На этот раз страха никакого не было. «Ну, дошло до меня, что со мной кто-то играет, ну и что с того? — продолжал рассуждать я. — И, главное, чего тут страшного? Гораздо страшнее то, что меня где-нибудь могут подкараулить длинномордый с татарином. Вот где страшно, так страшно…»

Дальше мне пришла мысль о том, что страхи мои во сне и, так скажем, наяву существенно различаются по содержанию; во втором случае я боюсь сверхъестественного, какой-то непонятной силы, а в первом — вполне реального, возможного избиения. Мысль эта показалась мне настолько здравой, что я решил её как можно глубже обдумать, забыв при этом, где нахожусь и что при этом делаю.

— Ладно, пойду я, — сказал заскучавший Майрон и встал из-за стола. — Мне ещё переодеться надо.

— Переодеться для чего? — не понял я.

Майрон хмыкнул.

— Я уже ничему не удивляюсь. Сегодня в шесть «А ну-ка парни», а после, в восемь, дискотня. Вся школа будет.

Слово «дискотня» привело меня в чувство.

— Я тоже пойду, — сказал я и решительно поднялся, — пять минут подожди, переоденусь.

Майрон только рукой махнул.

Новые чёрные джинсы, чёрная рубашка с белыми пуговицами, белая кожаная «селёдка», и кроссовки на «липучках» были словно специально приготовлены для моего выхода в свет. У меня не было полной уверенности в том, что это модно, поэтому я некоторое время мялся в комнате, боялся выйти. Но больше всего смущала повязка — чтобы её скрыть, я, было, хотел завязать на голове как бандану материн платок, но вспомнил, в каком времени нахожусь, и раздумал. Оставалось одно: идти прямо так.

Когда я появился в коридоре перед уже обувшимся Майроном, моя самооценка по десятибалльной шкале приближалась к минус двум. Я думал, что Майрон, увидев меня, схватится на живот и начнёт кататься по полу в прихожей, пока я его ни забью ногами до смерти. Но Майрон совершенно неожиданно отогнул вверх большой палец.

— Кафельно выглядишь, — с уважением в каждой букве произнёс он.

«Кафельно, — повторил я про себя, — ну и жаргон».

Дальше мы погребли к Майрону домой. Посмотрели там по цветному телевизору повтор первой серии «Противостояния» (Ка-ка-ка-ротов), выпили ещё чаю с бутербродами, полистали каталог «ОТТО» (в основном фотографии крепкозадых немок в прозрачном нижнем белье) и, когда подошло время возвращаться с работы майроновым родителям, тёте Свете и дяде Лёне, двинули в школу.

Чтобы не мозолить глаза учителям — я всё-таки официально болел — решили пойти через чёрный ход, тот самый, через который мы в «прошлый» раз смывались от Жабы Ивановны. На случай совсем уж непредвиденных встреч обошли по периметру школьный двор и в половине седьмого были у заплёванной лестницы с одной единственной перилиной, на которой раскачивался здоровенный рыжий хмырь в школьной форме. На самих ступеньках, подложив под задницы газеты, сидели ещё двое: один маленький и плотный, довольно коротко для тех времён стриженный а, второй, наоборот, высокий и худой с длинными до плеч светлыми волосами и боцманскими баками. Все трое курили.

Это была знаменитая на всю школу троица: Кузин — Гузенко — Бондаренко, или «КГБ». Встреча с ними при других обстоятельствах для нас с Майроном могла бы быть опасной, но сейчас они все излучали благожелательность, вероятно, из-за только что распитого флакона портвяги (пустой стоял на первой ступеньке).

Увидев меня, высокий с длинными волосами (Кузин) поднялся мне навстречу:

— Это ты, что ли Сила?

В нос ударил резкий портвейный дух.

— Ну, — ответил я.

— Мужик! — Кузин протянул мне руку. — Могешь!

Я аккуратно сжал мощную пятерню.

— Растёт смена, — подошедший рыжий (Бондаренко) хлопнул меня по плечу.

— Где махаться научился? — спросил маленький и плотный (Гузенко).

— Ну, я, это… — начал я.

— Моя школа! — деловито вставил Майрон.

Все трое заржали и расступились, пропуская нас в школу.

Из чёрного хода мы попали в неосвещённый коридор, прошли по нему до конца, свернули налево и оказались у пожарного выхода из спортивного зала. У двери толпился какой-то народ, в основном малышня, которой вход на «А ну-ка, парней», а, тем более, на дискотеку был заказан. Майрон беспардонно растолкав галдящую мелюзгу, исчез за дверью; я, стараясь не отстать, шмыгнул за ним.

Пригнувшись, мы проскочили просматриваемый участок спортзала и смешались с толпой под баскетбольным щитом. Майрон потащил меня дальше, сквозь толпу, согнал кого-то из младших с «коня», который стоял у стены, залез на него сам и подал руку мне. Я присел на чёрный кожаный краешек и осмотрелся. Довольно скоро меня заметили, и по толпе тут же прокатилось: «Сила, Сила, Сила…» С разных сторон я стал ловить на своей повязке восхищённые девчоночьи взгляды. Не в силах это вынести, я слез обратно и переключился на конкурс.

В центре облепленного по периметру школьниками и школьницами спортзала находились три сдвинутые парты, перед которыми стояли три парня в надетых задом наперёд офицерских ушанках с опущенными ушами. В руках у каждого было по автомату Калашникова с примкнутым магазином. Все трое держали автоматы одинаково: левой рукой за цевьё, правой за магазин. Приклады упирались в парты. Немного поодаль от вооружённой троицы стоял военрук Геннадий Петрович Мочалов по кличке «ГП» (аббревиатура расшифровывалась как «гражданский противогаз»).

В левой руке военрука блеснул циферблат секундомера (бурчащий зал, словно по команде, затих), правая взмыла вверх, а затем невероятно резко опустилась вниз (мне даже показалось, что я услышал свист рассекаемого рукой воздуха).

— Марш-марш! — гаркнул ГП.

«Интересно, в каких войсках он служил?» — подумал я.

Школьники синхронно отомкнули магазины и грохнули ими о парты. Зал взревел. Автоматы в руках разбирающих начали стремительно таять. У каждого рядом с магазином будто из воздуха появились: пенал, шомпол, крышка ствольной коробки, возвратный механизм, затворная рама, затвор…

Мой одноклассник Витька Лиманов, который стоял по середине, между Майком Цветовым из девятого «Б» и Олегом Соколовым из девятого «А», первое время не отставал от старших, и даже, как мне показалось, лидировал, но случилось страшное — подлый пенал в какой-то момент скатился с его парты и упал на пол. Витька сразу понял, в чём дело, наклонился и стал шарить одной рукой по полу (другой он держал автомат), но без толку — найти такой маленький предмет на полу с надвинутой на глаза шапкой было невозможно. Витьке пытались помочь, орали во всю глотку, что надо искать справа, у Цветова под ногами, но в общем гомоне он, конечно, не мог ничего разобрать. Когда ГП дал отмашку, и все трое сняли ушанки, стало видно, что Витьки в глазах стояли слёзы.

— В этом конкурсе победил ученик девятого «Б» класса Михаил Цветов, — объявил ГП, и, дождавшись, пока стихнут радостные вопли, добавил: — с результатом: разборка — семнадцать секунд, сборка — двадцать две секунды! Это, товарищи, оценка пять! — ГП потряс Цветова за руку. — Второе место занял Соколов Олег, девятый «А».

Про Витьку ГП даже не упомянул.

Дальше были: стрельба из «воздушек» по спичечным коробкам с тридцати метров, подтягивание на перекладине, жим восьмикилограммовых гирь (только старшеклассники), бег по залу с «раненым» на закорках и ориентирование в пределах спортзала по компасу. Наконец, наступила кульминация вечера, упражнение, развивающее силу и интеллект — перетягивание каната. Этим действом руководил наш физрук — беззлобный алкоголик Геббельс.

От каждого класса пригласили четверых ребят. Мой восьмой «В» был представлен следующими, равными, как на подбор, товарищами: Пашей Зайковым, Костей Дзюбой, Андреем Коломийцем и Саней Варнавским. Так вышло, что эти мои одноклассники по габаритам не уступали ребятам из девятых классов, и, по очереди расправившись с одногодками (восьмыми «А» и «Б»), принялись за девятые. Одна за другой вражеские четвёрки, часто уже лёжа на полу, вытягивались за благословенную черту.