Я сколачиваю сцену.
Сложные отношения с Борисом. Вышли из одного летного училища и уже тогда дружили. Слова дружба нет в нашем общении. Космосу я пожертвовал любимой женщиной, медленно продвигался по службе. Он выбрал космонавтику как бы со скуки. Полагаю, под моим влиянием. Что мне льстит. Скоро он был первым среди нас, амбициозных и преданных делу тридцатилетних. Дружбы с ним домогались мужчины, женщины млели. Мне нравились брюнетки, Боре полнеющие блондинки. Оставленные им не хранили обид. Были к этому готовы. Чувствовали прикосновение гения.
Два года он жил с Актрисой. Молодой подполковник выносил мусорное ведро. Уезжая с подругами на несколько дней, она попросила влажно почистить ковер, дважды выгуливать собаку и показаться на собрании кооператива. Боря обдумывал первый абзац статьи в американский журнал Institute of Phisik сначала по – русски, потом по – английски. Ушел, взяв собаку. Пил изысканный «Джек Дениэлс». Квадратная бутыль в дорогой черной коже. Я простодушно пытался налить ему скромный «Бурбон». Иногда Боря останавливался, хмурясь. Говорил неожиданно о жизни, науке, мироздании. Мыслил в следующем уровне, смущая преподавателей. Гений из новобуржуазной русской семьи.
В полете к Люли меня, штурмана, мучил страх промахнуться, вылететь в никуда. Обсчитывал курс каждый час, «черные дыры» представлялись пропастями с острыми рваными краями. Боря вылез из каюты. Смотрел. – «Не так», и рисует на бумажке. Я ударил. Молчание Бориса спасло от маниакального срыва.
Успех, нас слушала толпа в сто пятьдесят гуманоидов. На сцене появляюсь я и развертываю карту звездного неба. Луч лазера высвечивает в правом нижнем углу Землю. Боря несколькими известными нам фразами и вечными жестами, похлопывая себя по груди и ушам, просит у доброжелательной толпы связи с Землей. При их технических возможностях!
Осталось немного виски и мы выпили перед сном. В сложном культурно – просветительском контексте прошло несколько дней. Беда, люлийцы говорят на всеобщем языке и само понятие перевести с… на… кажется абсурдным.
В редком тумане утра послышался мерный шум и вздрогнули стены бунгало. Воздух насытился кислородом и грозовым электричеством. В двух метрах от поверхности повисла люлийская тарелка. Мы назвали ее «Тара».
Подняв пыльную бурю и ветер, облетевший Евразию, тарелка зависла у города Красноуфимска. Влекомая лишь силой человеческой мысли и воображения, она потеряла истинный курс на полигон Плесецк. Из-за недозволенного и невольного генерирования воспоминаний Виктора. Запретных для вахтенного штурмана.
…Ночной мороз еще не отпустил уральское снежное поле. Мальчик из пригорода бредет в школу, стараясь попадать в твердый тракторный след. В школе хорошо на перемене подкрасться к Зуевой и за косу дернуть. Ее привозили в школу, в предвечерье мы возвращались вдвоем. – Стану, пожалуй, моряком и поплыву в Африку, – фантазировал я. – Ты приедешь ко мне и увидишь море. У перекрестка пустых дорог мертвое дерево в рост человека. Толстые ветви словно поднятые вверх руки. Страшно издали. Вера целовала меня. Расстёгивала пальто и прижималась слабой грудкой. Дальше я шел один. Были у Веры дети? Их верно уже нет.
Боря категоричен и весел. – Повезло, привиделся тебе уральский городок. Родись ты, к примеру, на золотом прииске Бодайбо, висели бы над тайгой как тунгусский метеорит.
– Выходим, – сказал я. Разгеметизируемся. Тарелку повесим метрах в четырех над землей. Землей! Вдохнули летний прохладный можжевеловый воздух и повалились друг на друга. Спать.
Кто-то будил нас, бесцеремонно расталкивал.
– Понавесили тут. Ну ваша тарелка? – Ну наша.
Ну вы в смысле инопланетяне? – Местные мы. Я из Луги, Витя из Красноуфимска.
– Ну планета? Далеко? – Световые годы. – Ну вы бы тарелку прибрали. Народ набежит.
– Заперта она.
– Предъявите пластификаты приписки. – Это что?
– Веду вас как сомнительных к председателю малого сельского поселения. – Это куда?
– Деревня Чернушка.
Виктор приглядывался. – Вы не Зуев?
– Хватился. Зуевых давно здесь нет. Кто в городе, кто на кладбище. Я Голиков Николай.
– Вера Зуева, у нее дети.
– Сама умерла. Сын на могилу приезжал. Давно, лет пять. Ты молод ее знать.
– На море Вера была? В отпуске, например.
– Не вспомню что-то. Нет.
Открылась деревня в одну широкую улицу. Слева начиналось поле, видное до горизонта. Среди него вяло махал крыльями ветряк. Виктор узнал речку Уфимку. Изб почти не видно. Одноэтажные серо – коричневые дома. На три семьи. Три печных трубы, три палисадника. Ни огорода. На выгоне ржавеют Ё-мобиль и «лада-калина».
Дом председателя полуторный с верхней надстройкой. Здесь же контора, выгоревший флаг на шесте и вывеска «Поселение сельского типа Чернушка Красноуфимского уезда Екатеринбургской губернии».
Где мы.
Коля Голиков председательский сын. За стол сели Виктор, Борис и Голиковы Петр и Николай. Этот спрашивал, как там машину купить. С двухлитровым движком, например, почем.
– Нет там машин, но передвигаются, нагнетая мысль.
– Компрессором нагнетают?
– Не знаю. Вечная весна. Может, это рай.
– В Бога веруют? – спросил старший.
– Но об этом не говорят. Церквей нет.
Говорили о последних десятилетиях в России. Петр Алексеевич вдумчив, информирован однобоко, безальтернативен. Были президенты Любознательный, потом Державный. Гастарбайтеров погнал. Всем россиянам пластификаты приписки выдал. Где, к чему приписан и другие данные.
– Приписка – высшее проявление патриотизма. То есть любви к родине, – встрял Коля. – В школе проходили. До приписок жил наш народ в кабале.
– Так уж в кабале, – буркнул Петр Алексеевич. Заучился, балбес. – Затем президентша Лилия Благонравная. При ней в сельпо ли придешь, в уездную управу – везде бабы. Участились случаи группового изнасилования женщинами мужчин.
– Как женщины в этом смысле, нехотя спросил Боря. Мало ему безбрачных девушек сумрачных долин.
– В смысле – да. Потом рожают. Потом – в смысле. Старик облизнул губы. – Недавно всенародно Всеобъемлющего избрали – продолжал Петр Алексеевич. – Против него местный мусульманский Батыр – Пророк стоял. Бог спас, вышибли во втором туре.
Новый шалит. Указ дал: вернуться к национальным корням. Чтоб навек похерить нацвопрос в будущем. Русским называться русичи и еще по месту жительства полянами, древлянами, кривичами. Мы уральцы, кто такие. Чеченцы – сарматы. Буряты – печенеги. Татары – хазары. Им избрать верховного Кагана.
Борис и Виктор слушали остолбенело. Уж не спьяну ли старик вещает.
– Не подумайте, матриархат какой-нибудь – понял Петр Алексеевич, или социализм. Пишут, взяткоёмкость в стране снизилась. И партия есть Единая всеобъемлющая. Печется за народ. Всем взрослым россиянам независимо от категории приписки талон на заграничный туризм. Раз в пятилетку. Да покажу, список прислали.
«О ВЫЕЗДЕ ГРАЖДАН ЗА РУБЕЖИ.
Граждане категории А – секретно.
Категории Б – для служебного пользования.
Все остальные категории приписки имею право: Восточная Украина, Белоруссия, Молдова, Татаро-караимская республика Крым, Армения, Азербайджан, Дагестанский Халифат, социалистический Узбекистан, Калининградский анклав, республика Абхазия.
Всеобщий Президент, Правительство и Единая партия истинно заботятся.
Каждый россиянин за рубежом есть гордый пропагандист исторических успехов нашей страны».
– Летом два механизатора на заработки в Халифат ездили, – сказал Коля. – Хорошо там живут, по триста юаней привезли. Это сколько на наши деньги.
Утром разбудили рано. Солнце тихо встает над ржаным полем. Кто – то в резиновых сапогах прошел на Уфимку. Длинное удилище за спиной колышется в такт шагам. Штурман глянул на часы. На Люли ночь неисчислимого года.
– Идти вам надо. Народ увидит, каждый с рюмкой. Из уезда звонили. У них вчера церковный праздник, не скоро соберутся. Петр Алексеевич достал бумаги.– Фамилии, имена верю на слово. Год рождения подбил, чтоб вам по тридцати пяти. Понимаю, судьба мира, народа, оборонная промышленность. – Он говорит пафосно, хочется встать смирно на плацу. – Эти коричневые приписки низкой категории. Для сельской жизни. «ПРИПИСАН деревня Чернушка Красноуфимского уезда. Документ годен пожизненно».