— А он этого боится!

Оливер, весь взбудораженный, остановился: неужели Людовик сам сказал ей это? Значит, самых сокровенных своих мыслей Людовик не таит от нее, — мыслей, которые ему, Оливеру, не решается поверить? Неужто любовь эта становится опасной?

— Чего он боится? — кинул Оливер через плечо.

— Что ты, советуя ему, думал обо мне, хотел меня вернуть… хотя…

Она запнулась, боясь сказать слишком много.

— Хотя…? — настойчиво переспросил Оливер.

Она торопливо зашептала:

— Хотя ты и сказал ему, что он может ни в чем не изменять привычек своей частной жизни.

«Буквально мои слова! — удивился про себя Оливер. — У него нет тайн от нее; но он скрытничает со мной!» — Оливер снова обернулся к Анне.

— Его боязнь так же необоснованна, как и твоя надежда; теперь ты это знаешь, Анна, — сказал он сурово. — То, что я советовал ему, я советовал честно. Ты не будешь его удерживать, Анна?

Ока не глядела на него.

— У меня нет на это права, — просто отвечала она, — но видишь ли, Оливер, — она говорила все медленнее, — он, кажется, очень меня любит и… думается мне, всякая другая женщина ему противна… И он, пожалуй, не сможет…

Оливер прикусил губу. Это было как раз то, чего он боялся. Горькие воспоминания охватили его: разве сам он, обладая Анной, помышлял о другой женщине?

— Ты сегодня ночью у него? — спросил он, отвернувшись.

— Да.

— Я приду с ним вместе в башню, — сказал он. — Устрой так, чтобы ты могла слышать наш разговор.

— Да, — сказала она и протянула ему руку. Он холодно и вежливо склонился над ней и пошел к двери.

На пороге он сказал:

— Хорошо было бы, Анна, если бы ты заболела, на то время, когда здесь будет королева.

— Я охотно заболею, Оливер, — прошептала она.

Был канун отъезда новопожалованного герцога Гиеньского. Акт инвеституры[68] заканчивался помпезным пиршеством. В этот вечер принц Карл, благодаря вину, бесконечным тостам и поздравлениям, стал настолько беззаботен, что даже решился смеяться и болтать. Легкое опьянение помешало ему заметить, что король становился в течение вечера все сдержаннее и нелюбезнее. Но Оливер отлично знал, какие мысли роятся в мозгу Людовика и бороздят морщинами его лоб. То резкий взгляд из-под полуопущенных век, то резкое слово Людовика давали Оливеру заметить, что судьба Карла все еще не решена, что король откладывает окончательное решение на эту последнюю ночь. Оливер приготовился к бою.

В полночь, по окончании пиршества, король сам приказал Оливеру следовать за ним в башню. Там Людовик после минутной нерешительности открыл потайную дверь и поднялся по витой лестнице. Изумленный Неккер остался ждать; король впервые так неприкрыто сознался в том, что Анна здесь. Скоро Оливеру послышались голоса обоих, а затем — через несколько секунд — шаги короля, спускавшегося по лестнице. Оливер слегка усмехнулся, когда Людовик вошел в комнату и затворил за собой потайную дверь.

— Государь, — сказал мейстер, — у нас с вами одно общее желание: я, со своей стороны, тоже просил госпожу Неккер присутствовать при нашем разговоре.

Король опешил; затем рассмеялся и крикнул:

— Войдите, сударыня!

Оливер тотчас же открыл потайную дверь.

Анна стояла в дверях, застыв в испуге и замешательстве, с распущенными волосами, завернувшись в опушенный мехом ярко-красный шелковый плащ, в ватных туфельках на босу ногу.

— Войдите, сударыня, — повторил король с тонкой улыбкой и галантно пододвинул ей тяжелое свое кресло у письменного стола. — Мы оба, я и Оливер, пожелали совершенно независимо друг от друга, чтобы вы были свидетельницей нашего разговора, поэтому вам нечего больше прятаться. Займите подобающее вам место.

Анна слегка повела плечами и прошла мимо обоих мужчин мелкими шажками и опустив голову. Оливер не глядел на нее.

Она села в кресло властелина, бледная как мрамор, в пламенеющей одежде; и эта бледность лица, яркость ткани и величие трона составляли сложную гармонию, оттеняли ее манящую и необычную красоту. Она сидела прямо, не прислоняясь к спинке, сложив руки на коленях. Голова была слегка опущена. Она смотрела прямо перед собой.

Король прислонился неподалеку от нее к большой, тяжелой укладке. Оливер остался стоять около раскрытой потайной двери.

— Говори, друг, — просто сказал Людовик. — Ведь ты знаешь, что нужно обсудить.

Оливер покачал головой.

— Я знаю, — произнес он, четко разделяя слова, — нечто, что не подлежит уже обсуждению: принц Карл, живой и невредимый, завтра покинет Амбуаз.

— Ты отлично знаешь, — задумчиво проговорил король, — что я как раз об этом хотел с тобой говорить. В последние дни я потратил на этого несчастного выродка больше времени, чем стоит вся его никчемная жизнь. Он может мне повредить. И он повредит мне. Д’Юрфэ тотчас же начнет плести сеть своей интриги через Бретань и Нормандию к герцогу Бургундскому и через клику Немура — Арманьяка к Испании. Год — это долгий срок, Оливер. А вот если бы в течение четырех недель у меня явился законный повод объявить Гиень коронным доменом и занять ее войсками, то вся эта сеть была бы порвана раз и навсегда.

— Государь, — серьезно и строго ответил Оливер, — через час после отъезда Карла вы отправите гроссмейстера с войсками на юг, чтобы отобрать у Арманьяка область Руэрг. Тогда Гиень будет и с востока и с юга зажата между вашими землями. Нормандия и без того ваша. В течение этого года принц Карл будет сидеть смирно, а остальных фрондеров вы сумеете устранить. Проверьте себя, государь, убедительны ли для вас самих ваши доводы?

Король молчал. Оливер продолжал быстрее:

— И еще государь, — в вашем распоряжении всего десять часов. Кто даст вам в течение этого времени законную возможность объявить Гиень коронным доменом?

Людовик молчал. По лицу Оливера скользнула улыбка.

— Ваша совесть не позволит вам этого государь, — сказал он тихо, потому что ваши мотивы ничего общего не имеют с политической необходимостью и с судьбой страны. — Он сделал два шага по направлению к королю.

— Ваша совесть не допустит убийства, государь. И меньше всего на свете из-за женщины.

Людовик отстраняюще поднял руку; лицо его выражало боль. Анна не шевелилась. Оливер подошел к королю вплотную.

— Король, — отчеканил он, — не смеет выходить за пределы своей совести, так же как Балю не смеет выйти из своей клетки. Совесть должна быть тверда, как железные прутья, государь. И она говорит вам, что не Карл и не фронда представляют сейчас опасность для государства и для вас, но женщина, которая здесь сидит.

Он указал на Анну, не глядя на нее.

— Совесть заявляет вам, что альков не должен иметь ничего общего с политикой, в противном случае он становится опасен!

Анна не шевелилась. Король смотрел на нее, слегка отступив в сторону. Глаза Людовика были неспокойны. Неподвижность Анны мучила его. Он пожал плечами и задал странный вопрос:

— Почему я вас не защищаю, сударыня? — Анна подняла тихое свое лицо и попыталась улыбнуться, обнажив зубы, но улыбки не вышло. Она сказала очень тихо, как будто издалека, слегка качая головой:

— Ему нужно так говорить… Он больше не хочет меня.

— Я знаю, — прошептал Людовик смущенно, — я это знаю…

Оливер медленно отступил назад, к стене. Он не хотел показывать своего страдающего лица. Но король искал его глазами.

— И ты будешь угрожать Анне, если я не захочу повиноваться, Оливер? — внезапно спросил он.

«Неужто он все-таки видит мое лицо? — подумал Неккер, — неужто я все-таки слаб?» — И серьезно ответил:

— Короли не повинуются! Король завтра пошлет курьера к ее величеству. Никто не станет его удерживать.

— Никто, — тихо повторила за ним Анна. Людовик с воплем вскинул руки к небу:

— Несчастный я человек!

Он быстро поднял голову, словно изумляясь собственному голосу, и услышал голос Оливера, так похожий на его собственный: