Сегодня я подумала (а может, решила): это мое последнее лето на даче. Эта жизнь прожита. И кончилась, что бы там ни было, впереди. Пусть растут лиственницы на могилках двух моих старых собак – двух друзей, – вместе с ними и прошли все годы этого нового века. Деревья такие маленькие сейчас – так, еле заметные в траве стволики и несколько пушистых ярко-зеленых веточек. Пусть цветут без меня розы – как уж смогут. Пусть стоят на бесчисленных полках старые мои книги. Спите спокойно, друзья моей жизни.

Возьму с собой в Москву оленью шкуру – ту самую, в белых крапинах-пятнах, что я выкроила из остатков своей давней шубы. Той, в которой я ходила по Арбату на уроки греческого и латыни. В которой я встретила и полюбила Алексея. Он говорил потом, что накануне встречи он видел меня в ней во сне, где я превратилась в пятнистого оленя. И сон оказался вещий. Как тот олень, в конце концов я оказалась не на своем месте. И в смертельной опасности. Я чувствую сейчас эту опасность в холодной волне, что пробегает иногда по лопаткам и шее, в спазме горла, когда я смотрю на Ники… Можешь ли ты спасти меня от нее?

Больше мне нечего тут делать. Как не было у меня никаких дач, так и не будет. Вот когда елка оживет! Она уже, кажется, перестала сохнуть и готовит обильный урожай шишек для птиц и белок.

Ники работает на веранде второго этажа, прямо подо мной. Оттуда доносится китайская музыка. Лика возлежит на тахте, Вэй Юнь и Ритик сидят на полу. Возгласы. Это Ники доделал какие-то таблицы, и наступило всеобщее оживление.

Один из шершней проник-таки в комнату, судя по треску хитиновых крыльев, соприкоснувшихся с горящей лампой. Придется звать Ники с бадминтонной ракеткой.

Так, музыка сменилась. Теперь звучит демоническая, она же «готишная», Мэриам. Очень по-кельтски. И по-русски. Смешная! Кто бы мог подумать, что и через десять лет она будет так любима…Сегодня опять ходили купаться на Истру. И опять текла быстрая река, унося время. Сейчас 23.37…

18 июля 200?

14.25. Против обыкновения, пишу сегодня днем. Невыносимо. Нет, все невыносимо. Не могу ни на чем сосредоточиться – внимание рассеивается, и вот уж бред, просто бред, сотканный из картинок – ну, помнишь, я писала – не картинок, не мгновений, а элементарных частиц минувшей весны и уходящего лета… И еще эта жара.

В полдень небо над насыпью – я ехала с Орликом в поля – было как выцветший шатер, голубой только сверху, напротив солнца. А если не поднимать глаз – дымчато-линючий.

Душно. Боже мой, как мне душно. Толстые зеленые кузнечики взвизгивают по кустам, сочные, как зреющий крыжовник. Но и у них не хватает сил на песню – замолкают, едва начав.

На этом листе строчкой ниже – след от убитого Ники шершня. Вчера видела с балкона только одну упавшую звезду. Ничего не загадала. Вот и взяла этот белый листок с кровью шершня, чтобы… Ну, это единственное средство…

Ты спросишь: для чего? Ах, я не знаю. Я и сама не знаю…

Ну, Алиса Фокс, Лисица Венера, как же ты можешь так тосковать и так дрожать, страдая? Так любить? Откуда у тебя это странное свойство – эта постоянная жажда любви? Ты, Красавица, ты, магически озаренная и профетически одаренная, ты, ведунья воцерковленная, успокойся.Нет, все-таки этот Северный полюс – это слишком. Насмешка, усмешка, ухмылка. Шутка такая. Жестокая, впрочем, шутка.

19 июля 200? Сегодня собеседование в Литинституте, и мне нужно присутствовать. Встать пришлось в шесть. Успела.

– После школы я работал в «Макдональдсе». Кем? Курьером, промоутером. Нет, русского слова для этого не знаю. Стихи стал сочинять, ну, наверное, лет пять назад… Круг чтения? Гессе, Керуак, Бродский, cеребряный век… Очень люблю…

– В наше время опасно принимать решения. Кем работает мой отец? Он ученый… Стихи свои почитать? Сейчас. Ой, они на работе. Нет, кое-что помню. Вот:

Мы с тобою – затихшие вопли

В непролазной терновой чаще…

Спасибо, достаточно.

Я свои стихи читать не могу.

– Ну, почитайте с листа.

– Нет, не могу…

– У вас отец в Сибири живет?

– Да.

– А вы где?А я в Италии.

А вы здесь, в Москве, постоянно живете?

– Нет, я постоянно живу в Люксембурге.

– А что вы там делаете?Я преподаватель танца. Какого танца? Классического, современного, фолк-данса…

Скажите, вы сразу после школы?

– Да.

– А мысль поступать в Литинститут когда у вас возникла?А когда я захотела связать свою жизнь с творчеством. Вот именно тогда у меня и появилась мысль такая.

– А вы после школы чем занимались?

– В Италии жила.

– Да? И где же?

– В Генуе.

– Чем занимались?

– Социальными науками.

– Какими, например?

– Я люблю психологию.

– Что вы читали по психологии?Эзотерику там всякую. Библию, например…

В театральный вам не надо, вы сразу в обморок упадете. Да нет, я уже играю в театре. Профессионально. Постоянно то есть.

Вы из Минска? Белорус? Вы где родились?

– В Феодосии.

– Украинец, значит?

– Нет, я русский.

– А почему католик?

– Потому что у меня родители поляки.А говорите, что любите Гоголя. Как же вы можете его любить, если вы католик?

А в какой момент ваших отношений ваш муж оказался москвичом?

– В самый первый момент. Но если честно и откровенно, то у меня уже другой муж.

– Тоже москвич?

– Тоже. Но я работаю завскладом.

– Ну и что?

– Это склад книжной продукции. Потому я много читаю…

– Мне сказали, до двадцати пяти лет не надо. Вот вырастешь, тогда и поступай в Литинститут. У меня друзья в Воронеже, они писатели. Они знают. Вот я и выросла.

– А стихи когда начали писать?

– Лет тридцать назад. Когда перестала шить.

– Что?Ну, пока я «челноком» не начала работать, я весь город обшивала. А до того я все Лужники пирожками кормила. Потом собак разводила. Бойцовых.

Я работала машинистом башенного крана. Потом в деревню попала, и там я работала дояркой. Директором клуба сельского… Потом у нас клуб аннулировали как бы, а потом и деревню. Как бы ее не стало. Но вот когда я дояркой работала, меня как бы прорвало. Ну, почитайте стихи того периода. Когда вас как бы прорвало.

А кто были друзья Пушкина? Николай Второй. Пушкин был очень одинок.

У всех особые глаза. Они светятся. У всех, у всех, не спорь. Ты, скептический и строптивый, ты, упрямый и завзятый спорщик. Ты их не видишь. А я – вижу. Глаза у них именно такие. Потому что все эти люди – молодые и не очень – независимые. Они не зависят от среды, от города, от жизни. Не зависят и от нас – комиссии. Своя у них жизнь, как и должно быть у человека – άνθροπος [34] , ввысь устремленного. Своя – не чужая.

– А вы в Перми где работаете?

– Водителем трамвая.

– Тяжело?

– Ну, как вам сказать… За восемь лет зрение упало, остеохондроз… А вообще-то раньше я жила в Березняках, но они провалились.

– ???А там соль вырабатывали, и под городом образовались пустоты. Ну и вот. Город провалился.

Я до некоторой степени был изолирован от общества.

– В каком смысле?

– В прямом.

– И долго?

– Восемь. Ну, как вам объяснить… Суд – это рынок, на котором торгуют свободой, не зная ее цены… Но там была библиотека, и я много читал. Что? Камю, Сартр, Фаулз…

– Мы с вами где-то встречались. Я вас помню.Ну да, у меня когда-то была аккредитация в Белом доме.

– А вы чем занимаетесь?

– Сейчас я не работаю. Ну, почти. Раньше – на автомойке, а сейчас няней.

– Где?

– В одной семье. Они риэлторы.

– А книги где берете?

– У них и беру. У них библиотека большая.

– Они что, читают?

– Ну да. Мы цитируем друг другу любимые строчки. Сергей Владиславович очень любит Маяковского…

– Мой отец был цирковой акробат, а мать портниха.Стихи почитать? Так, сейчас: «Я, жизни тягостной заточник…»….

Стихи я давненько пописываю, для военнослужащих для своих.

– Как – своих?А я служу. Старший мичман. И троих сыновей родила, вырастила: капитан, майор, лейтенант.