— Государь… — взмолилась она.

Король поднял глаза. Лицо ее было влажно и блестело, по нему пошли от волнения красные пятна. Под глазами, еще более обыкновенного вылезшими из орбит, набухли мешки.

Она была сейчас так безобразна, что Людовик резко отвернулся и инстинктивно забаррикадировался стулом. Шарлотта униженно опустила голову. Он тряс резную тяжелую спинку стула, словно лишь мускульным усилием мог заставить себя говорить. Наконец он хриплым голосом начал:

— Вы, Madame, вероятно удивляетесь тому, что я попросил вас прибыть сюда. Речь идет о… речь идет о… об одном решении…

Человек этот, которому слово было так же послушно, как любой из подданных в его стране, человек, дух которого не знал неразрешимых задач и недостижимых целей, беспомощно барахтался, запнувшись после двух бессвязных фраз: отвращение сковывало язык.

В каждый нерв грозно ударяло растущее «не могу!». Оно отдавалось во всем теле, в каждом биении сердца, гремело в мозгу. Он поднял массивный стул, ухватившись за резьбу, и покраснел от натуги.

— Я рада… рада видеть вас, ваше величество, — запинаясь прошептала Шарлотта.

Король с треском опустил стул на место и уничтоженный, простонал те три слова, какие только еще и были в его мозгу:

— Я… не… могу…

Шарлотта глядела на свои сложенные руки; в ее глазах стояли слезы. Плечи ее дрожали. Что это за новая, нежданная мука? Она не понимала и не решалась спросить. Видя, что Людовик держит голову руками, она лишь прошептала после долгого молчания:

— У вас какая-нибудь забота, государь?

Король не обратил внимания на вопрос. Он выпрямился, словно приняв какое-то решение.

— Madame, — тихо произнес он, — у меня есть верный слуга, близкий, родной человек. Я пошлю его к вам, и вы его выслушаете. Есть вещи, Madame, о которых трудно говорить. Я не могу сказать их вам; но он пусть скажет. Обождите несколько минут и будьте одни. Простите меня.

Он вышел поспешно и с поднятыми плечами. Шарлотта отгоняла от себя назойливые мысли и вопросы; голова ее болела. Она согнувшись сидела, глядя в пол на разостланный у ее ног чудесный персидский коврик и на нежную гамму тонов — розовый, кремовый, зеленый, алый на темно-синем фоне — на орнаменты в виде деревьев, переплетенных между собой ветвей, листьев, почек, цветов, плодов; воистину ее бедные глаза видели только одно это и пропускали мучительные минуты ожидания сквозь чарующую призму.

Затем в дверь тихо постучали. Шарлотта ничего не сказала, а только кивнула головою, словно незнакомец, стоявший за дверью, мог услышать этот кивок. И он, видимо, услышал; дверь тотчас же отворилась. Королева вся встрепенулась и подняла глаза. Вошел худощавый человек с рыжими, тронутыми сединой волосами и бледными, острыми чертами лица; он низко поклонился, быстро выпрямился и приблизился уверенной походкой человека, несущего важное решение. На расстоянии двух шагов от Шарлотты он остановился и окинул ее прямым, ясным взглядом.

— Совсем его глаза, — подумала она, и мысль эта странным образом ее растрогала; однако она стала спокойнее.

— Я слушаю, сеньор, — просто сказала она.

Оливер опустил голову и провел рукой по лбу и вискам. Он внутренне вовсе не был так тверд, как хотел показать. Он только что видел измученное лицо короля, слышал его «не могу!» и был потрясен. А тут еще заболела Анна, заболела, прежде чем он успел прибегнуть к флорентийской склянке; и симптомы этой болезни были очень, очень подозрительны. Неужто он недооценил силу того чувства, которое перешло от него к Людовику? И неужто он недооценил его, выступая, хоть и подсознательно, в роли мстителя, — что еще хуже? А главное, — ощущает ли он хоть малейшее желание, чтобы все шло так, как идет, или чтобы все было не так, а по-иному? Только что, оставив короля, он отрицательно покачал головой. Все эти вопросы были лишними, ненужными, даже вредными; ведь они манили мысль назад, к прошлому, заставляли вспоминать о себе самом, а это опасно. И кто такой Оливер? Входя к королеве, он улыбнулся: Оливер сейчас во всех отношениях король.

— Моя задача не легка, — начал он ласково и спокойно, — но ваша тяжелее, всемилостивейшая государыня. Не смотрите на меня, как на постороннего, но как на человека, призванного говорить от имени нашего высокого повелителя, как на человека, который так ему близок, что может сказать за него все самое значительное и важное и вместе с тем произнести все то сокровенное и интимное, чего такт не позволяет высказать его величеству. Смотрите на меня, как на врача, которому самое строгое целомудрие не препятствует показать наготу.

— Я не смотрю на вас как на постороннего, — тихо ответила она и улыбнулась смущенно, — но я не нуждаюсь во враче, сеньор.

— Как знать, — молвил он, — ведь можно врачевать души, можно врачевать отношение человека к человеку. Я говорю от имени вашего царственного супруга, как человек, которому все известно и который имеет право так говорить. Ваша супружеская жизнь тоже не нуждается во враче, всемилостивейшая государыня?

Шарлотта сильно побледнела, щеки ее дрожали. Она сжала руки, медленно и безнадежно качая головой.

— Не знаю, — проговорила она дрожащим голосом, — я думаю, что для моей супружеской жизни лекарства нет. По этому моему ответу, сеньор, — добавила она уже твердо, с царственным величием в осанке, — вы можете судить о моем к вам доверии. Ведь вы не хотите меня оскорбить, я знаю. Говорите прямо и откровенно.

Неккер снова охватил ее взглядом; под действием этого взгляда зрачки ее расширились.

— Благодарю вас, государыня, — медленно произнес он, — вы облегчаете мою задачу; вы сами только что разрешили мне говорить прямо. Если бы я услышал от вас хоть слово надежды, то был бы вынужден сказать, что король возвращает вам свою любовь и потому желает возобновить супружеские отношения. Это была бы ложь или оскорбление, какое вы уже испытали.

— Сеньор! — воскликнула сдавленным голосом королева, — к чему вы клоните?

— К правде, — быстро ответил Неккер, — и к долгу, всегда тяжкому и всегда возвышенному. Протестовать во имя мелких сантиментов против того решения, которое я имею вам сообщить, — привилегия мелких людишек. Вы же, ваше величество, должны понять и принять высокую, державную цель этого решения. Истина заключается в том, государыня, что король думает не о вас, а о династии.

Шарлотта вскочила.

— И что же он решил? — спросила она в смятении.

— Этой ночью он будет молить бога и вас подарить ему сына, — сказал Оливер ясно и спокойно.

Королева сделала резкое движение рукой и обнажила зубы, словно хотела вскрикнуть «нет!», но сдержалась и снова опустилась в кресло, глядя на незнакомца широко раскрытыми глазами.

— Наследник престола — принц Карл, — сказала она глухим, но уже твердым голосом. — Значит, королю заранее известно, что младший брат умрет раньше его? Не отвечайте, сеньор, я знаю, как Людовик распоряжается судьбою и будущим людей. Я знаю… все знаю теперь, я узнаю его приемы…

Она помолчала, устало улыбаясь; потом прошептала:

— Еще одно, сеньор, — я уже старая, изношенная женщина, и я ему противна… но нет, что мне до этого! Пусть он придет. Разве я смею сказать: пусть не приходит? Или пусть прикажет мне явиться, куда ему угодно. Но чтобы он не оскорблял меня больше! Чтобы не смотрел на меня! Он и так знает, на что я похожа. Быть может, он знает и то, каково мне жилось все это время.

— Можно мне поцеловать ваши руки, государыня? — попросил Оливер.

Король ужинал один. Даже Тристан и Жан де Бон, обычные участники королевских трапез, сегодня отсутствовали. Даже Оливер, прислуживавший королю, должен был стоять позади него. Людовик испытывал страх и отвращение перед тем, что должно было совершиться этой ночью; и всякое человеческое лицо было ему глубоко противно. Он поспешно и молча глотал острые, приправленные разными пряностями кушанья, пил возбуждающие настойки и крепкие, золотистые ликеры. Пил он быстро и много. Неккер видел только тщедушную, вздрагивающую его спину; нагибаясь, чтобы наполнить кубок, он видел твердый, жесткий профиль Людовика, — и тогда король закрывал глаза. После ужина король еще долго сидел за столом, вытянув руки, втянув голову в плечи, и много пил. Вдруг он вскочил, отшвырнув тяжелое кресло так, что Оливер должен был подхватить его, Людовик повернул к нему жесткое, злое лицо.