Он зажмурился, предвкушая очередной барыш, который принесёт их с Итеном афера. Гешефт основывался на маниакальном нежелании Вашингтона Фальконера закупать что-либо для Легиона на арсеналах штата. Задействовав связи в высших кругах Виргинии, Бельведер Делани сам закупал на арсеналах всё, что требовалось, перепродавая затем полномочному представителю Фальконера Итену Ридли. Надо ли упоминать, что Фальконеру купленное у Делани обходилось вдвое, а то и вчетверо дороже первоначальной цены? Ружья, стоившие шесть тысяч долларов, братья продали Легиону за двадцать, тысячу восьмидесятицентовых башмаков — за две тысячи долларов, шестнадцатидолларовые палатки ушли по сорок за каждую. Левый доход братья честно делили пополам.

— Передки выйдут нам по четыре сотни за штуку. — прикинул Делани, — А Фальконеру отдадим по восемьсот.

— Можно и дороже.

Ридли нуждался в деньгах гораздо сильнее брата. Поездка в Ричмонд являлась для него не только возможностью избавиться ненадолго от докук постылой невесты, но и случаем поднажиться на тесте. Всё в жизни Итена упиралось в деньги. Не растранжирь отец семейного достояния, разве стал бы Итен искать женитьбы на дурнушке Анне? Но искал, потому что верил: богатство решает все проблемы.

Бельведер Делани тоже жаждал денег, но по иной причине. Богатство он полагал лестницей к вершинам власти. Мимо шли миссисипцы: дюжие бородачи, загорелые, мускулистые и вооружённые кремневыми мушкетами, с которыми, наверно, ещё их деды бились за свободу с красномундирниками. По мнению Делани, война должна была продлиться недолго: едва ли промышленно развитому Северу понадобится много времени, чтобы разгромить южные полки. На одном патриотизме не выедешь, а любовью к родине винтовку не зарядишь. Юг, вне сомнения, потерпит поражение, и пробьёт час умного, дальновидного Бельведера Делани. Бельведера Делани, который, хоть был южанином по рождению и воспитанию, душой тяготел к Северу. Нет, он не опускался до шпионажа, но давно дал понять друзьям в Вашингтоне, что они могут рассчитывать на любое его содействие. И когда Север победит, верность Делани будет щедро вознаграждена. Пусть зашоренные глупцы весело маршируют навстречу смерти; хорошо смеётся тот, кто смеётся последним.

— Расскажи мне о Старбаке. — попросил он брата.

Они направили коней по периметру ярмарочной площадки.

— С чего такой интерес? — удивился Ридли.

— Он, всё-таки, сын Элиаля Старбака. — объяснил Делани не совсем искренне.

На самом деле Натаниэль Старбак интересовал его потому, что он сам, южанин, сочувствующий Северу, видел в Старбаке антипода, северянина на стороне Юга.

— Я встречался с ним, ты знал?

— Он не говорил. — нахмурился Итен.

— Мы с ним почти подружились. Он далеко не глуп. Излишне горяч, но отнюдь не глуп.

Ридли фыркнул:

— Чёртов святоша. Бостонский выродок. Что в нём интересного?

Делани качнул головой. Что интересного? Ха! Что интересного в человеке, поставившем крест на сытом обеспеченном будущем ради улыбки дешёвой актрисульки? Во время пирушки со Старбаком Делани разглядел в том потрясающую игру страстей. Юноша был полем жестокой битвы, где вели борьбу не на жизнь, а на смерть добродетель и порок. Соблазны мирские бились с природной порядочностью, подкреплённой кальвинистским воспитанием. Делани предположил, что вот эта самая порядочность, которую инстинктивно чуял в Старбаке Ридли, и бесила единоутробного братца.

— Почему нас так выводит из себя чужая добродетель? — вслух поразмыслил Делани.

— Потому что по сути она — выдаваемая за доблесть трусость. Боязнь откусить от запретного плода.

— А, может, мы злимся, потому что при виде чужой добродетели вспоминаем о собственной порочности? О том, что нам никогда не стать добродетельными? — предположил Бельведер.

— Чего-чего, а добродетельности мне даром не надо. — буркнул Ридли.

— Не глупи, Итен. И признавайся, чем тебя так задел Старбак?

— Ублюдок лишил меня пятидесяти долларов.

— А! Тогда ясно. — зная скаредность братца, Делани захохотал, — Каким же образом скромному сыну священника удалось совершить невозможное?

— Мы бились с ним об заклад. Он должен был завербовать для Фальконера одного негодяя по фамилии Труслоу и, чёрт бы подрал их обоих, завербовал.

— Птичка-Дятел начирикала мне об этом душегубе Труслоу. Ты-то почему его не завербовал?

— Легко сказать. Если бы Труслоу увидел меня возле его дочурки ещё раз, пристрелил бы без раздумий.

— Понятно. — хихикнул Делани.

Каждый из них запутался в тенетах, сплетённых собственноручно из собственных же слабостей. Но, если Старбаку хватало капкана греха и покаяния, Делани — честолюбия, то Ридли усердно укреплял силок беспримерной алчности толстыми нитями похоти.

— У душегуба есть причина пристрелить тебя? — полюбопытствовал адвокат, отбирая у брата сигару, чтобы подкурить от неё извлечённую из портсигара сигарету, свёрнутую из жёлтой бумаги, с пахнущим лимонной отдушкой табаком, — Так как, есть?

— Есть. — скривился Ридли и не удержался, прихвастнул, — Он благодаря мне скоро станет дедушкой.

— Благодаря тебе?

— Точно. Труслоу, слава Богу, понятия не имеет, что дочь его брюхата от меня, а девчонка в любом случае вот-вот замуж выскочит, так что я кругом в шоколаде. Кроме того, что стервочке пришлось отступных дать, чтобы рот держала на замке.

— Много?

— Порядочно. — Ридли глубоко затянулся, закашлялся и, отплевавшись от дыма, пояснил, — Жадная, но ты бы видел её, Бев! Ты бы видел!

— Неужели у душегуба дочь — красотка?

— Не то слово. — закатил глаза Итен, — Минуту, сам убедишься.

Он достал из нагрудного кармана мундира кожаную коробочку и протянул брату.

В коробочке Делани обнаружил рисунок размером десять на двенадцать сантиметров, изображающий обнажённую девушку на лесной прогалине у ручья. Делании в который раз подивился искусству брата. Несмотря на лень и отсутствие регулярной практики, кистью он владел в совершенстве. Господи, подумалось Делани, по странным сосудам ты порой раскладываешь дары свои.

— Ты приукрасил её внешность?

— Ни штрихом.

— Тогда она действительно редкая красотка. Нимфа.

— У этой нимфы лексикон черномазого ездового-забулдыги и характерец под стать.

— Ты с ней порвал?

— Бесповоротно.

По крайней мере, Ридли на это надеялся. Пряча портретец в карман, он с тоской вспомнил, что за молчание Салли он заплатил сто серебряных долларов, но уверенности в соблюдении дрянью её части сделки не обрёл. Оторва вся в папашу. С неё станется заявится в «Семь вёсен» и продемонстрировать брюхо Анне Фальконер с подробным рассказом о том, кто и при каких обстоятельствах её данным сувениром осчастливил. А вот как к шалостям будущего зятька отнесётся Фальконер — вопрос вопросов. Он, конечно, сам не ангел, но одно дело — плодить с рабынями мулатов, и совсем другое — обесчестить белую свободную, да ещё и дочь мерзавца, в расположении которого Фальконер лично заинтересован.

Впрочем, сейчас чего-то подобного можно было не опасаться. Ну, почти не опасаться. Труслоу, как слышал Ридли, выпихнул непутёвую доченьку за какого-то сопляка, отдав парочке свой клочок земли и скот. Так что Ридли, можно сказать, отделался лёгким испугом.

— Порвал. — повторил он с некоторым сожалением.

Всё-таки, Салли Труслоу — дивной красоты девчонка. Когда ещё жизнь с такой сведёт.

Бельведер Делани наблюдал за отрабатывающими строевой шаг новобранцами. Кадет Командных курсов Виргинии, годившийся половине из них в сыновья, честил подчинённых почём зря, пытаясь заставить держать спину прямо, голову высоко и не глазеть по сторонам, как школьницы в городском саду.

— Полковник Фальконер тоже муштрует новоявленных легионеров? — поинтересовался Делани.

— Нет. Он верит, что муштра лишает солдат желания драться.

— Как занимательно! Фальконер, похоже, разумнее, чем я полагал. Этих недоумков гоняют день-деньской, до первых звёзд.