— Товсь!

Все заткнули уши. Лишь конный офицер не сводил глаз с циферблата. Он предвкушал, как будет рассказывать детям, а потом внукам о том, что именно его батарея дала первый залп в грандиозном сражении, которому суждено навсегда смирить гордыню проклятых южан. На его часах было почти восемнадцать минут шестого. Солнце озарило горизонт каких-то двадцать минут назад. Лейтенант уже внёс в свой дневник время восхода, в скобках добавив, что с учётом температуры и влажности воздуха, влияющих на часовой механизм, оно может колебаться в пределах пяти минут.

— Товсь! — вновь гаркнул сержант, и в его рёве лейтенант явственно расслышал нотки нетерпения.

Минутная стрелка достигла римской цифры «XII», вторая рука лейтенанта пала вниз:

— Пли!

Сержант что есть силы дёрнул шнур, и пушка Паррота изрыгнула огонь с дымом.

Жуткий грохот ударил по барабанным перепонкам, раскатившись по окрестностям. Пушка подскочила над землёй сантиметров на десять. Отдача швырнула орудие назад, хвостовик лафета пропахал в грунте глубокую борозду. Спустя мгновение донёсся дружный вопль северян, приветствовавших подавшее голос чудовище.

Прислуга уже чистила ствол мокрой губкой, гася в нарезах искры перед тем, как загнать в казённик следующей пороховой заряд. Тем временем картуз картечи с воем миновал луг, блеснул над мостом, проломился сквозь кроны деревьев, сбивая листья с ветками, и зарылся в склон холма. От удара металлический поршень внутри камеры упал на капсюль, тот вспыхнул и поджёг порох. Рвануло. Урон, однако, даже находись рядом вражеские солдаты, был бы невелик: слишком глубоко нырнул в землю снаряд, почти на метр.

— Шесть с половиной секунд. — отметил в блокноте время полёта лейтенант-артиллерист.

— Можете записать, джентльмены, что сражение началось в двадцать одну минуту шестого. — объявил репортёрам и иноземцам Джеймс Старбак.

В ушах у него звенело, а лошадь нервно перебирала копытами.

— В пять пятнадцать. — поправил его корреспондент «Харперс-Уикли».

— А по моим — пять восемнадцать. — сказал французский военный атташе.

— Восемнадцать, пятнадцать… К дьяволу! Чертовски рано, что до меня. — зевнул кто-то из газетчиков.

Джеймс нахмурился. Журналисты были не только лживыми, но и сквернословили напропалую. Пушка выстрелила второй раз, и он вздрогнул. Разрыв картечного снаряда с такого расстояния не впечатлял. От монстров Паррота капитан подсознательно ожидал моря огня и крови, вскипающего за Булл-Раном после каждого выстрела. Увы, результаты казались унизительно скромными. Джеймс оглянулся на иностранцев, большей частью ветеранов бесчисленных европейских войн, страшась увидеть на их лицах презрение. Будто прочитав мысли американца, французский атташе одобрительно кивнул:

— Хорошие пушки, капитан.

— Спроектированы и изготовлены в Америке, полковник. Изобретатель — Роберт Паррот, управляющий литейного завода в Колд-Спрингс. Орудия могут вести огонь обычными снарядами, шрапнельными и картечными. При возвышении ствола на каждые четыре градуса дальность стрельбы возрастает на две тысячи двести метров. — отбарабанил, как прилежный ученик, заученные специально для иностранцев сведения Джеймс, стараясь не обращать внимания на галдящих за спиной корреспондентов, — Если захотите осмотреть литейку, мы с удовольствием организуем вам экскурсию.

— Очень любезно с вашей стороны.

Француз по фамилии Лассан имел всего один глаз, физиономию, изборождённую шрамами, зато носил причудливо и богато изукрашенный мундир. Орудие жахнуло снова, на этот раз к нему присоединились остальные пушки батареи. Гром залпа напугал битюгов, отведённых назад. Под их ржание Лассан криво усмехнулся:

— Не скажу, правда, что артиллерия — мой любимый род войск, — он показал прокуренным пальцем на закрывавшую пустую глазницу повязку, — Русская картечь, сами понимаете.

— Будем надеяться, что пехота мятежников сегодня разделит вашу антипатию. — перекрикивая канонаду, тяжеловесно пошутил Джеймс.

За ручьём колыхались и сыпались сучья, сшибаемые снарядами, вздымались земляные фонтанчики.

— Как только наши колонны выйдут противнику в тыл, всё будет кончено. — сказал Джеймс.

Полковник Лассан поднял бровь:

— Действительно?

— Ставлю два доллара, что к десяти южные проходимцы будут наперегонки драпать к Ричмонду! — отвечать журналисту «Чикаго Трибьюн» на ставку желающих не нашлось.

Испанский атташе, облачённый в красно-белую драгунскую форму, сделал глоток из металлической фляжки. В воздухе, наполненном вонью горелого пороха, запахло спиртным. Лассан прислушался и спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Это что, паровозный свисток?

— Я ничего не слышу, сэр. — пожал плечами капитан Старбак.

— Вы слышите свисток? — напряжённо осведомился француз у коллег-дипломатов.

Те отрицательно качали головами.

— Это так важно, сэр? — полюбопытствовал Джеймс.

— Армия генерала Джонстона из долины Шенандоа едва ли придёт пешком? — прищурился Лассан, останавливая жестом поток уверений, что армия Джонстона обложена северянами со всех сторон, — Предположите на миг, что Джонстон улизнул от ваших солдат.

Француз говорил по-английски превосходно, с британским выговором, и этот выговор раздражал Джеймса. Кроме того, никак не унимался живот.

— Ещё два дня назад генерал Джонстон никуда не улизнул! — несколько резче, чем хотел, заявил капитан.

— Двух дней, согласитесь, вполне достаточно, чтобы выскользнуть из окружения и поездом добраться до Манассаса. — стоял на своём Лассан, — Разве нашему императору, вспомните, не принесла победу над Францем-Иосифом под Сольферино скорость, с которой войска были переброшены по железной дороге?

Джеймс, который в первый раз слышал о том, что в Европе, вообще, есть железные дороги, не то, что о каком-то Сольферино, на всякий случай кивнул, но возразил, что жалкую кучку презренных бунтовщиков нельзя ровнять с прославленной французской армией.

— Дай-то вам Бог. — мрачно заметил Лассан.

Француз достал подзорную трубу и навёл на дальний холм, где виднелась вышка. На её площадке сигнальщик флажками передавал какое-то сообщение.

— А вы уверены, капитан, что ваши части, совершающие обходной манёвр, не опоздают? — поинтересовался француз.

— Будут на месте с минуты на минуту, сэр. — заверил его Джеймс.

Ничего, свидетельствующего о начале боя в тылу вражеской армии, ни видно, ни слышно не было. Расстояние, наверное, не позволяет, утешил себя Джеймс. Вот побегут конфедераты, отсиживающиеся за мостом, это и будет самым лучшим свидетельством того, что у них в тылу неладно.

— С минуты на минуту, сэр. — повторил он и добавил для пущей важности, — Как и планировалось.

— Как планировалось? Ну да, ну да. — Лассан пожевал губами, — Мой отец, старый рубака, с присущей старым рубакам грубоватостью любил повторять: война, как потаскуха; никогда не знаешь, каким триппером она тебя одарит.

— Отлично сказано! — захохотал журналист из Чикаго, внося понравившуюся фразу в блокнот.

Джеймса покоробила скабрёзность, и он отвернулся. Француз принялся насвистывать незнакомую капитану мелодию, а журналисты записывали первые впечатления от войны. Впечатлений, надо признать, было немного. С площадки, где стояли газетчики, война выглядела скучно: немного дыма, немного грохота. У самого Булл-Рана скукой не пахло. Пахло порохом, свежей кровью и смертью. Засевшие на деревьях по обе стороны ручья застрельщики федералов и конфедератов обменивались выстрелами. Над водой рваными грязно-серыми тряпками плыл дым. За спинами стрелков-южан рвалась картечь, превращая лес в один из кругов ада. Срубленная снарядом верхушка дерева с треском рухнула вниз, сломав спину лошади. Жалобное ржание животного заглушило плач мальчонки-барабанщика, впихивающего осклизлые кишки обратно в разорванный живот. Что-то обожгло пах офицеру, он потрогал неровную дыру в мундире ниже пояса, с удивлением наблюдая, как напитываются кровью брюки. Бородатый сержант неловко затягивал повязку на обрубке левой руки, сквозь зубы чертыхаясь и непонятно у кого интересуясь, как теперь ему держать плуг? Капралу пробило череп, и бедолага камнем пал наземь. Канонада гремела, как жуткий барабан, отстукивая ритм войны для игравших ещё где-то сзади полковых оркестров.