Балю встал и задумчиво начал ходить взад и вперед по комнате. Наконец он произнес, остановившись перед Неккером:

— Хорошо, мейстер, спрашивайте меня.

Оливер, улыбаясь, потер подбородок.

— Я все больше понимаю, — промолвил он, — какого дипломата утрачивает в вас король. А моей оценкой не следует пренебрегать, ибо некогда у меня был случай наблюдать аллюры римско-испанского маэстро Родриго Борджиа[32]. На следующем конклаве[33] выбирайте его папой и будьте его государственным секретарем, монсеньор. Рим вас любит, потому что вы так доблестно разбили прагматическую санкцию Карла VII[34], таившую в себе семена ереси, с полным правом завоевав для себя кардинальскую шапку, а для нашего воистину христианского государя подобающий ему высокий титул «христианнейшего короля». Рим мог бы дать вам более подходящее занятие, чем трудное и небезопасное дело урезывать политические претензии высших светских представителей. А ведь вы этого желаете, ваше высокопреосвященство?

Балю слушал все это с кислой физиономией, но был поражен его неожиданным вопросом.

— Не я один этого хочу, — холодно возразил он.

— Конечно, — подтвердил Оливер, — и королю небезызвестно, что феодальная лига должна возобновить свою деятельность.

— Это уже сделано.

— И вы принадлежите к ней, ваше высокопреосвященство?

Кардинал поднял руку.

— Этот вопрос, мне кажется, носит чересчур следовательский характер, мейстер.

— Тогда простите меня, — засмеялся Неккер, который, казалось, был в хорошем и беззаботном настроении.

— Бургундский герцог стоит, конечно, во главе, он — душа и меч лиги, как величает его Людовик, — он знает, может быть, больше, чем бы это следовало, монсеньор. Бургундия может, конечно, положиться на поддержку всегда готового фрондировать[35] бретонского герцога[36], у которого король в настоящее время, как вам известно, отбирает две восточные крепости. Равным образом и Арманьяк[37] на юге, конечно, примкнет к кольцу, окружающему Валуа. Не правда ли, это ведь не особенно таинственные факты? Но как обстоит дело с Карлом Французским[38], единственным братом короля, и, однако, менее всего настроенным к нему братски? Как их старая вражда, — сведена ли она на нет новым титулом герцога нормандского?

— Нет, — отвечал кардинал, — он входит в лигу.

— Принц Карл входит в лигу, — повторил задумчиво Оливер, — и Эдуард Английский[39] приходится зятем герцогу Бургундскому. Не слишком ли быстро угадываю я пути лиги и ее цели, ваше высокопреосвященство?

Балю молчал.

— А Немур?[40] — спросил вдруг Оливер. — Герцог Немур, которого король простил? Старинная вражда все еще налицо?

— Да, он входит в лигу.

Неккер, прикусил губу.

— Принц Карл, — соображал он, — Жак Немур. А кто еще, кроме их двоих, из тех господ, что состоят теперь на службе короля?

Балю молчал.

— Хорошо, — сказал Оливер терпеливым тоном, — свой вопрос я ограничу гроссмейстером и коннетаблем: оба они принадлежали к первой лиге феодалов, а ныне, единственные из помилованных, занимают очень высокие и важные должности в государстве.

Тут кардинал отвернулся и, отойдя к окну, стал смотреть в темноту.

— Граф Даммартэн[41] не принадлежит к новой лиге, — сказал он тихо и не глядя на Неккера, — но на Сен-Поля можно рассчитывать, а тем более в минуту успеха, несмотря на его личную вражду к бургундцу и недоверие к нему герцога.

— Гроссмейстер — нет, но коннетабль — да, — прошептал Неккер. Он тоже встал, с задумчивым видом пошел своим тихим шагом к окну и остановился вплотную за прелатом.

— Принц Карл, Немур, Сен-Поль[42], Балю… — бормотал он.

Кардинал вздрогнул и обернулся. Оба стояли близко друг от друга, почти соприкасаясь. Балю невольно поднял голову, втайне возмущенный; Оливер не смотрел прямо в глаза, но уставился задумчиво из-под опущенных век.

— Почему забываете вы себя при этом перечислении? — спросил, наконец, Балю раздраженным тоном.

— Мое имя, — улыбнулся Оливер и отступил шаг назад, — мое имя нельзя называть в ряду столь славных имен. Мой черед только теперь.

Он принял серьезный вид.

— Это хорошо, что вы мне ответили, ваше высокопреосвященство. Теперь я могу все обдумать; я могу обозреть ополчившихся против короля и оценить их силу. Фронда сильна, монсеньор, она страшна потому, что захватывает даже паладинов короля, проникает даже в его спальню, быть может, даже в его душу. Да, — продолжал он и взглянул на собеседника необычайно проницательным взглядом, — будем откровенны, господин кардинал: вы, коннетабль и даже моя незначительная особа может сделать лигу более смертельной для Валуа, чем даже было для его отца нашествие англичан; на Людовика Валуа хотят напасть из-за угла его министр, коннетабль и камерарий в тот подходящий и безопасный для них момент, когда лига старых и новых врагов скрутит ему руки!

Все это Оливер проговорил громким голосом. Балю побледнел и указал предупреждающе вытянутой рукой на стену. Неккер медленно проследил за ним с неизменно горящим взором и снова заговорил словами, безжалостными, как удары хлыста.

— Будемте откровенны, господин кардинал. Ведь это полезно для скрепления сообщества, чтобы заговорщики обнажали друг перед другом свои души. Чем были вы, ваше высокопреосвященство, пока Людовик Валуа не открыл вашей способности к интригам? Вы были незначительным клириком, сыном маленьких людей. Вам минуло сорок лет, когда ваше честолюбие нашло себе трамплин в лице епископа Анжерского, которого вы уважали не потому, что он был достоин уважения, а потому, что он был советником короля. Благодаря епископу вы стали каноником, благодаря ему же вы стали главным казначеем капитула и были им до тех пор, пока вам не удалось привлечь к себе внимание короля и стать его секретарем, его духовником. Тогда вы смогли отшвырнуть этот трамплин, навлечь немилость на своего благодетеля и стать вместо него епископом Анжерским и коронным советником. Вы сделались кардиналом и министром, вы были возвеличены Людовиком, как немногие. Хорошо, монсеньор, на коронованного благодетеля нельзя навлечь немилость, ему можно только изменить. А дальше что, Балю? Вы хотите сделаться во Франции бургундским или английским наместником? Ну, а дальше что, Балю? У вас еще останется пять или десять лет жизни; ведь вы стареете…

Лицо кардинала стало серым как зола; он поднял кулаки.

— Вы, вы! — задыхался он, — как вы смеете…

Оливер продолжал стоять перед ним.

— Я осмеливаюсь быть честным, — сказал он холодно, — и теперь я говорю уже не о вас, не о графе Сен-Поле, который принял из рук короля меч коннетабля, но о третьем, самом низком, — о себе. Потому что вы и другие — государственные изменники с высшими целями, политики или честные враги, я же лишь камердинер, подающий ключ от двери.

Красное лицо Балю уже распустилось в улыбку; в мгновение исчезли следы бледного бешенства и душевного потрясения.

— Значит, мейстер, мы единомышленники? Вы готовы с нами работать и доставить короля в ставку герцога?

Он протянул ему руку, Оливер не обратил на нее внимания.

— Продолжайте гневаться, Балю! — сказал он с презрением и, повернувшись, начал раздеваться.

В этот самый час король, покинув банкет, который он давал в честь папского нунция, миланского архиепископа Стефано Нардино, прошел в свой кабинет, находившийся в башне; он отпустил дежурного камерария, сказав, что должен еще работать и желает, чтобы его не беспокоили. Но едва только дверь закрылась за придворными, король отодвинул в деревянной обшивке стены панель, скрывавшую винтовую лестницу к тайному покою, расположенному над его рабочей комнатой.