ВТОРАЯ ЧАСТЬ.
Зд
ѣ
сь кончается писанное мною прежде, и я опять начинаю писать къ вамъ и для васъ.Насъ привезли въ Москву и отдали въ Комерческое училище. Время, которое я провелъ тамъ, я не стану описывать, да и что описывать — ничего, кром
ѣ
тяжелыхъ и грустныхъ воспоминаній, грустныхъ не такъ, какъ бываютъ сладко грустны воспоминанія время счастливаго, а къ этимъ воспоминаніямъ, напротивъ, всегда въ душѣ
моей примѣ
шивается какая-то горечь и досада. Хотѣ
лось бы остановить воображеніе, которое безсознательно, какъ глупая машина, lanterne magique80, рисуетъ вѣ
рно и тѣ
и другія. Вы замѣ
тили, я и говорить не люблю про это время. Сколько оскорбленій, сколько разочарованій суждено было перенести мнѣ
, ребенку нѣ
жному. Еще свѣ
жи были въ воображеніи моемъ ласки любящей и любимой матери.Меня поражало и оскорбляло все, начиная отъ того, что, вм
ѣ
сто того, чтобы мнѣ
, какъ я привыкъ, оказывали всѣ
знаки признательности, уваженія (меня долго удивляло то, что люди ходятъ мимо окошка, на которомъ я сижу, и не снимаютъ шапки), меня заставляли кланяться какимъ-то людямъ, которыхъ я никогда не видалъ и видѣ
ть не хотѣ
лъ, и которые нисколько обо мнѣ
не заботились, и кончая тѣ
мъ, что, исключая братьевъ, я ни въ одномъ товарищѣ
не находилъ тѣ
хъ понятий, съ которыми я свыкся, и которыя были необходимы для того, чтобы мы могли понимать другъ друга. Они разсказывали про какихъ[-то] отцовъ съ бородами, которые никогда ихъ не ласкали, про матерей, которыя боялись мужей, и которыхъ били. Я ничего этаго не понималъ, а что понималъ, то было мнѣ
противно. Особенно же отталкивало меня какъ отъ воспитателей, такъ и отъ воспитанниковъ, это недостатокъ изящества физическаго и моральнаго. Даже не было того, что замѣ
няетъ моральное изящество, теплоты81 [52] сердечной, или, ежели она и была, то подъ такой грубой корой, что я никакъ не могъ откопать ее.Сколько разъ старался я — д
ѣ
тскому сердцу необходимо чувство — сойдтись съ кѣ
мъ нибудь или хоть издали полюбить — я не могъ. Наружныя проявленія чувства не были согласны съ тѣ
ми, которыя я привыкъ видѣ
ть у maman. Ничтожное обстоятельство разрушало планъ огромнаго чувства. Мнѣ
надо было или забыть maman и ея любовь, или привыкнуть къ тому, что меня окружало, но на это нужно было время, или въ пору, самую пылкую, когда душа ищетъ предмета, на который бы изливать весь запасъ любви, уединиться отъ окружающаго свѣ
та, презирать его и жить одними воспоминаніями. Я выбралъ послѣ
днее, хотя и самое трудное. Этому выбору, признаюсь, содѣ
йствовало дурное чувство, гордость. Я учился дурно, отъ лѣ
ни и отъ того, что воля моя была устремлена на то, чтобы, несмотря на частыя искушенія, удержать себя въ этомъ отдаленіи отъ всѣ
хъ, и не было достаточно, чтобы употребить усилія на занятія. Какъ мнѣ
не толковали, что мнѣ
ученіе необходимо для той карьеры, къ которой я готовлюсь, я самъ не зная, почему, не вѣ
рилъ, чтобы я когда-нибудь былъ купцомъ. Володя учился прекрасно, съ товарищами былъ гордъ и вмѣ
стѣ
съ тѣ
мъ водился съ ними, и его уважали. Стоило только разъ взглянуть на весь классъ, чтобы сказать, что онъ былъ первый морально изъ всѣ
хъ. Васинька игралъ самую жалкую роль. Способности собственно учиться у него были хорошія, но онъ былъ лѣ
нивъ и тщеславенъ, въ обращеніи съ товарищами онъ подражалъ то мнѣ
, то Володѣ
, то онъ никого знать не хотѣ
лъ и удалялся отъ всѣ
хъ, но этотъ манёвръ не удавался ему. Меня за это уважали, потому что я для всѣ
хъ былъ тайной — я никогда не пробовалъ ни играть, ни повѣ
сничать съ ними. «Почемъ знать, думали они, [53] можетъ быть онъ не хуже или лучше насъ можетъ это все сдѣ
лать, но не хочетъ, потому что онъ очень уменъ». Неразвитые опытностью умы всегда предполагаютъ въ спокойствіи силу и умъ и уважаютъ его. Вася же послѣ
того, какъ, стараясь стать на уровень ихъ въ повѣ
сничаніи и играхъ и не бывъ въ состояніи достигнуть этаго, отчуждался отъ нихъ и становился гордъ. Онъ вѣ
рно не разсуждалъ о томъ, почему онъ такъ поступалъ, но безсознательно хотѣ
лъ ихъ обманывать. Они также безсознательно понимали этотъ обманъ и платили за него презрѣ
ніемъ. Отношенія дѣ
тей между собою происходятъ совершенно на тѣ
хъ-же основаніяхъ, какъ и между взрослыми людьми, съ тою только разницею, что все дѣ
лается безсознательно, и поэтому благороднѣ
е. Напримѣ
ръ, человѣ
къ, который употребляетъ, какъ средство, свое умѣ
ніе владѣ
ть собою, чтобы приобрѣ
сти вліяніе надъ другимъ человѣ
комъ, поступаетъ, я нахожу, неблагородно, но ежели это дѣ
лается безсознательно, какія бы не были слѣ
дствія, въ этомъ ничего нѣ
тъ предосудительнаго. Итакъ, Васинька подражалъ то мнѣ
, выказывая презрѣ
ніе послѣ
неудачь, то Володѣ
, вдаваясь опять въ ихъ шайку, въ которой онъ тоже не могъ приобрѣ
сти того вліянія, которое имѣ
лъ Володя, дѣ
йствуя во всѣ
хъ случаяхъ прямо, рѣ
шительно и откровенно. Это жалкое положеніе Васиньки въ училище, которое трудно и было требовать, чтобы замѣ
ѣ
лый вѣ
къ несчастливъ. Сознаніе выросло больше способностей, и развилась странная страсть, болѣ
знь все анализировать до самыхъ мелочей.Мы не долго были въ училищ
ѣ
— 8 мѣ
сяцевъ. Володѣ
было 15 лѣ
тъ, мнѣ
14, Васѣ
11. Письмо, которое мы получили отъ матушки въ 1834 [г.] 10 Апрѣ
ля, перемѣ
нило нашу участь, но прежде, чѣ
мъ я вамъ выпишу это письмо и наши отвѣ
ты на него, скажу нѣ
сколько словъ объ отцѣ
. Я перечелъ то, что написалъ [54] вамъ противно моему намѣ
ренію о нашей жизни въ училищѣ
.Мн
ѣ
хотѣ
лось вамъ дать нѣ
которое понятіе о нашихъ характерахъ и о томъ, какъ они выразились въ новой сферѣ
, но мнѣ
это не удалось. Я увѣ
ренъ, что эти страницы никакого не дадутъ вамъ понятія объ этомъ времени. — Чѣ
мъ общѣ
е стараешься описывать предметы и ощущенія, тѣ
мъ выходитъ непонятнѣ
е, и, наоборотъ. Это общее правило. Сколько незамѣ
тныхъ для самаго себя кроется въ душѣ
человѣ
ческой обмановъ! Я не хотѣ
лъ разсказывать вамъ про время, проведенное въ училище, но боясь, чтобы отвращеніе мое говорить объ этомъ вы не перетолковали иначе, хуже, я невольно употребилъ фигуру, надъ которой часто смѣ
ются и часто употребляютъ въ комедіяхъ и романахъ: «Не стану вамъ разсказывать мою жизнь, вы знаете то-то и то-то». Потомъ, чтобы выразить себя мнѣ
нужно было также, какъ и при описаніи моего дѣ
тства, взять картины и случаи изъ этого времени и съ тщательностью разбирать всѣ
мельчайшія обстоятельства. Тогда только вы узнали бы меня, мою особенную личность, но такъ какъ для того, чтобы съ вниманіемъ обрабатовать и разбирать воспоминанія прошедшаго времени нужно любить, лелѣ
ять эти воспоминанія, чего я не могъ сдѣ
лать, я вдался въ общія мѣ
ста, и, вмѣ
сто моей особенной личности, вышелъ какой-то мальчикъ въ какой-то школѣ
, до котораго вамъ и дѣ
ла нѣ
тъ. Въ то время же, какъ я писалъ это, мнѣ
казалось, что я пишу изъ сердца, а я писалъ изъ головы, и вышло жидко. Тѣ
мъ легче въ этомъ случаѣ
себя обмануть, что, когда пишешь изъ сердца, языкъ кажется очень грубымъ способомъ выраженія и далеко не имѣ
етъ той гибкости и нежности, которыхъ требуетъ то, что хочешь выразить. Когда же пишешь изъ головы, перо послушно бѣ
житъ за мыслями, и слова складно и безъ усилія ложатся на бумагу. Вы знаете, въ пѣ
ньѣ
есть голосъ горловой и грудной. Можно пѣ
ть грудью и горломъ. Также и въ литературѣ
можно писать изъ сердца и изъ головы. — Это сравненіе вѣ
рно даже [55] и въ отношеніи дѣ
йствія, которое производятъ и то и другое на слушателей. — Пусть будетъ голосъ хриплый, пусть мелодія будетъ самая простая, но когда услышишь полной грудью взятую ноту, не знаю, какъ другіе, но у меня слезы навертываются на глаза. Зато грубъ грудной голосъ. Надобно, чтобы очень обработанъ былъ голосъ, и очень хороша была мелодія, чтобы горловой голосъ понравился мнѣ
, но за живое онъ никогда меня не задѣ
нетъ. Зато гибокъ горловой голосъ.