Сегодня я подумала (а может, решила): это мое последнее лето на даче. Эта жизнь прожита. И кончилась, что бы там ни было, впереди. Пусть растут лиственницы на могилках двух моих старых собак – двух друзей, – вместе с ними и прошли все годы этого нового века. Деревья такие маленькие сейчас – так, еле заметные в траве стволики и несколько пушистых ярко-зеленых веточек. Пусть цветут без меня розы – как уж смогут. Пусть стоят на бесчисленных полках старые мои книги. Спите спокойно, друзья моей жизни.
Возьму с собой в Москву оленью шкуру – ту самую, в белых крапинах-пятнах, что я выкроила из остатков своей давней шубы. Той, в которой я ходила по Арбату на уроки греческого и латыни. В которой я встретила и полюбила Алексея. Он говорил потом, что накануне встречи он видел меня в ней во сне, где я превратилась в пятнистого оленя. И сон оказался вещий. Как тот олень, в конце концов я оказалась не на своем месте. И в смертельной опасности. Я чувствую сейчас эту опасность в холодной волне, что пробегает иногда по лопаткам и шее, в спазме горла, когда я смотрю на Ники… Можешь ли ты спасти меня от нее?
Больше мне нечего тут делать. Как не было у меня никаких дач, так и не будет. Вот когда елка оживет! Она уже, кажется, перестала сохнуть и готовит обильный урожай шишек для птиц и белок.
Ники работает на веранде второго этажа, прямо подо мной. Оттуда доносится китайская музыка. Лика возлежит на тахте, Вэй Юнь и Ритик сидят на полу. Возгласы. Это Ники доделал какие-то таблицы, и наступило всеобщее оживление.
Один из шершней проник-таки в комнату, судя по треску хитиновых крыльев, соприкоснувшихся с горящей лампой. Придется звать Ники с бадминтонной ракеткой.
Так, музыка сменилась. Теперь звучит демоническая, она же «готишная», Мэриам. Очень по-кельтски. И по-русски. Смешная! Кто бы мог подумать, что и через десять лет она будет так любима…Сегодня опять ходили купаться на Истру. И опять текла быстрая река, унося время. Сейчас 23.37…
18 июля 200?
14.25. Против обыкновения, пишу сегодня днем. Невыносимо. Нет, все невыносимо. Не могу ни на чем сосредоточиться – внимание рассеивается, и вот уж бред, просто бред, сотканный из картинок – ну, помнишь, я писала – не картинок, не мгновений, а элементарных частиц минувшей весны и уходящего лета… И еще эта жара.
В полдень небо над насыпью – я ехала с Орликом в поля – было как выцветший шатер, голубой только сверху, напротив солнца. А если не поднимать глаз – дымчато-линючий.
Душно. Боже мой, как мне душно. Толстые зеленые кузнечики взвизгивают по кустам, сочные, как зреющий крыжовник. Но и у них не хватает сил на песню – замолкают, едва начав.
На этом листе строчкой ниже – след от убитого Ники шершня. Вчера видела с балкона только одну упавшую звезду. Ничего не загадала. Вот и взяла этот белый листок с кровью шершня, чтобы… Ну, это единственное средство…
Ты спросишь: для чего? Ах, я не знаю. Я и сама не знаю…
Ну, Алиса Фокс, Лисица Венера, как же ты можешь так тосковать и так дрожать, страдая? Так любить? Откуда у тебя это странное свойство – эта постоянная жажда любви? Ты, Красавица, ты, магически озаренная и профетически одаренная, ты, ведунья воцерковленная, успокойся.Нет, все-таки этот Северный полюс – это слишком. Насмешка, усмешка, ухмылка. Шутка такая. Жестокая, впрочем, шутка.
19 июля 200? Сегодня собеседование в Литинституте, и мне нужно присутствовать. Встать пришлось в шесть. Успела.
– После школы я работал в «Макдональдсе». Кем? Курьером, промоутером. Нет, русского слова для этого не знаю. Стихи стал сочинять, ну, наверное, лет пять назад… Круг чтения? Гессе, Керуак, Бродский, cеребряный век… Очень люблю…
– В наше время опасно принимать решения. Кем работает мой отец? Он ученый… Стихи свои почитать? Сейчас. Ой, они на работе. Нет, кое-что помню. Вот:
Мы с тобою – затихшие вопли
В непролазной терновой чаще…
Спасибо, достаточно.
Я свои стихи читать не могу.
– Ну, почитайте с листа.
– Нет, не могу…
– У вас отец в Сибири живет?
– Да.
– А вы где?А я в Италии.
А вы здесь, в Москве, постоянно живете?
– Нет, я постоянно живу в Люксембурге.
– А что вы там делаете?Я преподаватель танца. Какого танца? Классического, современного, фолк-данса…
Скажите, вы сразу после школы?
– Да.
– А мысль поступать в Литинститут когда у вас возникла?А когда я захотела связать свою жизнь с творчеством. Вот именно тогда у меня и появилась мысль такая.
– А вы после школы чем занимались?
– В Италии жила.
– Да? И где же?
– В Генуе.
– Чем занимались?
– Социальными науками.
– Какими, например?
– Я люблю психологию.
– Что вы читали по психологии?Эзотерику там всякую. Библию, например…
В театральный вам не надо, вы сразу в обморок упадете. Да нет, я уже играю в театре. Профессионально. Постоянно то есть.
Вы из Минска? Белорус? Вы где родились?
– В Феодосии.
– Украинец, значит?
– Нет, я русский.
– А почему католик?
– Потому что у меня родители поляки.А говорите, что любите Гоголя. Как же вы можете его любить, если вы католик?
А в какой момент ваших отношений ваш муж оказался москвичом?
– В самый первый момент. Но если честно и откровенно, то у меня уже другой муж.
– Тоже москвич?
– Тоже. Но я работаю завскладом.
– Ну и что?
– Это склад книжной продукции. Потому я много читаю…
– Мне сказали, до двадцати пяти лет не надо. Вот вырастешь, тогда и поступай в Литинститут. У меня друзья в Воронеже, они писатели. Они знают. Вот я и выросла.
– А стихи когда начали писать?
– Лет тридцать назад. Когда перестала шить.
– Что?Ну, пока я «челноком» не начала работать, я весь город обшивала. А до того я все Лужники пирожками кормила. Потом собак разводила. Бойцовых.
Я работала машинистом башенного крана. Потом в деревню попала, и там я работала дояркой. Директором клуба сельского… Потом у нас клуб аннулировали как бы, а потом и деревню. Как бы ее не стало. Но вот когда я дояркой работала, меня как бы прорвало. Ну, почитайте стихи того периода. Когда вас как бы прорвало.
А кто были друзья Пушкина? Николай Второй. Пушкин был очень одинок.
У всех особые глаза. Они светятся. У всех, у всех, не спорь. Ты, скептический и строптивый, ты, упрямый и завзятый спорщик. Ты их не видишь. А я – вижу. Глаза у них именно такие. Потому что все эти люди – молодые и не очень – независимые. Они не зависят от среды, от города, от жизни. Не зависят и от нас – комиссии. Своя у них жизнь, как и должно быть у человека – άνθροπος [34] , ввысь устремленного. Своя – не чужая.
– А вы в Перми где работаете?
– Водителем трамвая.
– Тяжело?
– Ну, как вам сказать… За восемь лет зрение упало, остеохондроз… А вообще-то раньше я жила в Березняках, но они провалились.
– ???А там соль вырабатывали, и под городом образовались пустоты. Ну и вот. Город провалился.
Я до некоторой степени был изолирован от общества.
– В каком смысле?
– В прямом.
– И долго?
– Восемь. Ну, как вам объяснить… Суд – это рынок, на котором торгуют свободой, не зная ее цены… Но там была библиотека, и я много читал. Что? Камю, Сартр, Фаулз…
– Мы с вами где-то встречались. Я вас помню.Ну да, у меня когда-то была аккредитация в Белом доме.
– А вы чем занимаетесь?
– Сейчас я не работаю. Ну, почти. Раньше – на автомойке, а сейчас няней.
– Где?
– В одной семье. Они риэлторы.
– А книги где берете?
– У них и беру. У них библиотека большая.
– Они что, читают?
– Ну да. Мы цитируем друг другу любимые строчки. Сергей Владиславович очень любит Маяковского…
– Мой отец был цирковой акробат, а мать портниха.Стихи почитать? Так, сейчас: «Я, жизни тягостной заточник…»….
Стихи я давненько пописываю, для военнослужащих для своих.
– Как – своих?А я служу. Старший мичман. И троих сыновей родила, вырастила: капитан, майор, лейтенант.