— Вопрос стоит не так, — сказал Ревякин.

— Думаю, вы все же искренне должны быть за нынешнюю ситуацию. И давайте не станем забывать о том, что очистка не кончается на территории комбината!

Кудрявцев:

— Действительно, почему кто-то считает, что комбинат и озеро существуют отдельно одно от другого? Они тесно взаимосвязаны. Это единая система. Именно система! Вот единственный верный подход: озеро принимает в себя стоки, чтобы очистить их и таким образом предоставить для производства новую свежую воду. По существу, Яконур — это цех комбината, один из цехов!

— Уже цех… — опешил Савчук. — Быстро вы его!

Шатохин:

— Вот, товарищ Савчук, вы называете себя ученым! Уже который год только деньги зря тратите и смущаете общественное мнение. А вот человек разобрался — и сразу сказал все как есть!

— Не цех, а свалка, — поправила Ольга. — В воде нельзя устраивать свалки. Плюс яконурские ветры, они разгонят грязную воду по всему озеру.

— Но почему же грязную! — воскликнул Свирский. — Ведь мы видели…

— То, что мы видели, — перебил Савчук, — осветлено с помощью коагулянтов. Когда их добавляют, стоки и вправду делаются значительно светлее. Эффектно. Но часть коагулянта не желает выпадать в осадок, остается в воде и уходит в Яконур. А для озера это…

— У вас есть доказательства? — спросил Свирский.

— Есть! — Савчук выложил на стол пачку листов — работу Коли Калугина. — Присутствие в воде самых ничтожных количеств коагулянта вызывает у рыб немедленную реакцию.

— Какую?

— Вот осциллограммы импульсов мозга…

— Обоняние?

— Да, обоняние! И явная реакция. Разве этого мало?

— Не могу сказать, чтобы это было уж очень существенно…

— А я считаю, существенно!

— Пожалуй… Но, как хотите, а в вашем небоскребе претензий к комбинату — это весьма маленький кирпичик.

— Ладно, — сказал Савчук.

Отбросил отчет Калугина на край стола.

— Ладно, — сказал еще раз. — Пусть. Будут и другие кирпичи, поувесистей… Сегодня же!

Повернулся к Ольге.

Ольга кивнула Савчуку. Сегодня — ее доклад… Наступил наконец день пустить в дело ее результаты, дать ход материалам экспедиции; они лежали, запертые от всех, дожидаясь своего дня, и вот — этот день наступил.

— Не знаю, — добавил Савчук, — что сможет тогда сказать руководство комбината!

Снегирев думал о человеке, который сидел перед ним. Человек этот был молод. Заметно было, что он очень устал. Модель так измотала его? Младший коллега, равный соперник… Видно было также, что Герасим нервничает; беспокойство его, похоже, относилось не только к теме разговора, тут, кажется, и другое… С годами жить не становится проще, но в этом возрасте, пожалуй, особенно…

— Сколько рад получил образец?

Снегирев не помнил.

— Сколько времени облучали?

Снегирев не помнил… Досадно! Есть записи в журнале, можно сейчас же пойти на установку и посмотреть; не из-за памяти досада. Для чего молодой человек задавал второй вопрос? Решил, будто он скрывает результаты? Неужели похоже, что он совсем из ума выжил? Ну да, конечно: не говорит дозу — надо узнать время и вычислить ее, мощность источника известна…

Снегирев расстроился.

Сидел, потирал колено, смотрел мимо Герасима, в окно, на серые лабораторные здания во дворе.

Ладно… Чего там… Зато в этого молодого человека можно, кажется, поверить…

Снегирев догадывался, какое впечатление он производил на тех, кого, бывало, заворачивал. Старец, который боится выпустить тематику из-под своего контроля! Только тем и озабочен, как бы у него чего-нибудь не украли! Господи, да разве он об этом… Он не хотел, чтобы все оказалось скомпрометированным. Легко может получиться, при нынешних оборотах… Ухватятся люди энергичные, предприимчивые. Шумные. Некомпетентные. Да, эти вот, их кругом много! И можно ставить крест. Конъюнктура! В два счета сделают модной темой, выбьют под нее большие деньги, они-то знают как; и все только затем, чтобы на ней вырасти. А если у кого-то порыв, настроение, — тоже немногим лучше! И в том, и в другом случае результат — пшик… Нужны устойчивый интерес и квалификация, да, как всегда, эти две вещи нужны, квалификация и интерес.

У Снегирева было особенное отношение к этой работе…

Я вижу его.

Вот он сидит в кресле, потирает колено. Сидит прямо, как на стуле. Густые седые волосы; несколько глубоких, будто прорезанных в смуглой коже, морщин — на лбу, по щекам; светлые голубые глаза. Смотрит то на Герасима, то мимо, в окно.

Рука его, с короткими крепкими пальцами, в набухших буграми и линиями венах, смуглая, красноватая, — на сером полотне; напоминает упавший кленовый лист…

Личное было у него отношение к тому, чем он теперь занимался.

«Сэр! Некоторые недавние работы Ферми и Сцилларда, которые были сообщены мне в рукописи, заставляют меня ожидать, что элемент уран…» Шел всего только 1939 год, август; Эйнштейн на даче в глухом уголке Лонг-Айленда подписывал письмо Рузвельту; рядовой Снегирев служил в химвзводе, вслед за Карпатами предстояли ему войны финская, потом Отечественная. «…Это новое явление способно привести также к созданию бомб, возможно, хотя и менее достоверно…» С тем котлом, который пустили на теннисном корте под трибунами университетского стадиона в Чикаго (сталинградская зима, ленинградская блокадная зима), недурная была связана жидкость, — бутылка кьянти, ее там же распили после запуска. Но проблемы-то стала подбрасывать вода! Вызов, задание… Вода в реакторе, естественно, распадалась на водород и кислород, — гремучая смесь, в любой момент готовая рвануть и разнести все к чертям. Не сразу выяснилось: процесс сам по себе балансируется, снова образуется вода, только некоторое количество выделяется над поверхностью; опасности нет. Заключения, рекомендации… Их принимали, а все же из предосторожности еще продолжали ставить дорогие устройства. Снегирев доказывал свое. В конце концов он подписал очень крупные бумаги. Разумеется, едва лишь он это сделал, произошло ЧП; его вызвали на реактор, где концентрация водорода повысилась в десять раз, переполох был страшный; оказалось: опытная лаборантка в декретном отпуске, а новенькая ставит запятую на один знак правее, чем надо…

С годами у комитета наросли собственные специалисты, к Снегиреву лишь изредка обращались за консультацией; он увлекся моделью, притом работа по уравнению Морисона сама собой вышла из давней его гипотезы; однако постепенно все больше места в жизни Снегирева занимали внуки, они успешно теснили модель, Снегирев уже всерьез начинал думать о пенсии. Но когда новые задачи по воде приняли для него вид вполне оформившийся, — он заметил, что стал проводить в лаборатории значительно больше времени.

Отвлеченные мысли, даже и не новые, в приложении к собственной жизни могут давать многие эффекты… Все как-то очень точно подоспело к той поре, когда Снегирев вошел в возраст, заставивший его осознавать себя заново, с нынешнего положения его во времени. Он видел: друзей начали осаждать болезни и молодые коллеги; теснимые ими, друзья отступали в замы, а потом и на следующий запасной рубеж — делались консультантами, столько было надежд на это слабое сочетание букв, однако в конце концов оказывались на пенсии; в пенсионерах числились, как правило, недолго, случалось даже — недели; пошли некрологи… Совсем не одно и то же — поиски смысла своей жизни, когда она перед тобою почти непочатой еще дорогой, или тогда, когда уже есть на что обернуться и есть еще куда вглядываться, или — когда остался обозримый без труда участок пути, а перспектива возникает, только если смотришь за спину. Снегирев не собирался идти вперед, глядя назад; но всматривался в свое прошлое, чтобы составить события своей жизни в логическую последовательность, найти в них единый смысл — цельную задачу, которую он своей жизнью решал, которая его личной судьбой решалась в другой цепи — глобальных событий, начавшейся задолго до его рождения и продолжающейся в бесконечность, за пределы, в каких он мог существовать физически, и далее за пределы, которые он мог охватить сознанием. Ему дано было чувствовать, как в его биографии, в родословной его профессии, в самом смысле его работы завязались в узел давнее, нынешнее и будущее… Профессия Снегирева продолжала приводить его биографию к реальным человеческим проблемам, притом неотложным. В его работе и его понимании своей ответственности проявилась связь времен… Все эти раздумья, все они вместе, нужны были Снегиреву и для его нынешнего состояния, и чтобы достойно пройти оставшиеся годы. Он хотел жить еще долго и увидеть, что будет дальше.