Заиграли мазурку; бабушка вышла изъ гостиной; прикатили мягкое кресло, и бабушка ус
ѣ
лась въ углу залы. Дамы у меня не было, да и зачѣ
мъ мнѣ
была дама; я подошелъ къ бабушкѣ
. «Что весело ли тебѣ
, мой милый поэтъ?» сказала бабушка, взявъ меня за руку. Я ничего не могъ больше сказать отъ полноты чувствъ, какъ только: «Ахъ, какъ я вамъ благодаренъ, бабушка», и нѣ
жно поцѣ
ловалъ ея руку. — «Очень рада, mon cher»,148 сказала она, разбирая съ большою медленностью конфекты, которыя держалъ на большомъ подносѣ
передъ ней лакей.*№ 26 (II ред.).
Глава. Посл
ѣ
мазурки.Мазурка кончилась; Володя, брат и Петръ Ивинъ подошли ко мн
ѣ
и очень деликатно старались утѣ
шить меня. Они не говорили ни слова о моей деконфитурѣ
(ежели бы я услыхалъ отъ нихъ одно слово прямого сожалѣ
нія, я бы разревѣ
лся), а стали толковать о томъ, какъ Этьенъ хвастался своей силой и хотѣ
лъ на пари бороться съ кѣ
мъ бы то ни было изъ насъ. Въ это время онъ подошелъ къ намъ и подтвердилъ свой вызовъ. — «Пойдемте сейчасъ, попробуемъ», сказалъ Петръ Ивинъ Этьену и, взявъ меня за руку, потащилъ наверхъ. Хотя Корнаковъ былъ довольно силенъ по лѣ
тамъ, но такъ какъ всѣ
были противъ него, ему во время борьбы досталось порядочно: кто-то ударилъ его по головѣ
лексикономъ Татищева такъ сильно, что у него вскочила пресмѣ
шная красная [?] шишка. Борьба (или скорѣ
е драка, потому что всегда переходило въ это), къ которой я всегда имѣ
лъ большую склонность, проба силы, шумъ, крикъ и бѣ
готня разгуляли меня и заставили почти забыть мою неудачу, тѣ
мъ болѣ
е, что въ упражненіяхъ этаго рода, несмотря на то, что я былъ моложе всѣ
хъ, я былъ однимъ изъ первыхъ. Насъ позвали ужинать, и я, оставивъ всѣ
мизантропическіе планы, побѣ
жалъ внизъ. За ужиномъ, когда дворецкій сталъ разливать изъ бутылки, завернутой салфеткой, шампанское, мы встали и съ налитыми бокалами подошли къ бабушкѣ
еще разъ поздравить ее. Не успѣ
ли мы этаго сдѣ
лать, какъ раздались звуки гросфатера и зашумѣ
ли отодвигаемые стулья. Я думаю, что я не решился бы позвать Соничку на гросфатеръ, ежели бы не замѣ
тилъ, что Этьенъ съ своей шишкой подходить къ ней. Въ первой парѣ
пошелъ папа съ какой-то дамой, и такъ какъ не нужно было ни вспоминать старыя па, ни учиться новымъ въ этомъ танцѣ
и притомъ я былъ разгоряченъ борьбой и бокаломъ Шампанскаго, я не чувствовалъ никакой застѣ
нчивости и былъ веселъ до безумія.*№ 27 (II ред.).
спокойно идти прямо къ нашимъ пост
ѣ
лямъ, но все лицо двигалось, брови прыгали, щеки отдувались и опускались, а ноги дѣ
лали все навыворотъ. Николай шелъ около его и одну руку держалъ около спины, а другую около свѣ
чки на всякій случай. Карлъ Иванычъ взошелъ въ пустое пространство между нашими постелями, сначала грозно посмотрѣ
лъ на насъ; отъ него пахло какой-то гарью съ уксусомъ и табакомъ; ничего похожаго не было съ обыкновеннымъ его запахомъ; потомъ, убѣ
дившись, что мы спимъ, онъ оперся обѣ
ими руками о стѣ
ну даже и той рукой, въ которой была свѣ
чка — сало потекло по стѣ
нѣ
, и свѣ
чка потухла; горячій фитиль остался въ его ладони и должно быть обжегъ его ужасно, но онъ хладнокровно посмотрѣ
лъ на свою ладонь, потомъ опять на насъ, сталъ улыбаться и выговорилъ съ милымъ сердечнымъ выраженіемъ: «liebe Kinder»,149 но въ это самое время я съ ужасомъ услыхалъ, какъ забурчало у него въ животѣ
, потомъ въ горлѣ
; онъ сталъ вытягивать шею, подаваться впередъ и какъ будто хотѣ
лъ бодать стѣ
ну......... Когда Николай съ Савеліемъ унесли его и вычистили слѣ
ды его присутствія, «такъ вотъ какъ Карлъ Иванычъ въ Москвѣ
ѣ
жалъ морозъ по кожѣ
, и я вздохнулъ съ отвращеніемъ, когда вспомнилъ, что сдѣ
лалось изъ всегда спокойнаго, величаваго, добраго старика, Карла Иваныча. Несмотря на этотъ отвратительный эпизодъ, я заснулъ, мечтая о Соничкѣ
.*№ 28 (II ред.).
Второе изв
ѣ
стіе о помѣ
щеніи дѣ
тей въ учебное заведеніе огорчаетъ меня больше потому, что мнѣ
кажется тебѣ
этаго очень хочется, но я ни за что не соглашусь и буду просить тебя, просить на колѣ
няхъ разъ навсегда дать мнѣ
обѣ
щаніе воспитывать дѣ
тей всегда дома, буду ли я жива или нѣ
тъ. Я не спорю объ всѣ
хъ выгодахъ для службы, для связей, но повторяю опять то, что говорила тебѣ
не одинъ разъ. Воспитаніе въ учебномъ заведеніи по моему мнѣ
нію, можетъ быть я ошибаюсь, но мнѣ
такъ кажется, должно дѣ
йствовать пагубно на нравъ дѣ
тей и на ихъ будущность. Чувствительность — эта способность сочувствовать всему хорошему и доброму, и способность, которая развиваетъ религіозное чувство, должны быть убиты посреди дѣ
тей, оставленныхъ на свой произволъ (потому что развѣ
можно назвать присмотромъ и попеченіемъ о нихъ то, что имъ даютъѣ
сть, кладутъ спать въ урочные часы, наказываютъ тѣ
лесно за проступки?), посреди дѣ
тей, составившихъ маленькую республику, на основаніи своихъ ложныхъ понятій. Всякое проявленіе чувствительности наказывается насмѣ
шками. И какъ произвольна и деспотична всегда эта маленькая республика въ своихъ дѣ
йствіяхъ! Не говоря о любви къ Богу, которую простительно имъ не понимать, любовь къ родителямъ, къ роднымъ, сожалѣ
ніе къ печалямъ, страданіямъ другихъ, слезы — всѣ
лучшія побужденія, которыми такъ полна бываетъ молодая душа, неиспорченная ложными правилами, всѣ
эти побужденія, безъ которыхъ нѣ
тъ счастія, возбуждаютъ только презрѣ
ніе и должны быть подавлены въ пользу какого-то смѣ
шного (ежели бы это не имѣ
ло такихъ дурныхъ послѣ
дствій) духа геройства. Развратъ въ тысячи различныхъ формъ можетъ вкрасться въ эту, откровенно открытую для всего, юную душу. Развратъ никогда не доставляетъ счастія, но онъ чѣ
мъ-то заманчивъ и можетъ быть пріятенъ для того, кто еще не испыталъ печальной стороны его. Отъ этаго человѣ
къ, испытавшiй жизнь, всегда съумѣ
етъ остановится, не дойдя до горечи чаши, но юная душа жаждетъ крайностей, добродѣ
тели или порока, это зависитъ отъ направленія, которое дадутъ ей окружающіе. Я увѣ
рена, что погибло много молодыхъ людей, т. е. морально погибло отъ того, что, увлекшись разъ совершенно безвинно порокомъ и сдѣ
лавъ поступокъ, оскорбившій ихъ внутреннее чувство, и за который совѣ
сть обвиняла ихъ, они впали въ глубину разврата, чтобы заглушить этотъ голосъ. Ежели же достало силы перенести угрызенія совѣ
сти, достаточно носить эту вѣ
чную неумолкающую улику въ своемъ сердцѣ
, чтобы навсегда потерять спокойствіе въ жизни. Сколько этихъ поступковъ, въ которые такъ легко впасть молодому человѣ
ку! И какіе ужасные поступки! Мнѣ
самой смѣ
шно, какъ я разболталась, но ты знаешь — это мой dada,150 а главное, дѣ
ло идетъ о дѣ
тяхъ. Нѣ
тъ, тысячу разъ нѣ
тъ, никогда, покуда я жива, не соглашусь я отдать дѣ
тей въ учебное заведеніе, и, ежели ты хочешь сдѣ
лать меня совершенно счастливой, то скажи мнѣ
и дай честное слово, что этаго никогда не будетъ.*№ 29 (II ред.).
Продолженіе 23-ей главы.
<10 л
ѣ
тъ послѣ
того дня, какъ было написано это письмо, я имѣ
лъ его въ рукахъ. Много разъ перечелъ я его, много провелъ часовъ, размышляя о немъ и стараясь понять то, что чувствовала maman въ то время, какъ она его писала, и много, много пролилъ надъ нимъ слёзъ — слёзъ печали и умиленія. Вотъ что значило это письмо: тяжелое, грустное предчувствіе со дня нашего отъѣ
зда запало въ душу maman, но она такъ привыкла не думать о себѣ
, а жить только счастіемъ другихъ, что, предчувствуя несчастіе, она думала только о томъ, чтобы скрыть это предчувствіе отъ другихъ, и молила Бога о томъ, чтобы несчастіе это постигло ее одну. Для нея одной не могло быть несчастія: она жила въ другихъ. Наталья Савишна, которая обожала ее, наблюдала за ея всѣ
ми поступками и движеніями и понимала ихъ такъ, какъ наблюдаютъ и понимаютъ только тѣ
, которые страстно любятъ, говорила мнѣ
, что она вскорѣ
послѣ
нашего отъѣ
зда замѣ
тила перемѣ
ну въ maman. Она была какъ будто веселѣ
й, безпрестанно занималась чѣ
мъ-нибудь, не сиживала, какъ прежде, когда бывало папа уѣ
зжалъ, въ его кабинетѣ
послѣ
чаю, не грустила, а очень много читала, играла и занималась дѣ
вочками. Когда же занемогла, то, по словамъ Натальи Савишны, только во время бреду безпрестанно молилась и плакала, а какъ только приходила въ себя, то была чрезвычайно спокойна и всѣ
мъ занималась: разспрашивала обо всѣ
хъ подробностяхъ, касавшихся [?] до дѣ
вочекъ и даже хозяйства.