Шурика не посадили чудом. Выручило слабое здоровье: получив повестку к следователю, он потерял сознание на руках у жены и вновь очутился в больнице. Со временем начатое дело как-то само собой утратило актуальность и, кажется, забылось. В общем, повезло человеку. Последнее время, примерно с год, инженера никто не беспокоил, и сам он старался не высовываться. После этой истории Шурик заметно осунулся, постарел и на нервной почве стал немного заикаться. У него развилась астма, аритмия и еще целый букет болезней. Врачи утверждали, что Шурик нуждается в лечении на морских курортах.

Другой головной болью Селивановой была дочь Нина, двадцатитрехлетняя незамужняя аспирантка. На аспирантуре настояла сама Селиванова, и сама же пристроила дочь в свой институт под крылышко - разумеется, не за красивые глаза. Шестопалова, заведующая кафедрой, в этих вопросах никому скидок не делала.

В течение долгих трех лет обучения аспирантам необходимо хорошо одеваться и, соответственно, кушать. В институт, конечно, можно прийти в колготках с затяжкой, но в стоптанных туфлях - никогда. Другое дело, что соотношение цены колготок к цене туфель составляет один к ста, а то и больше.

Вот, собственно говоря, на что уходили все деньги, "заработанные" Селивановой на сессиях. На себя она не тратила почти ничего. Впрочем, кому нужна ее семейная бухгалтерия? Неужели, она пытается найти себе оправдание? Вряд ли это поможет. Там, в тюрьме, никого не будет интересоваться, что муж у нее неумеха, что дочь полностью находится на ее иждивении и что многочисленные болезни мужа и учеба дочери съедают денег больше, чем она успевает приносить в дом. Без "левых" заработков Селиванова не смогла бы обеспечить более или менее сносное существование своим, не приспособленным к самостоятельной жизни, но страшно любимым членам семьи.

Да, она брала деньги у студентов! И, если бы была возможность начать всё сначала, не задумываясь сделала бы то же самое. Но, сколько веревочке ни виться, а конец будет. И это правильно. Для нее конец наступил здесь, в С. Может случиться даже, что ее посадят в одну камеру с Шестопаловой. Вот уж не приведи Господь!

Но, почему за ней не идут? Давно бы пора. Она согласна уже на всё, лишь бы кончилась эта неопределенность. Скорее всего, ждут на выходе?

- Вот и чудненько! - вслух произнесла Селиванова.

Она взяла сумку, в которой лежали деньги. Какая все-таки удобная эта сумочка! Помимо книг и конспектов, в нее умещалось огромное количество продуктов, можно сказать всё, за исключением арбузов. Впрочем, небольшой арбуз, пожалуй, и поместился бы. Ей до исступления вдруг захотелось съесть долечку арбуза.

Селиванова одернула кофточку, прижала к груди свою универсальную сумку и решительно направилась к выходу.

Коридор оказался пуст. Еще секунду назад она была уверена, что ее арестуют именно здесь.

Впрочем, сделать это можно где угодно: в электричке, в Москве на вокзале, на улице -- мало ли где? Однако, и на улице всё обошлось. Люди проходили мимо с устало-равнодушным видом. Селиванова им позавидовала - они не понимали своего счастья: их никто не собирается посадить в тюрьму.

Селиванова благополучно добралась до железнодорожной станции и села в электричку. Она оглядела вагон. Ее внимание привлек мужчина средних лет. Он выглядел именно так, как должен выглядеть "он": строгий серый костюм, заурядный неброский галстук, короткая прическа, словно уставная. И, наконец, основной отличительный признак - колючий, бдительный взгляд. Мужчина не отвел взгляда даже тогда, когда Селиванова смотрела на него в упор, давая понять, что тот ею вычислен.

Мозг ее работал четко и спокойно: "Это они! Судя по тому, что пасут открыто, не стесняясь, значит, мое дело - швах. Доведут до Москвы и там возьмут", - с тоской думала она.

Селиванова не удивилась, откуда у нее, у преподавательницы московского вуза, никогда не видевшей тюрьмы даже на картинке, взялись эти словечки и выражения, характерные для человека бывалого, сделавшего не одну ходку в места не столь отдаленные. Как будто тюремная психология была у нее в крови. Возможно, кому-нибудь из ее родственников пришлось хлебнуть тюремную баланду?

Электричка, останавливавшаяся у каждого столба, наконец-то доползла до вокзала. Селиванова шла по перрону, не оглядываясь. Предчувствие развязки витало в воздухе.

В метро она остановилась возле театрального киоска. Сделала вид, что изучает репертуар. Вот они! Вернее, один "из них", шагах в двадцати! Он идет под ручку с какой-то женщиной (видимо, для конспирации). Они оживленно беседуют. Расстояние быстро сокращалось - осталось десять шагов, пять, два, один ...

И он прошел мимо! И даже подмигнул ей. Или показалось? Нет, точно подмигнул! Подмигнул и пошел себе дальше. Что бы это могло значить?

Селиванова достала из сумочки носовой платок, порывисто обтерла взмокший лоб и руки.

- Гражданочка, чем могу помочь?

Селиванова вздрогнула. Сквозь стекло, густо облепленное афишами, были видны только глаза киоскерши.

- Я говорю, билетики желаете приобрести?

- Даже не знаю, - растерялась Селиванова.

- А кто будет знать? У меня билеты на любой вкус.

- Сто лет не была в театре.

- Да что Вы! Это никуда не годится. Культурный, вроде, человек. Знаете, строго между нами, я тут кое-что попридержала. Вот рекомендую - первый отечественный мюзикл "Норд-Ост" по повести Каверина "Два капитана". Читали?

- Нет. То есть да, конечно, читала.

- Романтическая вещь! Сама ходила. Уходишь со спектакля - жить хочется! Берите, не пожалеете. Еще и спасибо скажете.

- Билеты дорогие? - спросила Селиванова.

Продавщицу, не первый день сидевшую в киоске, словно током ударило: она поняла, что перед ней тот редкий покупатель, которому нужны как раз дорогие билеты. В центре Москвы таких клиентов - пруд пруди, а здесь, на "Площади трех пьяных комсомольцев", если один в месяц подвернется - скажи спасибо. Продавщицу охватил азарт, хорошо знакомый охотникам. Она не поленилась потратить некоторое время на обработку покупателя и уже от волнения осевшим голосом объявила цену.

- Я беру, - сказала Селиванова.

- Вам сколько билетов? Два? Может, три или четыре? Все-таки два? Пожалуйста!

Селиванова судорожными движениями, не считая, доставала из сумочки деньги и пропихивала их в окошко.

- Аккуратней, женщина! - проворчала киоскерша, собирая разлетающиеся купюры.

Отдав деньги, Селиванова зябко поежилась. Она не могла понять, почему, имея в дороге столько возможностей освободиться от денег, она ими не воспользовалась? И почему теперь, когда деньги отданы, и можно уже ничего не бояться, она не почувствовала облегчения?

- Женщина, Вы куда уходите, а кто билеты будет брать? - крикнула киоскерша вдогонку Селивановой.

Весь вечер Шурик непонимающе крутил головой и укорял жену:

- Угрохать все деньги на билеты в какой-то ДК?! Как сердца у тебя хватило?!

Глава семьи даже фыркнул от возмущения:

- Пойми, наконец - на эти деньги можно было питаться целый месяц! Ну, ей-богу, кому нужен этот мьюзикал?! Мы с дочуркой так ждали тебя. Ниночке сапоги позарез нужны. У меня, кстати, тоже на зиму приличной обуви нет. А ты ... а ты ...

Шурик не находил слов, чтобы в полной мере выразить свое возмущение. Людмила Владимировна тяжело вздыхала: ей самой было жалко денег, но сделанного уже не воротишь.

- Мы сто лет никуда не ходили! - привела она заведомо слабый аргумент.

- И еще сто лет не пойду! А на твой этот мьюзикал не пойду из принципа.

- Кстати, а почему ты так странно говоришь?

- Как говорю?

- Ты говоришь "мьюзикал".

- Ах, не морочь мне голову. Швыряться такими деньгами - безнравственно, неужели ты не можешь понять? Билеты нужно сдать в кассу, а еще лучше - загнать их по спекулятивной цене.

- Кто будет загонять, уж не ты ли? - спросила Селиванова.