Мейстер ответил не сразу, кровь стучала у него в ушах. Он медленно ответил вопросом на вопрос:

— Доверяете ли вы еще мне, государь?

Людовик молчал. Оливер поднялся на своей постели.

— Государь, — настойчиво просил он, — скажите, что сегодня вечером вы никого не назначили камерарием! Скажите, что то, что произошло, неправда…

Людовик молчал.

— Государь! — воскликнул Неккер с надрывом, — я прошу у вас отставки!

Король сказал:

— Завтра ты отправишься с кардиналом в Париж. Ты будешь за ним следить и удостоверишься в его намерениях. Затем, если понадобится, ты поедешь в Льеж и там позаботишься о том, чтобы Вильдт не выступил раньше времени. Само собою разумеется, ты будешь возле меня, если я соберусь в львиную пещеру.

— Я отправляюсь завтра, — прошептал Оливер, — и возьму с собой Даниеля Барта и жену, так как я привык к совместной работе с ними.

— Можешь взять с собою Даниеля Барта, — сказал король, — жена же останется здесь.

Оливер вскочил на ноги и в одно мгновенье очутился на нижней ступени возвышения. Людовик выпрямился и взглянул на него.

— В чем дело, Оливер? — спросил он спокойно.

— Государь, — прохрипел мейстер, — если бы я мог сказать вам, что кардинал…

— Друг мой, — перебил его Людовик, — в таком случае я тебя завтра отправляю по другой причине в Париж — или же в каземат.

Оливер, дрожащий, угрожающий, поднялся еще на ступеньку выше.

— Государь, — задыхался он, — почему вы отнимаете у меня жену?

Король снова опустился на подушку; он закрыл глаза, его лицо казалось потухшим.

— Оливер, — сказал он тихо и медленно, — ты думаешь, я боюсь, что ты можешь меня убить?

Коленопреклоненный Неккер распростерся на полу.

— Государь, — стонал он, — я принадлежу вам! На коленях молю вас, оставьте мне жену!

— Оливер, — снова прошептал король, не двигаясь, — неужели ты воображаешь, что я потерплю, чтобы и ты проявлял какие-то там сантименты как другие? Чтобы ты плакал, обнажая бедное, истерзанное сердце? Чтобы и ты был уязвим и стал отступником во имя личного чувства?

Он замолчал. Когда Неккер, выпрямившись, дотронулся до его руки, ему показалось, что король уже уснул. Казалось, он спал так крепко, что рука его даже не пошевельнулась под губами Оливера.

Неккер тихо сел на верхнюю ступеньку возвышения и подпер голову руками. Бешено стучавший пульс успокоился; он был в состоянии прислушаться к самому себе. За посторонним шумом слышал он уже свой собственный спокойный, уверенный голос: не сдавайся, не сдавайся! Он взглянул на короля: тот, повернув голову, тоже глядел на него.

— Государь, — медленно проговорил Неккер, — у кардинала честные намерения, но я его испытаю.

Людовик колебался с ответом, затем он сказал не совсем свободным голосом:

— Ты сильнее меня, Оливер, ты уже снова незрим для меня, демон в шапке-невидимке!

И через минуту прибавил:

— Ступай, переночуй у жены. Попрощайся с нею. Ступай, Оливер!

Глава пятая

Ночная беседа

Все кругом было залито лучами знойного солнца. Небольшая кавалькада медленно двигалась вдоль Луары по направлению к Орлеану. С реки не веяло прохладой. Время тянулось так же угнетающе вяло, как и белая раскаленная дорога под копытами лошадей.

Кардинал насмешливо искривил рот, когда король во время прощальной аудиенции указал ему на мейстера Неккера как на его спутника: можно-де использовать знакомство камерария с бургундскими делами и вовлечь его в работу по подготовке свидания государей. Балю задал злостный вопрос:

— А как долго угодно его величеству задержать ревнивца разными делами? На одну ночь, пять ночей, двадцать ночей или даже на всю, легко достижимую вечность? — Но он побледнел и потерял свою уверенность перед тем бешенством, которое засверкало в глазах Людовика, резко кинувшего ему:

— Мы не на попойке, ваше высокопреосвященство!

В течение первого часа пути кардинал был в дурном настроении и делал вид, что не замечает ехавшего с ним рядом мейстера. Но когда он случайно взглянул на серое и мрачное лицо своего спутника, блестящая мысль осенила его. На минуту он даже закрыл глаза словно ослепленный. Он начал было разговор, но Оливер, осаждаемый мрачными мыслями, был скуп на слова. Оливер думал об Анне, о прощании, во время которого не было произнесено ни одного слова из тысячи роившихся в его уме. Он не хотел осквернять этой ночи, этой чудной ночи любви рассказом о пережитом и о чудовищном решении и только утром сообщил ей в кратких словах, что король по веским причинам отсылает его в Париж для наблюдения за Балю.

— Он не разрешил мне сопровождать тебя? — спросила Анна, побледнев.

— Меня может сопровождать только Даниель, — ответил мейстер.

Больше им не о чем было говорить. Но когда он ее обнял и взглянул ей в глаза, вмещая в один этот взгляд все, все, что нужно было сказать, он увидел в ее зрачках чуждый, желтый, жестокий огонек. Когда же он обернулся в последний раз, ему представилось чужое лицо куртизанки без улыбки и милосердия на тонких губах, без любви и без страха. — Это Фиамминга, — сказал он себе, и сердце его сжалось, как от удара ножа.

Погруженный в свои думы, он и не заметил, что спокойный иноходец кардинала шел все тише и что он невольно заставлял свою лошадь идти рядом с ним. Сопровождавший их небольшой вооруженный эскорт ехал теперь на некотором расстоянии впереди них, и только Даниель Барт все держался около своего господина.

— Пыль, ужасная пыль! — пожаловался Балю, задерживая лошадь. Он поднял свою черную с красной лентой шляпу и вытер лоб. Оливер с Даниелем тоже придержали своих лошадей.

— У вас неважный вид, мейстер, — сказал кардинал, быстро оглядывая своего спутника. — Вы больны?

Оливер поднял голову, стараясь собраться с мыслями.

— Я болен? — переспросил он. — Конечно, нет.

— Но, может быть, у вас какое-нибудь горе? — осторожно подбирался Балю.

Неккер посмотрел на него с удивлением. Потом он тихо улыбнулся.

— Возможно, монсеньор, — сказал он, — однако наши люди очень нас опередили. Даниель, догони их и скажи, чтобы они нас подождали.

Барт повиновался. Теперь и Балю улыбнулся.

— Хорошо, мейстер, хорошо. Нам, может быть, надо сообщить друг другу многое такое, что другим неинтересно знать. — И, говоря так, кардинал задумчиво похлопал своего иноходца по шее.

— Я полагаю, мы с вами, мейстер, люди известной опытности, — начал он без колебания. — Конечно, мы не удивим друг друга и тем более не оскорбим, если откровенно рассмотрим подоплеку того, что случилось. Я беру на себя смелость допустить, что вам небезызвестна истинная причина вашего внезапного назначения, мейстер Оливер?

— Да, конечно, — подтвердил Неккер.

— Я это знал, — продолжал Балю уже уверенным тоном, — ведь вчерашнюю глубоко драматическую сцену я пережил, — несмотря на то состояние, в котором я находился, — не с одним только пошлым цинизмом, какой я обыкновенно проявляю в подобных случаях; нет, я очень хорошо понял ваше внутреннее состояние и восхитился вашему отпору.

— А, в самом деле, — засмеялся Оливер, — разве вчера вечером я не был чем-то вроде героического моралиста? Весьма редкий образчик в коллекции Людовика, не правда ли, монсеньор?

Кардинал смотрел на него со смущенным видом.

— Я не вполне понимаю вашу шутливость, — сказал он, пожимая плечами. — Потому что я говорил весьма серьезно и далеко еще не кончил. Мне до сих пор казалось, что вам не до шуток, мейстер.

Оливер тронул лошадь.

— Солнце жжет невыносимо, если стоять на одном месте, — сказал он, — да и люди наши теряют терпение.

Балю последовал за Оливером и снова, поравнявшись с ним, сказал ему резко:

— Вы не такой человек, чтобы быстро сказать «аминь».

— Откуда вы изволите это знать? — спросил Оливер и, прищурившись, прямо посмотрел на него. — К тому же, простите, зачем вам это знать?