Авантюра длилась шесть часов. Уже рассвело, когда они со страхом разглядели, насколько восковые пальчики торчат из ватного кокона в конце девочкиной руки. Одинаковый страх заставил их прекратить спор, кто кого втянул, и как-то сплотиться.

– Ну, если гнить начнет, – сказала Лариска, ставшая к утру землистой, – или сепсис… Ну, мне конец! На первом обходе.

– Везите ко мне, – сказал доктор Петрович. – Давайте будить и везти. Только быстро, пока не замели!

– Уже не говоря про кость! – Куда только девалась Ларискина смелость! – Что мы с костью наделали, я просто не пойму! Кошмар, что будет! А как же ваши инвалидные места? Она же не на пару дней поселится…

Доктор Петрович оценил, что при всем желании поскорее сбагрить сотворенное с плеч долой, Лариска все же помнила истинное предназначение рыжиковских койко-мест.

– Ничего, – сказал он настолько бодро, насколько позволяли оставшиеся к утру силы. – Рука – не спина, полгода не будет место занимать… А у Жанны хоть подруга поживет, развлекут друг дружку…

В коридоре снова встали и поклонились от стены родители-миллионеры. И снова побоялись подойти. Может, потому, что не хотели вопросов о пакете листового стекла, упавшем на руку наследнице. Так доктору Петровичу и не удалось пока разглядеть самых богатых горожан.

Сам он с дежурной медсестрой и Лариской нес и носилки, на которых лежала прикрытая одеялами и пальтецом девочка. Быстро, короткими перебежками, как санитары под огнем на поле боя. Пока ей готовили кровать и простынки, подхватку для руки, он сначала не заметил, а только потом обнаружил в своем коридорчике постороннюю фигуру. Фигура пристроилась в стареньком, у кого-то списанном и принесенном сюда кресле. И, видно, даже переночевала в нем, укрывшись тем же прорабским полушубком. Это был начальник СМУ, последовавший вечером за доктором Петровичем объяснить свое дело.

– Ничего себе работенка у вас, – протер он глаза, чтобы как следует разобраться в часах. – А я думал, одни строители дома не бывают… Я вас чего жду… К директору техникума все же поедем мы с вами? А то, я смотрю, вы с меня за это ЧП спросили и как-то успокоились. Так не пойдет. Зачем этому вашему парню на моем балансе виснуть? Не пожалейте часа, моя машина. А то я, по-вашему, самый рыжий…

Доктор Рыжиков вспомнил, что фамилия самого рыжего была Крайний. И что в первом разговоре его тон был совсем не таким. И эти ночные просящие нотки совсем не подходили к его юридической невиновности…

– «Следующий, кричит заведующий!» – сказал Валера Малышев. – Болконский Андрей. Мужчина?

– Да! – крикнули Анька с Танькой.

– Молод? – спросил Валера.

– Да! – воскликнули младшие сестры под снисходительным взглядом рассеянной старшей.

– Холост?

Анька крикнула «да!», Танька – «нет!», после чего они заспорили и чуть не подрались.

– Эрих Мария Ремарк! – подлил масла в огонь ведущий. – Мужчина?

«Нет!» – крикнула Танька. Анька крикнула: «Да!»

– Молод?

«Да» и «нет». И снова чуть не драка.

– Мария разве может быть мужчина?! – чуть не плакала уличенная в неправоте Танька.

– Че это они? – озадачился Женька с порога.

– Не бойся, – подтолкнул его доктор Петрович.

– А я и не боюсь! – по-цыплячьи выпятил грудь Женька. – Кого тут бояться, подумаешь…

– Примите в вашу шайку нас, мы с ним ребята первый класс, – попросил доктор Рыжиков.

Женька тревожно оглянулся на Рекса, который тревожно озирал Женьку с веранды из-под доски с обувью.

– А что вы умеете делать? – надменно подняли брови на хилое Женькино пальто Анька с Танькой.

– Ежей давить, петухов потрошить, посуду бить, котят топить, – честно признался доктор Рыжиков.

– Тогда идите в сад и войте на луну, – жестоко приказала Танька.

– В саду холодно, – остановил доктор Рыжиков за шиворот попятившегося Женьку. – И наши слезы будут превращаться в льдинки.

В углу комнаты стояла еще сырая елка, пахнущая скорым Новым годом. Повсюду валялись игрушки. Очень хотелось здесь остаться.

– А крокодильи слезы не замерзают, – сказала жестокая Анька.

– А как звали унтера Пришибеева? – спросила глумливая Танька. – И как по-русски будет субпродукты?

– Подумаешь! Агафон Никифорыч, – неожиданно пробурчал Женька.

Все повскакали с мест и обступили его.

– Че я, елка, что ли? – насупился он.

– А субпродукты – требуха! – торжествовал доктор Рыжиков. – Знай наших, Женька!

Их приняли. С Женьки сняли его старенькое пальто, которое он отдавал с большим сомнением, внимательно проследив, куда его дели. Всем хотелось поскорее узнать, откуда он знает, как зовут унтера.

– Подумаешь, я в драмкружке его играл… – открыл он еще одну свою тайную слабость. – А вы че, елку украшаете?

– Украшаем! – сморщила нос Танька. – Хочешь, и тебя украсим?

– Я тебе так украшу… – начал Женька потихоньку осваиваться.

Черепа ему понравились. Он их ничуть не испугался, а даже ласково погладил, сказав: «Ух ты, черепушечки…» Пощелкал черным ногтем в костяные лбы, поцокал языком.

– Это бывшие люди? – спросил он доктора Петровича.

– Один бывший, – показал доктор Рыжиков настоящую кость. – Остальные, может быть, будущие…

– Какие будущие? – насторожился Женька.

– Которым эти запчасти поставят, – объяснил доктор Рыжиков.

– Ой, и мне можно? – восхитился Женька.

– Если череп самопалом разнесет – можешь рассчитывать, – пообещал доктор Рыжиков.

Женька пощупал свою голову, чтобы убедиться в ее прочности.

– Не разнесет… А он кто был?

Реальный череп не давал ему покоя.

– Не знаю, – вздохнул доктор Рыжиков чисто по-рыжиковски. – В анатомичку попадают сложным путем. Может, из каких-нибудь раскопок… Может, неизвестный, неопознанный…

– Может, мой папка… – чисто по-рыжиковски вздохнул Женька Рязанцев, поглаживая отполированную многими ладонями лобную кость. – Тоже где-то потерялся. Сам из дому тю-тю, а паспорт бросил… Тюкнули где-нибудь, а документов-то нет… Правда же?

– Нет, – сказал доктор Рыжиков. – Это не твой отец. Твой отец живой-здоровый. Может быть, это твой прапрадедушка какой-нибудь… Но, может быть, и мой…

– Вот бы красный фонарь в него всунуть и постучаться в окно! – переключился Женька с философского лада на практический.

– Неплохо… – одобрил доктор Рыжиков, не посчитав нужным добавить, сколько лет назад, еще до войны, этот метод опробывался под обывательскими окнами. Кем – не стоит уточнять. Все мы немножко лошади.

За чаем, когда елка уже блестела и сверкала как царица. Женька вдруг надсадно закашлялся. «Куришь?» – спросили его. Он помотал головой, вытер слезы. Анька с Танькой быстро вскочили и побежали к его пальто. Женька не успел даже дернуться, как они весьма ловко (опыт борьбы с курением мальчишек в классе) вытряхнули из карманов горсть табака, две мятые «памирины» и два обугленных чинарика – НЗ.

– Вот это ну! – удивился Валера Малышев. – «Памир» теперь даже солдаты не курят.

Женька насупился и пробурчал что-то вроде того, что если не воровать, то где наберешь на «Приму». Ему назначили штраф – заучить на выбор один стишок Бернса, если он так любит самодеятельность. Прочитано было следующее:

И:

Женька долго хихикал, потом с удовольствием повторил их по пять раз каждое. Но тут ему испортили весь компот, начав запоздало стричь ногти и мыть уши, не допуская без этого унижения к зефиру в шоколаде, принесенному Валерой Малышевым от товарищей-кибернетиков, ездивших в командировку в Москву, где тогда его еще было навалом. Конечно, не для Женьки Рязанцева и даже не для Аньки с Танькой, хотя и их симпатии немаловажны, Валера нагружал товарищей. Но за улыбку, озарившую высокомерное лицо Валерии, он был готов пожертвовать добычей и скормить ее даже Рексу.