— А чего втроём? Один на один, слабо? — схватился я за последнюю соломину.

Неизвестный остановил остальных жестом.

— Ну, давай, один на один, — лениво сказал он и сплюнул себе под ноги.

Я встал в боксёрскую стойку, но тут же опустил руки. «Чего ради, — подумал я, — всё равно не поможет». То, что мне предстояло драться не с одногодком, а со взрослым мужиком, сводило мои шансы практически к нулю; единственное, на чём я мог попытаться сыграть, была скорость — в настоящем моем состоянии я был, несомненно, подвижнее.

«Главное двигаться, — сказал я сам себе, — главное двигаться».

Первая же атака противника подтвердила мою правоту: неизвестный, видимо, решив кончить дело одним ударом, широко махнул правой, но я без труда ушёл в сторону, и тот, что называется, провалился. Через секунду атака повторилась, и я снова ушёл. Потом ещё раз.

Настроение моё несколько улучшилось. Я заметил, что ни левой рукой, ни ногами неизвестный не работает, будто не знает об их существовании, и решил его наказать. Когда он снова размахнулся, я шагнул в сторону и резко ударил левой ногой под его левую коленку. Неизвестный такой наглости от меня, похоже, не ожидал — даже в полумраке я увидел, как вытянулось его лицо.

— Сучок, я тебя всё равно достану, — прорычал он, но снова промазал.

Не помню, сколько это всё продолжалось. Неизвестный нападал, я уворачивался и бил его по коленке. Пару раз он пытался поймать мою ногу, но безуспешно. «Москва бьёт с носка, — повторял я про себя, — жалко, что я в кроссовках, а не в ботинках».

Наконец, устав за мной гоняться, неизвестный остановился.

— Ладно, поигрались, и будет, — тяжело дыша, сказал он, — ну-ка дайте его сюда.

Длинномордый с татарином тут же бросились на меня с двух сторон. Длинномордый оказался ближе, и я хотел сунуть ему как в прошлый раз ногой в пах, но тот выставил вперёд согнутую левую ногу, и вместо ожидаемого я довольно чувствительно треснулся подъёмом о его колено. Дальше я, кажется, хотел двинуть ему кулаком справа, но получил встречный в челюсть, и почти сразу же хлёсткий удар по уху — это был татарин, про которого я на секунду забыл. От боли я, кажется, крикнул, попытался закрыться, но не успел, и тут же нахватал ещё два или три удара в голову с обеих сторон.

— Харэ! — крикнул неизвестный, — мне оставьте!

Спустя мгновение, я уже стоял с заломленными назад руками перед неизвестным. Правое моё ухо горело, будто ошпаренное, из носа по верхней губе текло горячее, а в голове гудело, как в трансформаторной будке.

— Ну, сучок, смотри, что у меня для тебя есть, — сказал неизвестный и достал из кармана куртки что-то, похожее на… КАСТЕТ.

— Глущ, смотри аккуратней… — осторожно сказал Татарин.

— Не учи отца детей делать, — ответил неизвестный, — не первый раз.

«Глущ! — пронеслось у меня в мозгу, а потом эхом ещё раз: — Глущ! Это же он убил Майрона, а теперь, значит, убьёт меня!» В попытке вырваться я дёрнулся всем телом и даже лягнул ногой Татарина, но всё тщетно — глущовы холуи держали меня очень крепко.

— Не дёргайся, — процедил Глущ, — сейчас я тебя на всю жизнь отмечу, сучок. Будешь знать, как пиписку на пацанов задирать. Башку ему поднимите.

Кто-то из моих палачей, скорее всего, длинномордый, схватил меня сзади за волосы и с силой потянул вниз. Лицо моё поднялось вверх, и я увидел верхушки деревьев, верхние этажи девятиэтажек и тёмное вечернее небо. Неожиданно я вспомнил, что римские легионеры выбривали волосы на затылке, чтобы враг не смог схватить их за волосы.

«Боже мой, — подумал я, — меня сейчас убьют, а я о древних римлянах думаю. Бред какой-то…»

Я закрыл глаза. В голове замелькали несвязанные друг с другом картинки: лица людей, какие-то пейзажи, сцены из детства и кадры из популярных кинофильмов (точно помню, что видел Монику Белуччи топлесс). С ужасом я понял, что это и есть интерпретация известного выражения: «Вся жизнь промелькнула перед глазами». На самом деле, как мне кажется, перед глазами мелькала не совсем жизнь, и лишь случайные образы, которые память стохастически выкидывала на поверхность.

Пауза затягивалась — я так и продолжал стоять с заломленными назад руками и задранной кверху физиономией. Не знаю, чего ждал Глущ. Возможно, он просто подражал кинозлодеям, которые всегда тянут с расправой. Ожидание казалось вечным, и это было невыносимо. Признаюсь, если бы мне пришлось дожидаться развязки чуть дольше, я бы, наверное, пустил струю в штаны.

Но тут в моей голове раздался тихий стеклянный звон, и вокруг стало невыносимо светло. Я открыл глаза, но это ничего не изменило, видимо свет, который я видел, был внутри меня. Со звуком ситуация была схожей, в том смысле, что я ощущал монотонный без переливов гул, подобный звучанию предупредительного сигнала далёкой электрички.

«И что, это и есть „всё“? — подумал я, — это и есть „она“? Или, точнее сказать, „оно“? А где же товарищ народный судья? Где, вообще, все?»

Мои мысли в таком состоянии виделись мне отпечатанными крупными, слегка прыгающими буквами, на цветных пузырях. Пузыри эти выплывали откуда-то снизу, равномерно поднимались вверх и исчезали потом где-то за границами видимости. Откуда и куда плывут мысли-пузыри, я отчего-то не задумывался. Их было много, иногда они даже налезали друг на друга, и я не успевал их читать. Точно помню, что одной из последних было: «…раз я мыслю, значит не всё так плохо».

Сложно сказать, сколько я пребывал в нокауте. Может, это заняло доли секунды, а может и несколько минут, не знаю, но в какой-то момент пузыри исчезли, и вместо них постепенно сквозь световую и звуковую завесу начала проступать окружающая реальность. Первое, что я увидел, были обутые в кроссовки с тремя белыми полосками ноги Глуща, а первое, что услышал — его голос:

— Он, сука, в последний момент дёрнулся, надо бы ещё разок.

— А, может, и так сойдёт? — осторожно поинтересовались сзади.

— Надо, Керя, надо, — ответил Глущ.

«Значит, кого-то из этих уродов зовут Кирилл, — пришла ко мне в голову дурацкая мысль я, — скорее всего, Длинномордого, сложно представить, чтобы так звали татарина…»

Второй удар я почти не почувствовал, видимо, после первого порог чувствительности сильно ускакал вверх. Мне показалось, что меня просто сильно, но совершенно не больно толкнули. От удара моя голова мотнулась в сторону, я потерял равновесие, и, если бы ни Длинномордый с Татарином, которые всё ещё держали меня за руки, наверняка бы упал. Когда меня привели в вертикальное положение, я чувствовал себя совершенно нормально, единственное, что настораживало, во всём теле ощущалась подозрительная лёгкость.

«А ведь мне не больно, — подумал я, — совершенно не больно».

С этой мыслью я и провалился в чёрную пустоту. На этот раз ни мыслей, ни пузырей не было — я просто уснул.

Проснулся я через какое-то время от чёткого ощущения того, что нахожусь в воде. От части так оно и было — я лежал лицом в небольшой луже. Оторвать голову от земли оказалось непросто. Попытки с третьей-четвёртой я всё-таки приподнялся на локтях и осмотрел окрестности правым глазом (левый, видимо, успел заплыть и почти ничего не видел).

Ровно там, где раньше стоял Глущ, теперь, держась руками за пах, лежал Длинномордый. Лицо его выражало те же не человечьи страдания, что и в прошлый раз, так что я испытал небольшое дежа вю. Чуть поодаль, справа, я увидел Глуща, отмахивающегося кастетом от кого-то высокого и стройного. Присмотревшись, я узнал патлатый силуэт нападавшего. Не успел я додумать мысль: «Откуда здесь „КГБ“?», как Кузин ловким ударом ноги выбил из руки у Глуща кастет. Глущ недоуменно проводил взглядом прыгающую по асфальту железяку и тут же получил хор-р-роший левый прямой в челюсть. После чего мой обидчик, неуклюже взмахнув руками, шлёпнулся задом на землю.

— Ма-ма! — отчётливо произнёс Глущ.

Кузин, видимо, находясь в пылу атаки, стал добивать противника ногами. Признаюсь, я жадно, с упоением наблюдал эту картину. Больше скажу: мне было приятно на это смотреть. Но после того как Глущ прекратил закрываться от ударов, но ещё не перестал вскрикивать, я отвернулся — зрелище перестало радовать.