Парламентёры переглянулись, Экк кивнул герольду. Тот опять выступил вперёд:

– Говорить будет благородный рыцарь Конрад фон Штюлинген!

Второй парламентёр был высок и широкоплеч. На вид он был ровесником Вольфгеру. Его прищуренные серые глаза смотрели пристально и холодно, губы кривила злая усмешка. Длинные, седеющие волосы свободно лежали на наплечниках золочёных максимилиановских[120] доспехов. Рыцарь был без оружия, только на поясе висел кинжал мизерикордия.[121]

– Слушайте меня внимательно, вы, бунтующие холопы, и ты, лже-поп! – пролаял он с сильным верхнегерманским акцентом. – Франкенхаузен окружён, пушки на позициях, фитили дымятся, конница готова к атаке. Ваша навозная армия не продержится и пяти минут. Но его милость стольник Георг фон Вальдбург не желает понапрасну проливать христианскую кровь, даже если она принадлежит таким шелудивым псам, как вы. Наше условие: выдайте нам вот этого фигляра и его подручного Пфейфера, сдайте оружие, и все будут прощены. Вы сможете вернуться в свои дома без наказания. Порукой тому – слово фон Вальдбурга, я говорю его устами. Других слов не будет. Решайте, и решайте быстро.

Наступила тяжёлая тишина. Крестьяне сидели, опустив головы и изо всех стараясь не встретиться взглядом с Мюнцером. Все понимали, что на самом деле речь идёт не о сражении. Рыцарь предложил им обменять их собственные жизни на жизнь двоих – Мюнцера и Пфейфера, и от того, какое решение будет сейчас принято, зависит, кто доживёт до вечера, а кто будет убит или умрёт под пыткой.

Никто не осмеливался говорить. Наконец монах, сидящий за столом совета, обвёл взглядом присутствующих и заговорил:

– Братья! Не о себе должно нам думать в эту минуту, а о воинах армии добра, которые вверили свои жизни нам. Если падут они, всё будет потеряно, ибо нет у нас другой армии, и не будет во веки веков, а жёны, отцы, матери и дети бессмысленно погибших проклянут нас. Мы, командиры, должны сделать всё, чтобы спасти их, даже самой страшной, последней ценой. Вложим же нити своих жизней в руки победителей и будем смиренно надеяться на их милость и молить Господа о прощении.

Рыцарь, сидевший рядом с монахом, поддержал его:

– Брат Матиас высказался как пастырь, а я скажу как воин: наше положение безнадёжно. Вступить в сражение – означает без всякой пользы погубить нашу армию. У нас нет конницы, мало пушек и огнеприпасов, люди плохо обучены и не выстоят против кнехтов Трухзеса.

Среди крестьян прошёл одобрительный ропот.

И тут до Мюнцера, оцепеневшего от такой реакции ближайших соратников, вдруг дошло, что ещё минута-другая, и его скрутят и передадут парламентёрам на суд и расправу Трухзеса.

Проповедник смертельно побледнел, вскочил, сорвал с головы шапочку, швырнул её об пол и завопил:

– Изменники! Иуды! Негодяи! Вы решили предать меня и наше дело, чтобы спасти свои жалкие, никчёмные жизни! Не бывать этому! Стража! Стража! Стража!!!

В комнату ввалились напуганные истошным криком Мюнцера крестьяне, охранявшие дом:

– Брат Томас, что стряслось?

– Измена!!! Измена в самом сердце армии, люди, которым я доверял как братьям, предали меня! Вот этот монах и этот рыцарь! Взять их! Обезглавить! Немедля!

Стражники схватили опешивших монаха и рыцаря, заломили им руки за спину и выволокли из комнаты. Через несколько ударов сердца с улицы раздался отчаянный вопль и хряск топора. Потом ещё один, и всё было кончено. Окаменевшие от ужаса командиры с трепетом смотрели на своего вождя.

Мюнцер повернулся к парламентёрам. Сейчас он выглядел как настоящий безумец – дикий взгляд, искажённое лицо, синюшная бледность.

– А вы – вон! – крикнул он, – ваша миссия исполнена, более вам делать здесь нечего! Господь защитит десницей своей правых и поразит виновных! Убирайтесь!

Рыцарь фон Штюлинген, лязгая доспехами, первым вышел из комнаты с высоко поднятой головой и презрительной усмешкой на губах, за ним, шелестя рясой, семенил Экк, последним покинул комнату герольд.

Проповедник оглядел оставшихся.

– Не устрашайтесь ничего, слабодушные маловеры! Господь с нами, это говорю вам я, его пророк Томас Мюнцер. Вы всегда верили мне, и я вёл вас от победы к победе, почему же вы сейчас ослабли духом? Измена искоренена, и теперь здесь остались только верные. Не бойтесь! Я поведу вас на битву и буду ловить пули рукавами вот этой мантии, вражеская армия падёт и расточится, подобно туману пред светом солнца, и на смену мраку воссияет радуга, которая изображена на нашем знамени!

В этот момент дом содрогнулся, зазвенели стёкла, одно окно распахнулось – пушки Трухзеса открыли огонь.

– Что это, братья? – удивлённо спросил Мюнцер, постепенно выходя из состояния ораторского экстаза.

– Известно что, пушки… – пробурчал один из крестьян.

– Чьи пушки?

– Да уж не наши. Обвели нас вокруг пальца, вот что я скажу, брат Томас. Пока поп да рыцарь нам зубы заговаривали, Трухзес к битве готовился. Посекут теперь наших, как траву…

– Догнать парламентёров! Схватить! Казнить! – взвыл Мюнцер.

– Поздно, брат Томас, их, должно быть, лошади ждали, не догоним мы их, да и стоит ли? У нас теперь забота другая…

– Да! Верно! – вскочил Мюнцер, – скорее, на холм Хаусберг, в вагенбург! За мной, братья!

Он выбежал из комнаты, крестьяне, толкаясь, устремились за ним. Миг – и в комнате остался один Вольфгер, о котором никто и не вспомнил. Он вздохнул, подошёл к столу и несколько секунд рассматривал карту монастырских земель, стараясь её запомнить, потом махнул рукой, пробормотал: «А, ему она уже не понадобится!», забрал карту и поспешно вышел из комнаты.

Во дворе было пусто, только у калитки Вольфгера ждал заметно нервничающий Карл.

– Ну, как господин барон, получилось? – спросил он.

– О разговоре с Мюнцером потом, Карл! Слышишь пушки Трухзеса? Сражение началось. Город обложен войсками Швабского союза, скоро крестьян разобьют, и в городе начнётся резня. Надо бежать, пока не поздно. Забираем наших и уходим. Может, ещё успеем просочиться через кольцо окружения. Если нет, придётся пробиваться. Скорее!

Оказалось, что спутники Вольфгера тоже услышали пушечную пальбу и сделали правильные выводы. Они давно собрали вещи и ждали Карла и Вольфгера, держа лошадей в поводу.

– Скорее, в сёдла! – крикнул барон, не въезжая во двор, – каждая минута на счёту! Рысью! Отец Иона, держись!

Маленький отряд вихрем пролетел по пустой улице и вскоре покинул Франкенхаузен.

Дорога, огибая рощицу, делала поворот, и Карл сделал знак остановится. Он спрыгнул с лошади и осторожно заглянул за поворот.

– Дальше ехать нельзя! – напряжённо сказал он, – впереди кнехты.

– Много? – спросил Вольфгер, – может, раскидаем их и прорвёмся?

– Опасно, я видел конных, а у некоторых кнехтов вроде бы есть арбалеты. Неохота получить болт в спину…

– Тогда в рощу! – приказал Вольфгер, разглядывая взятую со стола Мюнцера карту, – может, удастся лесом уйти!

Они свернули с дороги, продрались через густые и колючие кусты и оказались на поляне.

– Теперь нам туда, – махнул рукой Вольфгер, – за кустами должен быть перелесок.

– Я схожу, посмотрю, – вызвался гном, – я быстро, а вы ждите здесь.

Он слез с лошади отца Ионы и ужом юркнул в кусты.

Вольфгер прислушался.

– Что это такое? – спросил он, – или мне кажется?

– Нет, не кажется, – ответил монах, – это же молитва «Прииди, Святый Душе, Боже Правый!», наверное, крестьяне поют…

– А вот и радуга в небе… – заметила Алаэтэль, – как красиво… И лесом здесь пахнет… Давно я не дышала полной грудью…

– Есть поверье, что радуга приносит счастье. А ещё, там, где рога радуги упираются в землю, обязательно зарыт клад, – сказала Ута. – Интересно, кому в сегодняшней битве радуга принесёт счастье?

– Только не Мюнцеру и его людям, – раздался у них за спиной спокойный мужской голос. – Наконец-то удалось вас найти, а то я, признаться, уже начал беспокоиться. Нам пора убраться отсюда.