Къ письму этому была приложена записка отъ Мими Коферталь сл
ѣ
дующаго содержанія.Княгиня очень больна. И. И. говорилъ мн
ѣ
, что даже опасно больна. Мысль, что она не встанетъ отъ этой болѣ
зни, не оставляетъ ее, и эта мысль болѣ
е всего меня пугаетъ, хотя она совершенно спокойна. Вы хорошо сдѣ
лали, ежели бы приѣ
хали. Она безпрестанно въ бреду говоритъ про васъ и думаетъ, что вы въ Петербургѣ
. Видно, что ее мучаетъ, что вы такъ далеко отъ нея. Я уже четвертую ночь провожу на волтеровскомъ креслѣ
въ спальнѣ
Княгини, но вамъ нечего говорить о моихъ чувствахъ къ ней. Вы знаете, что всѣ
мъ пожертвовала бы для нея, не только что нѣ
сколькими безсонными ночами. Я дѣ
лаю это съ удовольствіемъ и не ропщу.Прі
ѣ
зжайте же поскорѣ
й, съ совершеннымъ уваженіемъ и т. д.<Отв
ѣ
тъ Володи. —Милая maman! —
Письмо твое огорчило меня не т
ѣ
мъ, что ты намъ въ немъ объявила (я ужъ это прежде зналъ), но тѣ
мъ, что ты говорила про это — тебѣ
вѣ
рно это больно. Прежде, еще когда я не зналъ этого, но многое мнѣ
казалось страннымъ, я не спрашивалъ у тебя объ этомъ, потому что предчувствовалъ, не знаю, почему, что тебѣ
больно будетъ говорить. Я не понимаю, зачѣ
мъ [62] ты написала намъ это. — Неужели ты думала, что намъ когда нибудь придетъ въ голову судить тебя. Я отвѣ
чаю за себя и за братьевъ, что не только судить съ другими объ этомъ, но и въ голову никогда намъ не придетъ между собою разсуждать объ этомъ. Мы тебя любимъ, такъ чего же намъ больше. — >88На другое же утро отецъ за
ѣ
халъ къ намъ въ пансіонъ. Я это время сочинялъ отвѣ
тъ на грустное письмо, которое получили наканунѣ
отъ maman, въ которомъ она намъ описывала наше положеніе незаконныхъ дѣ
тей, но описывала его такъ, какъ могла только это сдѣ
лать мать, чтобы не оскорбить нашего самолюбія, но только заставить насъ полюбить ее еще больше (и такъ какъ съ любовью, по крайней мѣ
рѣ
во мнѣ
, всегда неразлучно чувство страданія) и жалѣ
ть ее еще больше. Я прежде уже зналъ это, Володя тоже, но мы сами, по догадкамъ отыскивая рѣ
шенія нѣ
которыхъ вопросовъ какъ-то: почему Петруша К[озловскій] живетъ особенно отъ насъ, почему и на адресахъ папа было «Высокоблагородію», а на адресахъ maman «Ея Сиятельству» и т. д., узнавъ все, что узнаетъ мальчикъ отъ 12 до 15 лѣ
тъ въ пансіонѣ
, составили себѣ
понятіе о нашемъ положеніи. Но въ дѣ
тяхъ есть врожденное чувство тонкой деликатности, которое не позволяло намъ довѣ
рить другъ другу наши открытія. Но Вася, узнавъ нѣ
которыя неимовѣ
рныя вѣ
щи на счетъ различія половъ и происхожденія рода человеческаго, пришелъ и сталъ объявлять намъ эти новости, увѣ
ряя, что ей Богу это правда, но мы его прогнали, сказавъ, что онъ вретъ и что ему соврали. Потомъ, разбирая тѣ
ѣ
рить намъ свои умозаключенія, но и тутъ мы его прогнали и сказали ему, что онъ дрянной мальчишка. Не знаю, какъ другія дѣ
ти, но я, когда еще былъ такъ молодъ, что не имѣ
лъ никакихъ причинъ подозрѣ
вать истину, я предчувствовалъ какую то тайну въ моемъ рожденіи. Когда меня бывало накажутъ, поставятъ въ уголъ, мнѣ
всегда приходило въ голову, что я самый несчастный мальчикъ, что я должно быть подкидышъ, и что меня за то никто не любитъ. Это не было предчувствіе, а особенная страсть къ несчастію, которая есть въ душѣ
у каждаго человѣ
ка. Не то, чтобы человѣ
къ желалъ бы быть несчастливымъ, но онъ любитъ знать, что онъ несчастливъ. — Отецъ объявилъ намъ, чтоѣ
детъ въ деревню и беретъ насъ съ собою сейчасъ же. —[63] <Что-то защемило у меня въ сердц
ѣ
, когда онъ намъ это сказалъ, и мысль моя сейчасъ обратилась къ матушкѣ
.>18 Апр
ѣ
ля мы у крыльца Краснинскаго дома вылѣ
зали изъ дорожной коляски, (въ которой мы помѣ
стились всѣ
4.) Папа, выѣ
зжая изъ Москвы, былъ задумчивъ. Когда Володя спросилъ у него, не больна-ли maman, онъ съ грустью посмотрѣ
лъ на насъ и сказалъ, что да. Въ продолженіи дороги онъ успокоился и былъ, какъ и всегда, но, подъѣ
зжая къ дому, лицо его все болѣ
е и болѣ
е принимало печальное и задумчивое выраженіе, и когда мы выходили изъ коляски, и онъ спросилъ у выбѣ
жавшего запыхавшагося Фоки: «гдѣ
М. Ф.?» голосъ его былъ нетвердъ, и, какъ мнѣ
казалось, что за отвѣ
тъ Фоки такого рода какъ: «они изволили пойдти въ садъ», или «они въ гостиной», онъ сейчасъ бы отдалъ весь свой выигрышъ нынѣ
шняго года. Но, несмотря на то, что слезы готовы были брызнуть изъ его глазъ, Фока доложилъ, что «они уже 6-й день не изволятъ съ постели вставать», и добрый старикъ Фока, какъ бы жалѣ
я о томъ, что онъ обязанъ былъ нанести такой ударъ папа, прибавилъ въ утѣ
шеніе, отворяя въ это время дверь въ переднюю: «сейчасъ Маша понесла кашку. Только не знаю, изволили ли кушать». Милка, выпущенная изъ заключенія, съ радостью бросилась къ отцу и, несмотря на то, что она выражала радость такими красивыми движеніями, что весело было смотрѣ
ть, папа даже не посмотрѣ
лъ на нее, а прошелъ прямо въ гостиную, оттуда въ фортепіянную, оттуда въ диванную, изъ которой была дверь прямо въ спальню maman. Мы шли за нимъ. Чѣ
мъ ближе подходилъ онъ къ этой комнатѣ
, и тѣ
мъ болѣ
е <даже по спинѣ
его> замѣ
тно было его безпокойство. Онъ менѣ
е опирался на каблукъ, и, хотя мнѣ
не видно было его лица, всѣ
тѣ
лодвиженія ясно доказывали это. Взойдя въ эту послѣ
днюю комнату, онъ шелъ уже на самыхъ ципочкахъ, едва переводилъ дыханіе и два раза перекрестился, прежде чѣ
мъ заглянулъ въ щелку затворенной двери.—Тамъ было темно, и слышны были тяжелые вздохи. О, какъ тяжело все это дѣ
йствовало на наши настроенныя къ горю тяжелымъ предчувствіемъ юныя души. Изъ боковой двери выбѣ
жала непричесанная Мими съ платкомъ въ рукахъ и слезами на глазахъ. Она шопотомъ сказала только: «Ахъ, И. А.», и, замѣ
тивъ, [64] что папа берется за ручку замка, она прибавила шопотомъ и рыдая: «здѣ
сь нельзя пройдти — ходъ изъ дѣ
вичьей». Сію минуту, какъ я это пишу, шумъ проѣ
хавшей мимо оконъ моихъ телѣ
ги очень испугалъ меня. Мнѣ
показалось, что я еще въ этой грустной комнатѣ
, гдѣ
всѣ
боялись произвести малѣ
йшій звукъ [?] у той двери, за которой на одрѣ
смерти лежала та, которую я любилъ больше всего на свѣ
тѣ
. Мы пошли черезъ коридоръ въ дѣ
вичью, въ коридорѣ
на дорогѣ
попался намъ дурачекъ истопникъ Акимъ, который всегда смѣ
шилъ насъ. Когда папа прошелъ мимо его, поклонившись ему, онъ сдѣ
лалъ намъ пресмѣ
шную гримасу, но что тогда крайне меня удивило, это то, что, вмѣ
сто того, чтобы разсмѣ
шить меня, эта гримаса прибавила еще только грусти. Въ дѣ
вичьей двѣ
дѣ
вушки сидѣ
ли за работой, но, когда они привстали, чтобы поклониться намъ, они сдѣ
лали такія грустныя лица, что мнѣ
досадно на нихъ стало, я подумалъ: «зачѣ
мъ они притворяются?» Пройдя еще комнату Мими, папа отворилъ дверь въ спальню, и мы взошли. Направо отъ двери были два окна, оба заставленныя ставешками, которыя были не по окошкамъ, немного малы, и сверху завѣ
шены платками; у однаго изъ нихъ сидѣ
ла89 Н[аталья] С[авишна] съ очками на носу и вязала чулокъ. Она встала съ чулкомъ въ рукѣ
и черезъ очки показала намъ глаза очень заплаканные. Она не стала цѣ
ловать насъ, какъ то обыкновенно дѣ
лала, но только посмотрѣ
ла на насъ, и слезы потекли у нее градомъ. — Мнѣ
не понравилось то, что всѣ
, кого мы видѣ
ли, при первомъ взглядѣ
на насъ начинали плакать, когда прежде были совершенно спокойны, но потомъ, обдумавъ это, я понялъ, что они всѣ
, даже и двѣ
горничныя, показывали грусть не для насъ, а мы возбуждали въ нихъ слезы.