И знаешь, почему он Хай Чжэна не зарезал, как тех двух баб? А просто Хай Чжэн делал как-то упражнения эти свои, а Витька говорит: дай и я с тобой, и Хай Чжэн его пару раз так зацепил легонько, показать только.

Но в этот раз Хай Чжэн просто рассвирепел до того, что там… Витька ведь сказал про его родителей, какие они кретины, что парня заставили из Китая такой арбуз в Фуфлово тащить. Такая формулировка была. И вот он как зашипит: «На … пошел, драться будем». Ну и я, как научный руководитель, между ними встаю, а китаец мой мне и говорит: «Вы что, Алексей Николаич, драться со мной хотите?» Ну я, понятно, отвечаю: «Нет, драться ты со мной не можешь, ты мой студент, а я твой учитель», – а Витьке-цыгану, в сторону, что называется: «А пошел бы ты отсюда на …, да побыстрее, видишь, парень горячий, а ты китайских обычаев не знаешь, подведете меня под монастырь оба, вали отсюда поскорей пока».

А потом, когда Витька ушел, а Хай Чжэн остыл, он сказал: «А по нашей традиции самое главное – это родители». Вот так.

Но самое интересное, что потом Хай Чжэн, когда мы вместе с немками-волонтерками ели уже этот арбуз, говорит: «Да, давно я не пробовал наших арбузов! Ох, какой вкусный арбуз! Только у нас такие бывают вкусные». Все захихикали и говорят: «Да наши-то арбузы тоже ничего. Бывают даже очень». А он отвечает: «Да, у вас тоже. Но ведь это особый сорт. Чувствуете разницу? Особый сорт! Такие только у нас!» То есть он абсолютно поверил, что Ники из самого Китая, из Пекина, из Бейджина то есть, этот арбуз ему в Бубенцы от родителей привез вместе с другими подарками.

– Но Ники на самом деле сделал одну очень большую ошибку. – Викинг налил себе еще бокал. – Потому что Ники был настолько взбудоражен своей идеей этой вот, что надо за один день добраться до Хай Чжэна в Зайцеве, что сам не понял, что причина всего этого маразма-то была в нем самом. Только в нем. Он все ждал Вовку, и когда выяснилось, что Вовка их никуда не повезет – не может повезти – потому что он в Торопце волонтеров встречать должен, – так Ники пошел знакомиться с этими девочками немецкими… Там же было в Фуфлово еще несколько девочек немецких, тоже волонтерок, – так вот, он стал им говорить, что вот типа Волоков его подвел, обещал повезти в Зайцево, а что он с двумя китайцами договорился на один день приехать, а Волоков вроде как все сорвал… что вот он обещал, значит. А теперь вроде все не так… В общем, мне рассказывал Вовка сам об этом. У него, знаешь, свои там отношения какие-то с этими девочками; чего-то девочкам нравится, чего-то девочкам не нравится, но Ники взял и, типа, на него накапал. Что он необязательный такой, подвел его… И начал на него мести. А Ники по-английски хорошо говорит, и девочки эти немецкие тоже понимают, в общем, Вовка приходит такой совершенно… Ну, неприятно же, понимаешь, девочки за свое волонтерство и работу на базе Волокову деньги платят, а тут вроде как неуверенность какая-то в нем появляется… Нехорошо, в общем. И Волоков, несчастливый такой, мне говорит: зачем так делать? Так делать нельзя.

– Абсолютно. Конечно. Нечего было капать, – быстро согласился Алексей. – Ну, я тебе могу сказать, что не знал просто этого. – Это чтобы викинг почувствовал, что родительское осуждение последовало бы непременно.

– Я могу объяснить только тем, что парень в фрустрации был, не понимал, что он делает, – заявил викинг снисходительно, демонстрируя великодушие и справедливость.

– Да-а…

– Конечно, так нельзя, тем более что он сам создал эту ситуацию от начала до конца. – Викинг не мог все же не выразить своего подлинного мнения. – Какие претензии там к Волокову… Ну, человек сегодня занят и не может поехать в Зайцево. Ну и что, что тут такого? Позагорали бы с китайцами в Фуфлово, на озеро вон сходили, лошадь, елки рассмотрели бы получше. И к вечеру в Торопец, на поезд и в Москву. А Хай Чжэн – ну, написали бы ему записку. Что приезжали, и пришел бы он из Зайцева когда-никогда, прочитал записку, поел бы арбуза, получил подарки. В чем проблема-то?

– Ну, вообще-то Ники с Волоковым созванивался перед этим, – чуть извиняющимся тоном заговорил Алексей, – и Вовка сказал, что их повезет. В Зайцево.

– Он сказал, потому что у него в плане это было, туда ехать. А планы, сам знаешь, меняются. Ну какого хрена он бы туда поперся? Просто так-то? – Викинг крутанул бордо в прозрачном стекле и глотнул.

– Ники в любом случае неправ – это даже обсуждать нечего – это абсолютно… Стопроцентно… Хотя Волокова я знаю. Это семь пятниц на неделе. Это тоже, знаешь…

– Я тоже знаю, и это так, Леха, но, с другой стороны. Понимаешь, ну, тут серьезная работа, дела серьезные. И ради мальчишек каких-то… И какие могут быть претензии?

– Нет, претензий никаких.

– Ну конечно, почему Вовка должен строиться под капризы какие-то? Арбузы развозить с китайцами? По работе если нужно там, ну, это можно было бы понять.

– Ну да, у Ники это придурь, да.

– Ну да. Просто блажь. Причем ни Хай Чжэну это не нужно было, никому… Просто блажь. И даже Ники это не нужно было самому. А уж китайцам и лошади хватило. С головой. И ради нее одной съездить стоило. Потом, почему он не показал им русский лес? На бобровую плотину бы сводил… И китайцы были бы счастливы. А то он вместо того, чтобы устроить им приятное время, замучил их только.

На этом рассказ и обсуждение иссякли, как и темная жидкость в бутылке. И мы с Алексеем вышли на ночной проспект Мира, и ноябрьская грязная слякоть поглотила наши следы к метро.– Да, – сказал Алексей. – А ты заметила, какую фразу Хай Чжэн сказал после всего этого? Он сказал: «А по нашей традиции самое главное – это родители». Вот как.

От биографа Нет, лучше уж я сам расскажу о последних днях и часах своей филии, или о том, как моя единственная любовь-дружба покинула меня

Площадь у Рижского вокзала всегда какая-то тревожная. Ветер – а он дует там не переставая – закручивается спиралями, поднимая в воздух мелкий светлый песок. На зубах хрустит. Вокзал низкий и маленький, какой-то игрушечный, выглядит декорацией к фильму, который давным-давно пылится на полке в забытых коридорах исчезнувшей советской киностудии.

Зачем нужна мне теперь эта поездка? Как мечтал я о ней зимой, на Рождество, когда привез Хай Чжэна, моего кумира, к нам на дачу – познакомить с отцом, просить его стать для друга научным руководителем… Учителем, а значит, духовным отцом и наставником. Познакомить с матерью – пусть станет для моего профессора приемным сыном – он, таинственный пришелец с Востока. И мне – названым братом.

Помню, как вошли вместе в храм на горе… Из черной морозной ночи, окаймленной белым кружевом, шагнули прямо в теплое золотое сияние, в облако ладана, под синее небушко, с которого строго и ласково глядит долу, на люди своя, око Спаса Вседержителя и льется чудное пение ангелов – деревенских старушек-девушек.

Родители мои его приняли. В храме затепленную мною свечечку держать он отказался – тверды принципы китайского самостояния. Не тогда ли стало мне горько и грустно? Так горько и так грустно, что впервые за все время этой дружбы я это понял.

Но потом, когда вышли под бархатное звездное небо, пока возвращались, оступаясь в пушистом снегу, к спрятанному в заснеженных елях дому, пока сидели за праздничным столом, все снова потеплело, а грусть-тоска исчезла, будто и не было ее. Но нет. Я и тогда знал: не исчезла – осела на дне души, опустилась на дно колодца. Знал, только себе не признавался.

И вот полгода минуло. Хай Чжэн не нуждался ни во мне, ни в моих родителях. Родина для него могла быть только одна. И семья – тоже. И мне было тяжело и досадно. Досадно на самого себя. Но ту мечту – рождественскую, зимнюю – решил я все-таки осуществить. Пусть так – а все равно поеду на Волчью ферму. Если разобраться, ведь новая ее часть – та, в которой изучали поведение волков в экспериментальных условиях, где растили и наблюдали купленных мною по сотне баксов черных малюток, – самим своим существованием была обязана мне. Не было бы ничего, если б не моя дружба-любовь к Хай Чжэну, таинственному и неприступному, суровому и заносчивому. Если б не эта филия, как сказал бы мой профессор. К тому же только что был я в командировке – сам послал себя в шелковую страну, объездил ее всю – от Урумчи до Кун Мина. На переполненных поездах и автобусах, в которых желтолицые люди полулежат друг над другом в три этажа, на местных самолетах и на попутках… Проник в недоступный Тибет, где ночью скрывался от бандитов, скатившись в придорожную канаву, а потом от полицейских, затаившись в канаве по другую сторону шоссе. Пропоротая ножом рука быстро затянулась. Ну и, конечно, с трепетом въехал в Бейджин и был принят семьей друга как сын. Правда, как сын. И вернулся домой с подарками – для отца, для матери, для Хай Чжэна.