— Я одного не понимаю, государь, — сказал он после некоторого колебания. — Почему речь идет непременно о смертном приговоре?

— По двум причинам, — тотчас же ответил Людовик. — Карла Валуа я не могу бросить в подземелье, не рискуя вызвать против себя взрыва возмущения, да и держать его там я мог бы в лучшем случае до моей смерти. Этим путем я ничего не выиграю и ничего не предотвращу. И потом нельзя создавать прецедента для Немура и коннетабля: они должны умереть.

— А как же Балю? — осмелился возразить Жан де Бон.

— Балю — не владетельная особа, у него нет ни земель, ни солдат. Он опасен только как орудие, как инструмент. А мои инструменты я волен забывать в подземных казематах.

Королевский казначей умолк; нельзя было понять, сдается он или нет. Людовик не без некоторого нетерпения обратился к Неккеру:

— Ты, Оливер, что-то очень упорно молчишь. Я отлично помню, что и в Перонне ты мне на эту мою мысль не дал ясного и точного ответа.

Неккер поднял голову и слегка улыбнулся.

— У меня нет возражений. Я хотел бы только повторить одно слово вашего величества, важное слово, которому вы сами, всемилостивейший государь, не придаете должного значения.

— Ну! — Людовик пожал плечами.

— Принц Карл — наследник престола. Да, он наследник, он по возрасту своему мог бы быть дофином, в котором вам судьбою отказано. Ничего не имею возразить против отрицательной характеристики его личности. Но я осмелюсь утверждать, что вы за необходимостью уничтожить забываете необходимость воссоздавать.

Король с некоторым чувством страха поглядел на своего наперсника. Он знал, что если этот преданный ему человек делает какое-либо предостережение, то оно всякий раз оказывает такое действие, словно сложилось в голове самого Людовика.

— О чем я забываю, Оливер? — спросил он почти смиренно.

— Вы забываете, государь, о том, что после смерти Карла вы — последний Валуа. У вас две дочери, обе выйдут замуж за иноземных государей. После смерти Карла вы остаетесь без наследника престола. С ним вместе вы уничтожаете собственную династию.

Король был на мгновение поражен такой аргументацией. Он морщил лоб и кусал губы. Затем он вскричал:

— У меня нет династических претензий! Я забочусь лишь о благе государства. Его целости и единству вредит слабость и изменническая политика Карла; Карл должен быть устранен, будь он тысячу раз Валуа. Бурбоны мне родня и проводят мою политику, пусть они наследуют мне, благо они, по-видимому, способны сохранить наследство.

Оливер улыбнулся в третий раз.

— Савойские короли вам тоже сродни, государь, — сказал он; — Бурбон участвовал в первой фронде и при известных обстоятельствах, как вы сами говорите, может и опять перейти на сторону фрондеров. Кроме того, Бурбон — шурин герцога Бургундского. А если вы, упаси бог, умрете раньше герцога, то вряд ли ему доставит больше затруднений Бурбон, нежели принц Карл.

Король в упор глядел перед собой.

— Герцог Бургундский дольше моего не проживет, — сказал он, едва шевеля губами. — Но ты, быть может, прав, Оливер! Что же ты мне советуешь делать?

Неккер подошел шага на два ближе и медленно, серьезно проговорил:

— Ваше величество, уничтожая одного наследника престола, вы должны произвести на свет другого.

Людовик поднял на него быстрый взор. Тристан и Жан де Бон опешили: неужели безумно смелая выходка Неккера не вызовет у короля гнева или смеха! Но государь был совсем спокоен.

— Мне пятьдесят три года… — сказал он и запнулся, увидя насмешливо приподнятые брови Оливера. Он великолепно понимал всю государственную мудрость этого предложения; но его обуревали сомнения: вдруг Оливер желает этим маневром, — маневром, достойным его гения, — отнять у него, Людовика, Анну! Людовик вдруг ощутил великую свою любовь и всю опасность, ей угрожавшую, ибо в эту минуту он не только видел перед глазами прекрасное тело Анны, но и знал, что никогда уже не сможет избавиться от мысли, зароненной в его душу Оливером.

— Я целых пятнадцать лет не знал королевы, — сказал он тихо, с необычным целомудрием в словах и тоне.

Оливер пожал плечами и холодно заметил:

— В интересах государства вы могли бы возобновить супружеские отношения, государь, хотя бы на короткое время, ни в чем…

Он запнулся на мгновение.

— …ни в чем не изменяя привычек вашей частной жизни, — быстро добавил он.

Людовик растроганно на него взглянул.

— Значит, жизнь моего брата зависит, по-твоему, от рождения дофина, Оливер? — спросил он наконец. — Это обозначает оттяжку по меньшей мере на год. — А год — это значительный срок.

Оливер молчал. Жан де Бон, оживленный, воскликнул:

— Переждите этот год, государь! Пусть судьба решит!

— Обождите, государь, — сказал и Тристан. — Год не пропадет у вас даром.

Король вопросительно взглянул на Неккера.

— Ты не сказал еще последнего своего слова, Оливер.

Мейстер решительно взмахнул рукой.

— Государь, обращайтесь с принцем Карлом возможно хуже, напугайте его, оттягивайте ему пожалование Шампани и Бри, — что и вправду было бы опасно. Еще лучше — навяжите ему другую область, не такую опасную в стратегическом отношении; благодаря этому между Карлом и герцогом Бургундским отношения автоматически испортятся. Заставьте его быстро удариться в оппозицию; это, вероятно, скомпрометирует Немура и Сен-Поля, а вопрос о браке с Марией Бургундской станет совсем уже несвоевременным. Переставьте имена осужденных в несколько ином порядке, и год пройдет не без пользы. Я не вижу никакой политической необходимости начинать именно с принца Карла. Начните с Немура, который, невзирая на пожалование ему земель, все же собирает на юге ополчение вместе с кузеном своим Арманьяком. Сен-Поля в данный момент еще трудно ухватить. Поставим его во вторую очередь — и на год будет довольно дела.

Король думал. Две глубокие поперечные морщины пролегли меж бровей.

— И вы того же мнения, куманьки? — спросил он, помолчав.

Тристан и Жан де Бон кивнули головой. Людовик встал:

— Я не могу так вдруг решиться, друзья; тут многое потребовалось бы преодолеть. Сегодня ночью я обдумаю все это. И спасибо вам, Оливер, Тристан, Жан.

Принц Карл, унаследовавший от хилого отца все отталкивающее безобразие, всю рыхлость характера и бессильный, бесплодно-недоверчивый нрав старика, даже в самый отдаленной степени не обладал талантами своего старшего брата; был он высок, сутул, узкогруд; нос и толстые губы напоминали короля; над маленькими, усталыми, сощуренными, почти всегда воспаленными глазами еле видны были тоненькие, как ниточки, брови; щеки висели, уши торчали.

Принц Карл был принят королем с такой торжественностью и помпой, с таким братским вниманием, что принц тотчас же счел долгом заподозрить во всем этом политическую западню и стал проявлять совершенно смехотворную осторожность и оглядку в словах и даже жестах; да и умница Д’Юрфэ полагал, что широкая улыбка Людовика, его любезность и словоохотливость прикрывают собою какую-то совершенно определенную и, вероятно, опасную политическую цель. Наконец сеньор Д’Юрфэ позволил себе с крайней осторожностью сформулировать вопрос: когда будет угодно королю утвердить те пункты Пероннского договора, которые относятся непосредственно к монсеньору Карлу Французскому. Король, задумчиво улыбаясь, поднял голову и приторно-учтивым голосом протянул:

— Перонна… Перонна… Я как-то однажды говорил уже, что слово это звучит, как погребальный звон. — Не правда ли, сьер Ле Мовэ?

Оливер утвердительно кивнул; ему показалось, что он теперь знает, куда гнет король. Д’Юрфэ и Понсэ де Ривьер стояли со смущенными лицами; принц Карл так растерялся, что полез в атаку. Запинаясь, бессмысленно жестикулируя и спеша, забыв всякую осторожность, он выложил следующее:

— С вашего разрешения, государь… если бы в духе дружеского и братского расположения, которое вам всегда угодно было по отношению ко мне высказывать… если бы вы еще во время моего пребывания здесь совершили акт пожалования мне тех двух герцогств, — то, признаюсь, я был бы вам безмерно благодарен, тем более, что ваше величество… договор включает и согласие на брак с Марией Бургундской…