Судя по разсказамъ Натальи Савишны и по первой части письма, мн

ѣ

кажется, что ее ужасала мысль, что она будетъ причиною горести для людей, которыхъ она такъ любила; внутреннiй же голосъ предчувствія не переставалъ говорить ей объ ужасномъ будущемъ. Она старалась подавить этотъ голосъ постоянной д

ѣ

ятельностью, старалась не в

ѣ

рить ему, однако в

ѣ

рила, потому что старалась скрывать. Люди доброд

ѣ

тельные не ум

ѣ

ютъ скрывать своихъ чувствъ; ежели они хотятъ лицемерить, то д

ѣ

лаютъ слишкомъ неестественно. Въ первой половин

ѣ

письма видно желаніе показать совершенное душевное спокойствіе, когда она говоритъ о Максим

ѣ

, объ belle Flamande¹⁵¹ и т. д., но зато въ иныхъ м

ѣ

стахъ, гд

ѣ

она говоритъ о прим

ѣ

чаніи Натальи Савишны, проситъ отца об

ѣ

щаться никогда не отдавать насъ въ казенное заведеніе и говоритъ о весн

ѣ

, ужасная мысль, которая не оставляла ее, проявляется и д

ѣ

лаетъ странный контрастъ съ подробностями и шутками о приданомъ Любочки и съ словами о весн

ѣ

. Maman увлекалась въ противуположную крайность: желая скрыть и подавить свое предчувствіе, она забывала, какое для нея могло быть горе не видаться съ отцомъ и съ нами. У maman были странныя понятія о воспитаніи въ учебныхъ заведеніяхъ. Она почитала ихъ вертепами разврата и жестокости, но можетъ быть потому, что я привыкъ чтить ея слова и в

ѣ

рить имъ, они мн

ѣ

кажутся справедливыми. Мысль о томъ, что д

ѣ

ти переносятъ побои отъ наставниковъ въ такихъ заведеніяхъ, въ особенности ужасала ее. Изъ моихъ дядей (братьевъ maman) одинъ воспитывался въ учебномъ заведеніи, другой дома. 1-й умеръ челов

ѣ

комъ хилымъ, развратнымъ; другой самымъ доброд

ѣ

тельнымъ. Должно быть этотъ прим

ѣ

ръ въ своемъ семейств

ѣ

былъ причиною этого отвращенія. Впрочемъ были и другія основанія, изъ которыхъ она большую часть изложила въ своемъ письм

ѣ

.>

*№ 30 (II ред.).

Maman была очень религіозна, но въ двухъ случаяхъ чувство ея не сходилось съ ученіемъ в

ѣ

ры, и эти несогласія всегда были для нея упрекомъ. Она не могла в

ѣ

рить, что со смертью душа перестаетъ любить т

ѣ

хъ, кого любила, и не в

ѣ

рила въ в

ѣ

чныя мученья ада. «В

ѣ

чныя мученья, говорила она, упирая на слово «в

ѣ

чныя» и растягивая его съ ужасомъ и горемъ: этого не можетъ быть». Одно изъ этихъ сомн

ѣ

ній она выразила въ письм

ѣ

своемъ. Предчувствуя смерть, она разр

ѣ

шила его и уб

ѣ

дилась въ томъ, что не умираютъ чувства. Другое сомн

ѣ

ніе, ежели было можно, я думаю, простится ей.

Что вторая часть письма была написана по-Французски, можетъ показаться страннымъ, но надо вспомнить воспитаніе, которое давали д

ѣ

вушкамъ въ начал

ѣ

нын

ѣ

шняго в

ѣ

ка. Притомъ у всякаго, который говоритъ одинаково хорошо на 2-хъ или н

ѣ

сколькихъ языкахъ, есть привычка въ изв

ѣ

стномъ дух

ѣ

и н

ѣ

которыя вещи говорить и даже думать на одномъ язык

ѣ

, a другія на другомъ.

*№ 31 (II ред.).

Maman уже не было, а жизнь наша шла т

ѣ

мъ же чередомъ — ложились мы спать въ т

ѣ

же часы и въ т

ѣ

хъ же комнатахъ; въ т

ѣ

же часы вставали; утренній, вечерній чай, об

ѣ

дъ, ужинъ — все было въ обыкновенное время, все стояло на т

ѣ

хъ же м

ѣ

стахъ, только ея не было. Я думалъ, что посл

ѣ

такого несчастія, все должно перем

ѣ

ниться, и обыкновенная наша жизнь казалась мн

ѣ

оскорбленіемъ ея памяти. Первыя дни я старался перем

ѣ

нить свой образъ жизни; я говорилъ, что не хочу об

ѣ

дать, и потомъ на

ѣ

дался въ буфет

ѣ

не въ урочный часъ. Когда пили чай, я уносилъ чашку въ офиціянтскую комнату, въ которой никогда не пили чаю. Спать въ старыхъ нашихъ комнатахъ, наверху, мн

ѣ

тоже было ужасно грустно, я почти не спалъ и, наконецъ, попросилъ позволенья перейти внизъ.

Я боялся и удалялся всего, что могло мн

ѣ

слишкомъ ясно напомнить ее. Теперь же я люблю и зову эти воспоминанія — они возвышаютъ мою душу.

*№ 32 (II ред.).

Н

ѣ

тъ уже больше такихъ слугъ какъ Наталья Савишна; пропало то с

ѣ

мя, изъ котораго они рождались. Да и перевелись дворяне, которые ихъ формировали. Зато теперь есть щеголи слуги и служанки, которыхъ не узнаешь отъ господъ, которымъ не знаешь, говорить ли «вы» или «ты», которые танцуютъ польку, носятъ золотые часы и браслеты, курятъ папиросы, но сотни такихъ съ часами и браслетами не стоятъ и однаго ногтя Натальи Савишны. Миръ ея праху!

*№ 33 (II ред.).

Я отдаю дань общей вс

ѣ

мъ авторамъ слабости — обращаться къ читателю.

Обращенія эти бо̀льшей частью д

ѣ

лаются съ ц

ѣ

лью съискать благорасположеніе и снисходительность читателя. Мн

ѣ

хочется тоже сказать н

ѣ

сколько словъ, вамъ, читатель, но съ какою ц

ѣ

лью? Я право не знаю — судите сами.

Всякій авторъ — въ самомъ обширномъ смысл

ѣ

этаго слова — когда пишетъ что бы то ни было, непрем

ѣ

нно представляетъ себ

ѣ

, какимъ образомъ под

ѣ

йствуетъ написанное. Чтобы составить себ

ѣ

понятіе о впечатл

ѣ

ніи, которое произведетъ мое сочиненіе, я долженъ им

ѣ

ть въ виду одинъ изв

ѣ

стный родъ читателей. Какимъ образомъ могу я знать, понравится ли или н

ѣ

тъ мое сочиненiе, не им

ѣ

я въ виду изв

ѣ

стный типъ читателя? — Одно м

ѣ

сто можетъ нравиться одному, другое — другому, и даже то, которое нравится одному, не нравится другому. Всякая откровенно выраженная мысль, какъ бы она ни была ложна, всякая ясно переданная фантазія, какъ бы она ни была нел

ѣ

па, не могутъ не найдти сочувствія въ какой нибудь душ

ѣ

. Ежели он

ѣ

могли родиться въ чей-нибудь голов

ѣ

, то найдется непрем

ѣ

нно такая, которая отзовется ей. Поэтому всякое сочиненіе должно нравиться, но не всякое сочиненіе нравится все и одному челов

ѣ

ку.

Когда все сочиненіе нравится одному челов

ѣ

ку, то такое сочиненie, по моему мнению, совершенно въ своемъ род

ѣ

. Чтобы достигнуть этаго совершенства, a всякій авторъ над

ѣ

ется на совершенство, я нахожу только одно средство: составить себ

ѣ

ясное, определенное понятіе о ум

ѣ

, качествахъ и направлении предполагаемаго читателя.

Поэтому я начну съ того мое обращеніе къ вамъ, читатель, что опишу васъ. Ежели вы найдете, что вы не похожи на того читателя, котораго я описываю, то не читайте лучше моей пов

ѣ

сти — вы найдете по своему характеру другія пов

ѣ

сти. Но ежели вы точно такой, какимъ я васъ предполагаю, то я твердо уб

ѣ

жденъ, что вы прочтете меня съ удовольствіемъ, темъ бол

ѣ

е, что при каждомъ хорошемъ м

ѣ

ст

ѣ

мысль, что вы вдохновляли меня и удерживали отъ глупостей, которыя я могъ бы написать, будетъ вамъ пріятна.

Чтобы быть приняту въ число моихъ избранныхъ читателей, я требую очень немногаго: чтобы вы были чувствительны, т. е. могли бы иногда пожал

ѣ

ть отъ души и даже пролить н

ѣ

сколько слезъ объ вымышленномъ лиц

ѣ

, котораго вы полюбили, и отъ сердца порадоваться за него, и не стыдились бы этаго; чтобы вы любили свои воспоминанія; чтобы вы были челов

ѣ

къ религіозный; чтобы вы, читая мою пов

ѣ

сть, искали такихъ м

ѣ

стъ, которыя зад

ѣ

нутъ васъ за сердцо, а не такихъ, которыя заставютъ васъ см

ѣ

яться; чтобы вы изъ зависти не презирали хорошаго круга, ежели вы даже не принадлежите къ нему, но смотрите на него спокойно и безпристрастно — я принимаю васъ въ число избранныхъ. И главное, чтобы вы были челов

ѣ

комъ понимающимъ, однимъ изъ т

ѣ

хъ людей, съ которымъ, когда познакомишься, видишь, что не нужно толковать свои чувства и свое направленіе, а видишь, что онъ понимаетъ меня, что всякій звукъ въ моей душ

ѣ

отзовется въ его. — Трудно и даже мн

ѣ

кажется невозможнымъ разд

ѣ

лять людей на умныхъ, глупыхъ, добрыхъ, злыхъ, но понимающій и непонимающій это — для меня такая р

ѣ

зкая черта, которую я невольно провожу между вс

ѣ

ми людьми, которыхъ знаю. Главный признакъ понимающихъ людей это пріятность въ отношеніяхъ — имъ не нужно ничего уяснять, толковать, а можно съ полною ув

ѣ

ренностью передавать мысли самыя не ясныя по выраженіямъ. Есть такія тонкія, неуловимыя отношенія чувства, для которыхъ н

ѣ

тъ ясныхъ выраженій, но которыя понимаются очень ясно. Объ этихъ-то чувствахъ и отношеніяхъ можно см

ѣ

ло намеками, условленными словами говорить съ ними. Итакъ, главное требованіе мое — пониманіе. Теперь я обращаюсь уже къ вамъ, опред

ѣ

ленный читатель, съ извиненіемъ за грубость и неплавность въ иныхъ м

ѣ

стахъ моего слога — я впередъ ув

ѣ

ренъ, что, когда я объясню вамъ причину этаго, вы не взыщите. Можно п

ѣ

ть двояко: горломъ и грудью. Не правда ли, что горловой голосъ гораздо гибче груднаго, но зато онъ не д

ѣ

йствуетъ на душу? Напротивъ, грудной голосъ, хотя и грубъ, беретъ за живое. Что до меня касается, то, ежели я, даже въ самой пустой мелодіи, услышу ноту, взятую полной грудью, у меня слезы невольно навертываются на глаза. То же самое и въ литератур

ѣ

: можно писать изъ головы и изъ сердца. Когда пишешь изъ головы, слова послушно и складно ложатся на бумагу. Когда же пишешь изъ сердца, мыслей въ голов

ѣ

набирается такъ много, въ воображеніи столько образовъ, въ сердц

ѣ

столько воспоминаній, что выраженія — неполны, недостаточны, неплавны и грубы.