А как же с теми, кому еще тяжелее? С часовщиком, который четверть века не может разогнуться со своим раненым позвоночником? Со школьным военруком, который, наоборот, не может согнуться и повернуться, считаясь поэтому очень грозным? Пенсионеры, бухгалтера, одна медсестра с хлебокомбината, одна телефонистка с городской станции…
– Эх, Сулейман, мне бы для них коечек тридцать… Как делить наличные полторы койки.
Он в первый раз почти согласился с Валерой Малышевым – что спасет ЭВМ. Бросил себе, как в почтовый ящик, штук пятьдесят карточек – и сиди жди ответа. Пусть она мучается, кого взять вперед: у кого дырка в черепе, кого кошмары ночью мучают или кто передвигается сантиметровыми шажками. Забить и вспомогательные данные: этот на девять лет старше этого, но зато тот – полный кавалер ордена Славы, за этого писал прошение совет ветеранов, а тот одинокий и беспомощный… Щелк да щелк, писк да писк – выплевываются пять карточек: первая очередь. Остальным снова ждать. Может, год, может, пять, может, десять. И ты тут ни при чем. Объективность электронная, пусть машина и мучается от слез и стонов.
– А что обойдется дешевле? – спросил доктор Рыжиков. – ЭВМ за пятьдесят тысяч рублей или тридцать коек по тридцать рублей каждая?
– Смотря где, – сказал Сулейман. – У нас в Кизыл-Арвате на ЭВМ стали бы резать морковку для плова. Чик-чик-чик…
Они долго, склонившись над листом, выбирали кандидатов на первые койки. Притом Сулейман позволял себе мягко не соглашаться и выдвигать тех, кто больше других нуждался в защите.
Потом, как-то незаметно, они снова возвращались к отличию перелома черепа, произведенного ударом бутылки, от перелома топором. Или перелома мотоциклиста без защитного шлема – от перелома мотоциклиста в шлеме. Если раньше, воодушевленно толковал доктор Рыжиков, мозги ихнего брата размазывались по асфальту ровным слоем, то теперь они аккуратно собираются в каске и могут служить учебным пособием. Так что никаких особых оснований у мотоциклистов шиковать перед велосипедистами от этого не появилось. Вид вполне героический, но все же шлем носи, а скорость вовремя гаси.
И сразу начал проектировать увещевательный агитплакат для городской ГАИ, водя своим карандашным огрызком по обертке тетради.
За этим их застала Сильва Сидоровна, начавшая с утра обход своих владений. Ее обход был посуровее любого профессорского, поэтому доктор Петрович машинально, как школьник, спрятал за спину изрисованную тетрадку. Сам он ничего не обходил, потому что и не уходил. А Сильва Сидоровна, нахмурившись, спрашивала о температуре и разных клинических данных, включая стул и стол. Она лишь скрепя сердце доверяла доктору Петровичу выполнение ночного ухода и разных назначений, его же собственных, потому что вообще и всегда не доверяла этого никому. И первым делом – к капельнице, потому что, «пока вы тут в собеседах, больной начнет ворочаться». Навстречу ей боком-боком из палатки – Чикин. С уткой в руках. Уже научился ставить и вынимать под соседом-Туркутюковым. С добрым утром, значит.
Да еще с каким!
– Ага! Опять сидят как сурки в норке! А там снегу навалило, все нечистоты спрятало! Красота!
Это уже золотоволосая.
По Сильве Сидоровне разве узнаешь, что там, снаружи. Снег ли, дождь ли, розы ли сыпятся с неба. А там просто жизнь идет, не стоит. И что-нибудь да ожидается. И что-нибудь происходит.
39
И не что-нибудь – близость зимних каникул будоражила город. На витринах серебрились вырезанные снежинки, у игрушечных полок толпился народ. Доктор Рыжиков тоже стал чаще попадать домой и даже пытался провести анализ Анькистаникиных дневников в предчувствии бесславного конца второй четверти. Сопротивление было отчаянным, дневники засовывались в самую глубину под кровати, забывались в школе на проверке, вытянуть, что задано на дом по истории можно было только испанскими пытками. В момент такой обреченной борьбы к Аньке с Танькой подоспело неожиданное спасение. Больше всего – неожиданное для самого доктора Рыжикова. К нему в гости пришел сивоватый и хрипловатый начальник СМУ. Застеснявшись снять прорабский полушубок и пройти в глубь комнаты, он затоптался на пороге.
– Вас на работе трудно застать. Все нет да нет… Или заняты… А дом у вас старенький, я смотрю. Ремонт давно делали? Может, помочь? Летом, по теплоте. Только заявочку в ремуправление напишите, а я там навстречу пробью. Только знать дайте… И полы перестелем. Вон совсем доски протерлись…
Анька с Танькой с восторгом воззрились на всемогущего гостя. Он почему-то решил подлизаться и к ним.
– Мы там завтра детское кафе открываем… Видели, на Урожайной? Заботимся о детях, зверушки там разные на окнах и стенах… Концерт будет, клоуны выступят… Обязательство взяли к каникулам сдать. Может, ваши девочки хотят? Вот, у меня пригласительные… Я, собственно, зачем зашел? Завтра к директору техникума давайте съездим. А то я, получается, виноват, а остальные все паиньки. А в протоколе ясно все сказано: техникум просит сдать помещение без балконных плит, временно, берется обеспечить безопасность. Товарищ Франк как председатель подписал. Я вас прошу съездить, а то все на меня.
Насколько Анька с Танькой пришли в дикий восторг от своей части, настолько доктор Рыжиков был озадачен своей. Но тут и его спас сигнал «скорой помощи». В дверь ввалилась Лариска.
– Уф, когда надо, вечно вас искать надо. Едемте девулечке ручку отхватывать! Поассиструйте, а то одна боюсь грех на душу брать…
Чтоб рыжая Лариска да испугалась какого-нибудь греха на этом свете?
…Промелькнули родители, как всегда в таких случаях поддерживающие друг друга в ночном больничном коридоре. При виде доктора Петровича с мокрым и красным от снега лицом они встали и поклонились.
– Где же это так? – с уважением посмотрел доктор Рыжиков на девочкину кисть, висевшую только на лоскутке детской кожи. – Это уметь надо…
Пока мылись, Лариска рассказала, что, кажется, как-то упал с боку на бок лист стекла, заготовленный впрок для оранжереи.
– Опять стекло, – пробурчал доктор Рыжиков. – Оранжерея… Дорого им эти цветочки обойдутся.
– Не цветочки, – разъяснила Лариска. – Нужны им ваши цветочки! Они круглый год огурцы продают и помидоры. Это самые богатые люди в городе. Миллионеры. Зимой килограмм помидоров знаете почем?
– А зимой-то зачем помидоры? – удивился доктор Петрович, не разглядевший как следует в коридоре самых богатых людей города. – Зимой соленых огурцов полно и квашеной капусты…
Снявши окровавленные тампоны, он еще раз полюбовался раной, трогая пальцем отростки перебитой косточки.
– Аккуратно-то как… И свежее довольно… Сколько прошло?
Рыжая сказала, что часа полтора.
– Что ж они ночью там стекло ворочали? Хорошее стекло попалось, острое. Как гильотиной – чик… Посмотрите, Лариса Сергеевна, где у нас там сухожилие предплечья… Мне кажется, оно где-то недалеко…
– А зачем оно вам? – сварливо спросила Лариска, поскольку заподозрила в поиске сухожилия недобрый знак. – Это у них что-то в уборной в огороде стояло, она в уборную пошла… Ну, в общем, не знаю…
– Подергаем, посмотрим… – уклончиво сказал доктор Петрович. – А вот лучевая и локтевая! Я их хорошо вижу! Хватайте-ка их!
– Что вы там видите! – струсила даже бесстрашная рыжая, всегда сторонница всякого риска. – Тут надо резать до локтя, пока найдешь – все давно омертвеет…
Тем не менее она все же вытянула из обрубка кончик туго перетянутой артерии и передала его держать доктору Рыжикову, пока сама слазила в скрюченную пожелтевшую ладонь за другим концом. «Пришивать, что ли?» – спросила она взглядом. – «Да»! – взглядом ответил доктор Рыжиков.
– Ну и впутали вы меня! – жаловалась она, выпутывая из обрывков розовых девочкиных волокон волоски сухожилий и нервочки разных сгибателей. – Авантюра! Завтра начнет гнить, тогда по локоть отхватите… Вас и заставлю…
– Как это я вас впутал? – отперся доктор Рыжиков. – Кто это прибежал ко мне среди ночи, заставил вылезать из теплой норки… Эту шкурку и медведь мог перерезать. Чик ножницами – и готово… Это вы меня впутали!