С деньгами в руках он поднялся на второй этаж. Блондинка сидела на полу в гостиной номера и держала бокал с коньяком. Посмотрев на Сашку бессмысленным, пустым взглядом, она спросила:

— Саш! А Стёпа точно умер?

— Кажется, да… — ответил парень. — Сейчас «скорая» приедет, определит. Может, живой ещё, просто сознание потерял.

Он сам не верил в то, что говорил.

— Саш! А ведь это я его убила…

— Что? — не понял тот. — Что ты сказала?

— Это я его убила, — повторила Ева и одним глотком опустошила почти половину бокала. — Я хотела его у жены отбить, а вместо этого убила. Хотела отбить, а убила…

— Что ты несёшь? — поморщился Сашка. — Вставай! Пойдём такси поймаем, тебе домой надо.

— Я его отравила. — Казалось, блондинка не слышала, что ей говорят. — Я влила ему в коньяк какой-то дряни, и он умер.

— Какой дряни? — насторожился парень.

— Не знаю. — Ева пожала плечами и проглотила остатки спиртного из своего бокала. — Бабка сказала, вроде как средство от импотенции.

— Какая бабка? Какое средство?! Ты что натворила, дура?!! — повысил Сашка голос, ничего не понимая.

— Не кричи на меня! — Губы блондинки скривились, глаза наполнились слезами. — Я не хотела! Вернее, хотела, но не этого! Я ему бабкино зелье в коньяк влила! От импотенции! А он умер! Са-а-ша!

Ева разрыдалась, и только тут Сашка сообразил, что она сильно пьяна.

— Так, подожди! — Он присел перед ней на корточки. — Успокойся и попытайся ответить на мои вопросы. Ты купила у какой-то бабки какое-то зелье? Да?

— Да! — рыдала девушка.

— Бабка сказала, что оно помогает от импотенции?

— Да!

— А Васильич что — импотент?

— Да!

— Это он тебя попросил купить зелье?

— Нет! Я сама! Мне Жанка посоветовала!

— Так, ещё и Жанка здесь замешана… И что, ты влила это зелье ему в коньяк?

— Да!

— И после этого вот это всё с ним случилось?

— Да! Да! Да! — Ева начала заходиться в истерике. — Саш, может, он не умер, а? Может, обойдётся ещё?! Сходи, посмотри… Са-а-аша!!!

Слёзы потоком лились по её щекам.

Заходить в спальню Сашке совершенно не хотелось. Его глаза созданы, чтобы созерцать красоту, а не отвратительный труп в луже рвоты. И при жизни-то Васильич вызывал у него омерзение, а уж после смерти… Но он всё-таки пошёл.

Картина никак не изменилась. Штырь всё так же лежал, неловко подвернув под себя руку и ногу, с открытым чёрным ртом и выпученными глазами. Лицо его из синюшного стало серовато-пепельным. Нестерпимая вонь удушающей волной накатила на Сашку, вызвав приступ тошноты. Пересиливая себя, он присел на корточки перед тем, что ещё недавно было человеком. Человеком богатым, властным и влиятельным, что позволяло ему очень многое в этой жизни. Человеком, перед которым пресмыкались и склоняли головы. Человеком, которого все боялись и никто не любил. И который, со всеми его деньгами, оказался бессилен перед глупостью одной-единственной девчонки, что-то наплескавшей ему в коньяк… Смерть исказила его лицо страшной гримасой. Так он и пойдёт в вечность, обезображенный страданиями последних минут, оставивший после себя тяжёлые воспоминания, не сделавший ничего, что заставило бы людей пожалеть об его уходе.

Что ж, жизнь в достатке не гарантирует достойной смерти и светлой памяти. Хотя, впрочем, и жизнь в нищете тоже… Но у людей богатых гораздо больше шансов прожить так, чтобы уйти, оставив после себя нечто значительное, за что потомки были бы им благодарны. Так почему же практически никто из них этими шансами не пользуется?..

Что-то занимало Сашкины руки и мешало ему. Опустив глаза, он понял, что до сих пор держит деньги, которые ему вручил брат. Поднявшись с корточек, он засунул купюры в глубокий карман шорт и вдруг нащупал там фотоаппарат, который, оказывается, всё это время там лежал. Журналист совершенно про него забыл. Но сейчас, достав его на свет божий, парень застыл, что-то соображая. Мысли сложились у него в голове, как пазл. Он резко развернулся и шагнул в комнату, где на полу продолжала сидеть Ева.

— Ну что? — с надеждой спросила она. Истерика, кажется, у неё прекратилась. — Живой?

Не отвечая, Сашка дёрнул её за руку. Он втащил ничего не понимающую девушку в спальню и швырнул рядом с трупом.

— Саш, ты чего? — спросила блондинка заплетающимся языком. Она попыталась встать, но была настолько пьяна, что попытка не увенчалась успехом. Парень молча принялся щёлкать затвором фотоаппарата.

— Ты чего делаешь? С ума сошёл? Зачем? — сыпала Ева вопросами, поворачивая изумлённое лицо прямо в объектив. Но Сашка упорно молчал, сосредоточенно делая снимки. Отщёлкав изрядное количество кадров, парень схватил блондинку и выволок её обратно в гостиную. Девушка снова плюхнулась на пол, в огромных глазах сквозило пьяное недоумение.

— Что расселась? — произнёс Сашка, пряча фотоаппарат в карман. — Поднимайся, пошли такси ловить!

— Саш, а зачем ты это всё, а? — спросила Ева.

— Вставай, я сказал! — рявкнул парень, рывком поднимая её на ноги. — Вниз шагай! И рот закрой! Чтобы больше никто твои бредни про убийство не слышал, поняла?!

Блондинка закивала и, вновь начав всхлипывать, покорно поковыляла вниз по лестнице. Сашка направился вслед за ней.

У него созрел свой план.

Лена с Егоровной сидели на кухне, заваленной огурцами. Огурцы громоздились в мойке и рядом с ней, огурцами был завален стол. Тут же сверкали вымытыми стеклянными боками трёхлитровые банки, пахучие зонтики укропа и крупные зелёные листья смородины ровными кучками лежали по соседству. Егоровна запихивала огурцы в банку, Лена меланхолично чистила чеснок. Окна кухни были распахнуты настежь. С улицы доносилось размеренное стрекотание цикад. Несмотря на близость моря, было душно. Ни дуновения не проникало в усадьбу, разогретую дневными лучами солнца и до сих пор не остывшую.

— Ленка, куда ты такую гору чеснока начистила? — всплеснула руками Егоровна. — Здесь на целую бочку хватит!

— Разве? — Супруга Васильича, очнувшись от раздумий, оглядела дело рук своих. Действительно, перед ней высилась довольно внушительная горка гладких чесночных долек. — Ладно, ничего страшного. Не пропадёт, — отмахнулась она.

— Ещё как пропадёт, — принялась ворчать мать. — Высохнет и пропадёт. Он, почищенный, долго не хранится. Куда теперь его девать?

— В холодильник можно положить, — предложила Лена.

— Вот ещё! Чтобы весь холодильник чесноком провонял! — недовольно скрипела Егоровна.

— В целлофановый пакет положим, и вонять не будет.

— А в целлофане его плесень сточит!

— Мам! — нервно дёрнулась Лена. — Отстань от меня со своим чесноком! Отстань! Или я сейчас его весь выброшу в помойку! К чёрту! В помойку! Поняла?!

Пожилая женщина осеклась и сочувственно посмотрела на дочь.

— И вообще, меня достали эти твои бесконечные домашние заготовки! — Жена Васильича в сердцах швырнула нож, которым чистила чеснок. — Для кого это всё, я не понимаю?! Для кого?! Кто будет это есть?! Кому нужны эти твои солёные огурцы, это твоё варенье, эти бесчисленные компоты?! Для кого ты на этой кухне вкалываешь, скажи, пожалуйста? Для нас двоих?

— Верка с Петькой половину заберут, — хмуро ответила Егоровна. — И Степан всё домашнее любит.

— Степан домашнее любит?! Степан?!! — вскрикнула Лена и сделала судорожный глубокий вдох. — Степан много чего любит! Ещё Степан любит шляться по девкам! Таскаться, как последний кобель! Сутками! Даже домой не показывается! А потом придёт и будет, без стеснения, смотреть мне в глаза! И жрать вот эти вот огурцы! Откусывать и жрать, откусывать и жрать! И брызги во все стороны! Лопать огурцы, которые я сижу и солю здесь, как дура, пока он где-то развлекается!

Егоровна молчала, аккуратно наполняя стеклянные утробы банок.

— Я сама виновата! — Дочь схватилась за голову, на глазах её выступили слёзы. — Господи, я сама во всём виновата! Зачем я терплю это столько лет?! Давно надо было бросить его и уйти! Почему, почему я не могу сделать этого?! Ведь так просто — взять и уйти! И всё кончится, все мои муки закончатся! Ведь я скоро сойду с ума! Я уже стала неврастеничкой, я скоро начну дёргаться от звука собственного голоса! А я сижу здесь, чищу этот дурацкий чеснок и на что-то надеюсь! Я шестнадцать лет на что-то надеюсь, и всё напрасно! Сколько можно обманывать себя! Степана не исправишь…