е, что я тогда никакъ не понималъ, какимъ образомъ видъ папа могъ такъ опечалить ее. Когда приходили ей такія воспоминанія, она обыкновенно брала въ руки черепаховую табакерку съ портретомъ maman и до т

ѣ

хъ поръ пристально смотр

ѣ

ла на нее, пока тяжелыя старческія слезы не застилали ей глаза. Тогда она брала одинъ изъ батистовыхъ платковъ, обыкновенно лежавшихъ около нея, прикладывала ихъ [къ] лицу, подзывала кого нибудь изъ насъ, клала ему руку на плечо, и слышались тяжелыя рыданія. Но не знаю, почему любовь бабушки не трогала меня и не внушала взаимности. Понималъ-ли я инстинктивно, что она любила насъ не за самихъ себя, а какъ воспоминаніе, или д

ѣ

йствительно справедливо то, что для каждой любви необходима привлекательная внешность, я не могъ ее любить, какъ матушку, скажу больше, вспоминая слова Карла Иваныча, что она хочетъ зам

ѣ

нить намъ мать, я понималъ, что дать ей въ моемъ сердц

ѣ

м

ѣ

сто любви, занимаемое воспоминаніемъ о матери, было бы хуже, ч

ѣ

мъ кощунство.

* № 6 (I ред.).

то страсть къ д

ѣ

вичьей, въ которой онъ проводилъ все свободное время, разум

ѣ

ется, тогда, когда никто не могъ поймать его тамъ. Я всегда сл

ѣ

дилъ за его страстями, и самъ невольно увлекался ими; но предаваться имъ было уже для меня невозможно, такъ какъ м

ѣ

сто было занято имъ; и я молча завидовалъ. Особенно посл

ѣ

дняя страсть Володи занимала меня, и я внимательно и далеко не безпристрастно сл

ѣ

дилъ за ней. По ц

ѣ

лымъ часамъ проводилъ я въ чулан

ѣ

подъ л

ѣ

стницею, безъ всякой мысли, съ напряженнымъ вниманіемъ прислушиваясь къ мал

ѣ

йшимъ движеніямъ, происходившимъ наверху, и наблюдая сцены, происходившія въ корридор

ѣ

. Ссоры, происходившія между нами, производили во мн

ѣ

тоже чувство зависти къ счастливому, благородно-откровенному характеру Володи, которому я удивлялся, но не могъ подражать.

* № 7 (II ред.).

Глава 10-я <Д

ѣ

вичья> Маша.

<Я былъ дуренъ, зналъ это, и мысль, что я не могу никому нравиться мучала меня. А ничто — я твердо уб

ѣ

жденъ — не им

ѣ

етъ такого разительнаго вліянія на направленіе челов

ѣ

ка, какъ наружность его. И не столько самая наружность, сколько уб

ѣ

жденіе въ привлекательности, или непривлекательности ея. —>

<Отчего мн

ѣ

не признаться въ чувств

ѣ

, которое едва-ли не испытывалъ каждый ребенокъ, воспитывавшійся дома, т

ѣ

мъ бол

ѣ

е, что, несмотря на то, что чувство это было дурно направлено, оно было искренно, благородно и не повело меня ни къ чему дурному. Я былъ влюбленъ въ горничную Машу, влюбленъ страстно безъ памяти; она казалась мн

ѣ

богиней, недоступной для меня, ничтожнаго смертнаго. — Ни въ одномъ изъ любовныхъ увлеченій, которыя я испытывалъ въ своей жизни, я не чувствовалъ до такой степени свое ничтожество передъ предметомъ своей страсти, какъ [въ] этомъ случа

ѣ

; поэтому-то я и заключаю, что съ большей силой я не любилъ никогда.—>